Время стихов...

...кончилось.
Так считается, во всяком случае.
Но.
Я столько на своей памяти перечитала дневников, написанных именно тогда, когда музы должны были онеметь навеки, а там — именно стихи!
В немыслимых условиях, в подвалах, в укрытиях, в скитаниях, в тюрьме перед казнью люди, никакого отношения к литературе не имевшие, начинали вдруг выцарапывать рифмованные строчки — почему?
У меня уже несколько дней подряд в голове вертится вот это: «та в шпиталі і за гратами...»
Хотя это написано не в госпитале и не за решёткой. Это Лёня Киселёв написал. Гениальный поэт, проживший всего 22 года. Умер в 1968 году.
Год спустя вышла тоненькая книжечка его стихов — карманный формат, бумажная обложка бледно-зелёного цвета.
Но впервые его стихи я прочла раньше — в книге «Девочка и птицелёт». Отец его, Владимир Киселёв был писателем и стихи сына «подарил» главной героине — маленькой поэтессе. Я ничего не знала тогда об авторе стихов — не знала, что ко времени выхода книги он был уже смертельно болен. Но рядом со вполне советско-подростковыми «под Рождественского» строками (на облака облокотись и вниз на землю погляди, взгляни на горы сверху вниз, на реки в челюстях плотин...) были там неожиданные, страшные, полные отчаяния строки, от которых сжималось сердце:
Подол — плохое место для собак,
плевать трамваям на собачьи лапы.
У них дорога, пассажиры, график,
они неотвратимы, как судьба.
Дождливые подольские дворы,
изысканные завтраки помоек,
и кажется — от моря и до моря —
дожди, дворы, помойки и пиры...
Странные стихи для героини книги, четырнадцатилетней девочки-отличницы, по-модному увлекающейся химией («Широко простирает химия руки свои в дела человеческие!» — этот лозунг тогда возле каждого химкабинета в школе висел) и грезящей о создании машины-птицелёта.
А позже маленькая зелёная книжечка меня просто оглушила. Всё, что там было, запомнилось наизусть с первого раза. Странным образом она пересеклась тогда с Сэллинджером, которого считают чуть ли не генератором депрессивно-суицидальных настроений, а на меня две эти книги подействовали ровно наоборот — я не одна в этом мире! Не меня одну эта непостижимо-прекрасная жизнь приводит в ужас и восторг, не я одна везде вижу присутствие любви и смерти, не я одна ощущаю то, что позже уложилось в гениальную формулу «невыносимая лёгкость бытия» — есть люди, с которыми мы одной крови!
Там всё было таким, всё!
О чём это написано?
Дарница вскрикнет испуганной птицей,
В белых днепровских песках притаится.
Ночь наступает великим потоком —
Словно орда подступает с Востока.
Пляшет в степи половецкое знамя —
Сосен и дюн коллективная память.
Хрипло и грозно горланят татары —
Белых массивов ночные кошмары…
Полночь клубилась, и полночью этой
Что-то творилось со мной и планетой.
Прошлое с будущим плавилось в слиток
Новых смертей и последних попыток.
Черный песок был рассыпчат и влажен,
Грязный рассвет начинался над пляжем.
Все позабуду. Но врезались в память
Запахи трав над речными волнами.
Полночь, в которой сплетались столетья,
Ночь, что казалась последней на свете,
Скудное утро и два силуэта,
Неразделимых, как грех и расплата,
Красная лавра на фоне рассвета,
Черная лавра на фоне заката...
...Незадолго до смерти поэт, еврей по матери, русский по отцу, киевлянин по кровно-душевным узам, начал писать на украинском языке.
Ой впилася, моя матінко, від ножа,
А заснула, моя матінко, край коня.
Пісня
Не дайте, щоб заснула край коня,
То наша мати. Іншої не буде.
Бо кине вас. І піде межи люди
Чужинними шляхами навмання.
Не дайте, щоб заснула край коня.
Сурмлять газети, радіо гука,
Що живемо у віці атомовім,
І хоч за все ми заплатили кров’ю,
Та час вже других цінностей шука.
Історія не є ракетний жах,
Вона мов шлях від чужини до хати.
І щастя буде. Тільки ви не дайте,
Не дайте, щоб впилася від ножа!
Откуда, откуда он, рождённый через год после ТОЙ войны, перед смертью пятьдесят с лишним лет назад знал про «ракетний жах» над городом, который называл «маленький мой Киев»??!!
Тогда же он написал своего «Дударика» с вот этим «та в шпиталі і за гратами...» :
Коли б тобі горенько та печаль,
То ти б вийшов на вулицю та й кричав.
Пісня.
Голосять баби на згарищах,
На труну сльозами ллють.
А вірші — так це не горе ще,
Радше втіха у жалю.
Діти хлібом снять, голоднії,
В матерів на віях сіль.
А хорали чи симфонії
То мистецтво, а не біль.
І кохану, котру звабили,
Не знайти на полотні,
Бо кольори і муштабелі
То малярство, а не біль.
Та в шпиталі, і за ґратами,
І в землі під повстю
Знову й знову я благатиму,
Як у пісні хтось благав:
Заграй мені, дударику, на дуду,
Нехай же я своє горе забуду!
Вчера вечером в Иерусалиме, на площади Сиона был митинг. Люди пришли, несмотря на дождь и ветрище. Тут же собирали пожертвования и подписи. Двое чудесных оперных певцов — жаль, не спросила имен, мужчина пожилой, с тросточкой, пели. И гимн Украины, конечно, тоже, но я записало вот это:
|
</> |