Воспоминания ветеранов. Часть 5.

radulova — 06.05.2010
Все эти отрывки из воспоминаний ветеранов собраны мной на сайте "Я помню". Герои Великой Отечественной войны". Это рассказы пехотинцев, артиллеристов, танкистов, летчиков и многих других советских воинов разных родов войск. Просто рассказы, десятки рассказов о войне - какой они ее запомнили. Один абзац - одна чья-то история. Воспоминания разделены на несколько частей, оставить свой комментарий вы сможете в последнем, шестом посте.
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4

...Немцы пошли в атаку, под прикрытием минометного и артиллерийского обстрела. Мне сразу осколоки мины попали в левую ногу и в руку, но я не покинул поле боя, осколки костей не задели. Подползла девушка-санинтсруктор, меня перевязала, и тут ей осколок попал в бедро. Теперь уже мне пришлось ее перевязать.

...Был такой случай. Взяли здорового немца. Он показания в полку сделал, а в дивизии сказали, что он не нужен. Командир полка его нам отдал. Вышли. Командир взвода приказал Казакову: "Давай его ножом". Казаков пошел на него с ножом. Ты думаешь, он что-нибудь сумел сделать? Он Казакова сразу положил, но не зарезал - оттащили. Лейтенант посмотрел, что немец опытный и с ним шутить нельзя. Говорит немцу: "Уходи, мы тебя отпускаем". Когда он побежал в сторону леса, лейтенант приказал Казакову, открыть огонь из автомата. Пошли, проверили, что убили.

...Мне приходилось на войне два раза лично видеть маршалов. Один раз маршал Конев ходил по нашим окопам и беседовал с солдатами. А второй раз, на Днепре, я стал свидетелем, как маршал Жуков плеткой отхлестал пожилого генерал-лейтенанта, видимо, ответственного за переправу. Машина с РС-ами застряла на понтонном мосту и движение прекратилось... Так Жуков его и лупцевал у всех на глазах... Неприятный осадок до сих пор остался от того случая ...

...Литовские офицеры придерживались той моды, которая у них была в смитоновской армии. Гимнастерки обязательно с резинкой сзади. Волосы длинные, коротко не стриглись. Мы тоже старались на них походить, а им было приятно, что мы соблюдаем сметоновскую форму. Документы у нас были на литовском языке. После ранения с ними возвращали только в свою дивизию. Вообще солдаты уважали литовских офицеров... У нас был один русский, старший лейтенант командир роты. Орет: "Вперед!", а сам лежит. Ну, его в спину и пристрелили.

...С нами, младшими офицерами, у начальства был разговор короткий, почти всегда в одном стиле - "Не займешь село к утру, пойдешь под трибунал!", или - "Отставить разговоры! Выполнять приказ!", "Любой ценой!", и ничего нельзя было поделать. Высотка перед тобой, прекрасно понимаешь, что силами одной твоей роты ее не взять, но приказ получен, - поднимаешь бойцов в атаку, а там, как Бог на душу положит...

...До самого конца боев в Сталинграде матери не написал ни одного письма... Все время мы находились вместе: я, мой второй номер, татарин Ахмет, и связист-арткорректировщик, и еще человека четыре. Это был наш последний рубеж, и как бы пафосно эта фраза не прозвучала, но так все и обстояло в действительности. Сзади река... Немцы ломились в атаку, когда пьяные, когда трезвые, подходили на двадцать метров, и когда становилось совсем туго, связист вызывал огонь на себя. Наша артиллерия находилась на левом берегу Волги и на острове Зайцевском, за нашей спиной, посередине реки... Артиллеристы выручали... После разрывов кирпичная пыль осядет, слышу голос Ахметки - "Мишка, живой?" - "Вроде" - "И я вроде"...

...Можно было отказаться от выхода в разведку. Допустим, ночью что-то приснилось. Утром можно было подойти к лейтенанту рассказать: "Мне сегодня приснился плохой сон". - "Сегодня ты не пойдешь". Командир взвода был хороший психолог. Даже если человек к нему не подходил, но он замечал, что у него настроение не то, он психует, то он отстранял такого бойца от выполнения задания. Ни когда таких не посылал. Зачем? Пойдет в следующий раз. Если ты приболел, то тоже не брали.



...Начштаба стал «слегка» материться, я не выдержал и ему сказал – «Товарищ майор, на НП командую я, и попросил бы вас не мешать заниматься мне делом!». Дрогунов вообще стал «разоряться», каждое слово, изрыгаемое им, было матерным. Говорю ему – «Вы тут потише себе ведите, а то у меня все солдаты недисциплинированные, неровен час, могут и того…». А мои ребята делают вид, что в сторону смотрят, но у всех автоматы на шее на ремне висят, так они их так «поправили», что, как будто случайно, дула автоматов направлены на майора. Майор с багровым лицом покинул НП. Таким образом, я заимел «близкого» друга…

...В войну медицина работала хорошо, но случай, за что медиков следовало бы просто повесить! Ребята, Румыния тогда была просто венерическая клоака во всей Европе! Там ходила поговорка "Если есть 100 лей, то имей хоть королей!" Когда нам попадались в плен немцы, то у них у каждого в кармане было по несколько презервативов, штук по пять-десять. Наши политработники агитировали "Вот видите! Это у них, чтоб насиловать наших женщин!" А немцы были поумней нас и понимали, что такое болезнь. А наши медики хоть бы предупредили про эти болезни! И хотя мы прошли сквозь Румынию быстро, вспышка венерических болезней у нас была страшная. Вообще, в армии было два госпиталя: хирургический и ДЛР (для легко раненных). Так вынуждены были венерическое отделение открыть, хотя по штату это не было предусмотрено.

...Пошли в атаку. Рядом разорвался снаряд, меня поранило и контузило, кровь пошла со рта и из ушей. Да еще вдобавок, смешно сказать – мы атаковали по капустному полю, так кочан капусты, подброшенный взрывной волной, попал мне в голову и выбил передние зубы. Санитары вынесли меня с поля боя, оттащили в тыл, в санбат. Как-то вышел за ворота госпиталя в город, встретил пожилого литовского еврея, выжившего в концлагере. Звали его Рувим, и он повел меня на место расстрела 20.000 местных евреев, рассказал мне, как литовцы с ними расправлялись. Потрясенный увиденным и услышанным, я вернулся в госпиталь, подошел к своему врачу, капитану медслужбы Евгении Васильевне, и попросил сегодня же меня выписать на передовую, объяснил, в чем дело. Врач сама была еврейкой по национальности, и не стала препятствовать.



...Как-то перед боем мы всем отделением собрались в землянке, я посмотрел на своих ребят и с гордостью подумал, вся страна против немцев поднялась - сидят семь бойцов: русский парень, два белоруса из бывших партизан, киргиз, казах, грузин и я. Пошли в атаку, после боя только я и один партизан целые, остальные убиты...

...Отношение к женщинам на войне самое лучшее. Мы их очень уважали и жалели, особенно санитарок в пехотных ротах. Жалко их. Сам знаешь, какие там условия. В медсанбатах, конечно, условия лучше - вода есть. И то, когда наступаем, очень тяжело.

...Нормальный человек не может понять, что такое для простого пехотного солдата–окопника, получить отсрочку от войны и от смерти на целых четыре месяца. Это даже больше чем счастье. Мы сами не просились в тыл, но если нам уже выпала такая козырная карта, отдохнуть от вшей и холодных окопов, от ежедневных потерь своих товарищей и постоянного смертельного риска - то никто не возражал. Мы ехали на восток и поражались увиденному. На каждой тыловой станции видели сотни молодых здоровых солдат и офицеров с сытыми ряхами, в добротных шинелях и сапогах, и чем дальше к Москве, тем их было больше. И не могли понять, что они тут делают, когда на передовой, в ротах остается по 15 человек, и на одного солдата в обороне иногда приходилось полсотни метров траншеи.

...После одной рукопашной я чуть с ума не сошел. Убил троих немцев. После рукопашной мы чуть остыли, смотрю и вижу только двоих немцев из тех, кого я убил. Начал метаться по траншее… Где третий немец? Где ?!!! Переворачивал немецкие трупы и искал «своего» рыжего. Когда убивал , заметил что он рыжий…Переживал, что может он жив остался, и отполз куда-то , а эту сволочь обязательно надо добить !... Понимаете, до какой стадии озверения я дошел…

...Не всегда немцы воспринимались как лютые враги, которых надо только безжалостно убивать. Был долгий период, что на передовой стало очень голодно. Нам давали только сухари, которые с трудом можно было размочить в котелке. Так мы лазили на «нейтралку» чтобы нарвать себе крапивы для щей. Рядом, метрах в пятидесяти, немцы ползают, с той же целью. Расползались по своим сторонам без стрельбы или рукопашной...



...Вот у немцев камуфляж на танках был распространен. Помогало это им. Иногда здорово помогало! Тогда почему мы так не делали? Да от бедности. Не было у нас столько разных красок. Была вот защитного цвета, ей и красили. Ведь на танк о-го-го, сколько краски нужно!

...Я раньше думал, что самое страшное на войне -это бомбежка. Но когда немецкий танк шел вдоль моей траншеи и остановился точно надо мной, я простился с жизнью. Вот, думаю, сейчас крутанет слегка гусеницами и засыпет меня землей и никто могилу мою не найдет. Так страшно стало!... Только шепчу – «нет... нет... ». В то же мгновение, сержант, с моей роты, кинул связку гранат и подбил этот треклятый танк ! Я по дну траншеи отползаю, а на меня -, с подбитого танка, - немецкий танкист прыгает. Сцепились мы с ним в клубок, стали душить друг друга. А у меня и рот и глаза песком забиты... И все таки одолел я его... И так каждый день - обстрелы и атаки. В траншее оставаться - смерть, из траншеи выскочишь – тоже верная смерть...

...Мне впервые пришлось убивать ножом, и по неопытности, я всадил свой кинжал сверху вниз над ключицей часового. Фонтан липкой крови брызнул мне в лицо. Меня стошнило, и я вырвал... Лагутин бросил своего уже бездыханного немца и закрыл мне рот своей огромной лапой. Но было поздно, немцы услышали что, кто-то блюет, и окликнули нас: Мы уже шли по реке, когда по нам открыли огонь и стали освещать передовую ракетами. Пуля попала в ногу, а уже на подходе к нашей траншее мне достались осколки по всему телу. Раненый Лагутин вынес меня и убитую радистку.

...Перед боем, утром, ротный писарь шел по траншее и собирал у бойцов письма, для отправки к родным. Один солдат на моих глазах передал ему в руки письмо , и сразу раздалась команда –«Вперед! В атаку!». Солдат только стал вылезать из траншеи, как тут же упал назад, в окопы, , сраженный насмерть немецкой пулей. Его уже нет в живых , а письмо еще хранит тепло его руки, и ты не знаешь, что придет в его солдатский дом раньше, это последнее послание или «похоронка»...Это и есть , судьба пехоты....

...А в плане «солдатского быта», нам приходилось зачастую несладко. Танки ночью станут в поле, и мы, и танкисты, сразу роем окопы и капониры. Но у танкистов есть печка, а что у нас? Кургузые шинельки, да ноги в обмотках. У меня в отделении был старик, хромой солдат, в возрасте примерно сорока пяти лет, очень добрый и славный человек. Заменял нам отца. Так он один раз набрал в каком-то месте теплый навоз в плащпалатки, и укрыл нас ими, не дал всему отделению замерзнуть.



...Вши в Германии были большие, хорошие, мы называли их "чужими". Бывало, снимешь рубаху и кирпичом их или железкой какой-нибудь обстучишь, а то и просто стрясёшь на землю и опять рубаху одеваешь. А мыться в такие периоды негде было. Но ничего, сидели в окопах, и никто не болел ничем, даже гриппа не было. Вот до чего организм был настроен ничему не поддаваться...

...В 1944 году пополнение было большей частью с оккупированных территорий, из украинцев, мобилизованных с Западной Украины. Улыбчивые, послушные, исполнительные. Бывших партизан среди них не было, а вот «дезертиров и «примаков» 1941 года», хоть лопатой по сторонам отгребай . И ты чувствуешь, что среди них обязательно есть твари, которые немцам помогали и евреев живьем в землю закапывали, но молчишь… До поры, до времени. А потом бывало такое, подходит кто-то из новичков роты или батальона, и шепчет на ушко «ветерану бригады», вон, мол, Мыкола у немцев полицаем был, а Петро в расстрелах участвовал. И у нас не было желания «сдавать» кого-то из них «в особый отдел» для дальнейших разбирательств, тем более, эти люди прибывали из запасных полков, а не из полевых военкоматов, и какие-то проверки уже проводились. Но если кто-то из бывших полицаев и немецких прислужников и прошел через сито проверки, через нас он уже «не проходил». Таких, «заподозренных в пособничестве врагу», сами солдаты убивали при удобном моменте. Я сам лично таких убивал… Можете не сомневаться, так было на самом деле. А те ветераны, особенно пехотинцы, которые вам скажут, что у них такого не происходило, просто не желают искренне рассказывать о подобных случаях.

...В Берлине многие офицеры набрали себе трофейных машин, армия «распухла», колонны «неприлично» растянулись, так чтобы обеспечить высокий темп продвижения, были созданы специальные отряды, которые забирали «персональные трофейные» машины и скидывали их прямо с дороги в кювет, к такой-то матери.

...В первое время в полку было довольно много казахов, часть из которых плохо говорила по-русски. Над ними посмеивались, иногда издевались, про них рассказывали анекдоты, передразнивая манеру говорить, они же были тихие и безобидные. Большинство из них выбыло при форсировании Вислы.

...Я говорю штурману Лене Юшенковой: "Похоже, что меня ранило". - "Держись, сейчас будем сбрасывать бомбы". Бомбы сбросили. Я чувствую, что у меня кружится голова. Вижу, что группа отходит. Она мне дала понюхать нашатырь - стало полегче. Внизу большой лесной массив - сесть негде. Надо дотянуть до аэродрома истребителей. Зашли на аэродром истребителей. Уже я снижаюсь, выпустила щитки, шасси. А на полосу выруливает самолет! На второй круг! А на "пешке" это и так-то очень сложно, потому что когда выпущены щитки и шасси, то большая нагрузка на штурвал. Зашли, сели. Я только помню, что поднялась с сидения и потеряла сознание. Очнулась я уже в полевом госпитале под вечер. Я вижу большой двор, застеленный соломой. В операционной гильзы от снарядов вместо ламп. Стол. Операция прошла успешно. В одиннадцати местах был поврежден тонкий и в четырех толстый кишечник.

...И тут из-за погреба я вижу такую картину: стоит сарай, с одной стороны его немец, с другой – молодой украинец Ткаченко с гранатой-«лимонкой» в руке, и каждый из них ждет, когда же другой выйдет из-за укрытия. Наконец немец не выдержал и побежал куда-то через поле, по колено в снегу, Ткаченко – за ним. Вдруг немец споткнулся и упал, а преследователь, по-видимому, решил взять его в плен, и ударил по голове гранатой. По-видимому, она была без чеки, выскользнула у него из руки и взорвалась. И что удивительно, Ткаченко остался жив, отделался только перебитой рукой, немцу же голову разорвало в клочья...



...В одном из украинских сел, видел, как сельчане, забивали насмерть, не успевшего убежать полицая. Мы не вмешивались. Один из наших солдат, бывший «окруженец», наблюдая эту сцену, сказал – «Вот также, в сорок первом, эти колхозники политруков убивали и наших красноармейцев немцам выдавали... »

...Женя, как штурман эскадрильи, летала с разными экипажами. Тут она пришла и говорит: «Галочка, я с Клавой еще не летала. Давай поменяемся». Ира была во второй эскадрильи, которая ходила на другую цель. Когда мы возвращались, то видели в воздухе горящий самолет. Женя говорит: «Это Галя горит, это же я должна была сгореть». Сгорели в воздухе … а Женечка над Керчью 9-го апреля... Парашюты-то мы стали возить только после того как в августе 44-го над своей территорией истребитель сбил экипажи Тани Макаровой и Веры Белик…

...Помню у Кати Федотовой, командира звена, отличного летчика на взлете отказал мотор. Они развернулись и с бомбами садились на брюхо. На стоянке, все замерли - ждут взрыва. Облако пыли и тишина. Потом Катя рассказывала, что ее стрелок-радист озорная Тоська Хохлова вылезла на фюзеляж, достала пудреницу: "Катя, как же ты напылила!" Потом эта история ходила, как анекдот.

...Когда Красная Армия перешла советскую границу, нам разрешили отправлять посылки на родину. Мы шли по территории, откуда ушло мирное население. Жители покинули дома, взяв с собой только самые ценные вещи - деньги, золото... И то кое-что из этого в домах ещё оставалось. И нам разрешалось заходить в дома и брать то, что мы посчитаем нужным, а потом отправлять посылки домой.

...Еще у нас был разведчик Шамарин, который страшно боялся. Как в разведку идти, его прямо трясло сначала. Я его все время подбадривала, говорила: «да ладно, давай, пойдем! Все будет хорошо!» Потом он стал такой боевой - сумел перебороть свой страх. А сама я не боялась. Это другие ветераны говорят, что было страшно, а мне, как в бой идти, так страшно не было. Это после боя я сяду, и у меня волосы на голове шевелятся, и думаю: «как же я могла? Как же я могла так себя вести?» А когда сразу надо, говоришь «есть» - и пошла – вот тогда не было страшно. Только потом.

...В небольшом литовском городке разведка донесла, что в одном месте пахнет спиртом. Все бросились туда так, как будто никогда в жизни не нюхали алкоголя. Нашли какие-то бочки. Вроде настоящий спирт... Я тоже попробовал – гадость, и дальше в коллективной массовой пьянке не участвовал. А многие продолжали «отмечать взятие городка»! Оказалось - спирт метиловый. Много народу померло, а еще больше солдат ослепло от страшного отравления. И таких трагических фронтовых эпизодов на моей памяти несколько.



...Комиссаром полка у нас была Нина Яковлевна Елисеева. Мы ее звали матушка. Она очень нас любила. Очень хороший, душевный человек. И всплакнуть могла. У нее был муж, Ванечка, командир истребительного полка. Потом он как-то приезжал к нам, и ей пришлось демобилизоваться.

...Однажды я даже видела лицо немецкого летчика, настолько близко подошел истребитель. Он заходил с правой стороны. Степа Цымбал по нему стрелял, но не попал, а тот проскочил, скинул скорость и некоторое время летел рядом с нами в двадцати метрах. Ни мы, ни он не могли стрелять. Повернув голову я увидела голову летчика в шлемофоне и лицо... Как в этой ситуации себя чувствовала? Спокойно. Он же в этом положении не опасен. Надо сказать, что даже в таких ситуациях в экипаже сохранялась рабочая обстановка. Никто не матерился - мы этих слов не знали.

...Был случай, мы очищали лес. Конец войны, солдат мало, конечно. Снайперов послали опять с автоматами, но винтовки всегда при нас. С одной стороны мы, а с другой - наши разведчики. И вот мы шли и забирали в плен, кто там попадался. Я тут отпустила мальчика. Такой он был заморыш, а у меня брат маленький, тоже такой примерно. Я пожалела его - не убила, и не взяла в плен, хотя конечно не должна была этого делать.

...Из личного состава полка весны сорок третьего года, к концу войны, я остался один, кто заканчивал войну на передовой или непосредственно близко к ней. Понимаете, в каждом полку есть ядро из 200-300-х человек, воюющих во втором эшелоне. Это штабные и хозяйственные службы, медики, химики, обозники, СМЕРШ, охрана штаба и так далее. Там можно было пройти войну без царапины.

...На Днепре пленных не брали. Одного я пожалел. Немец, лет тридцати, сразу «песню обычную завел», что он рабочий, и у него трое детей, и чуть ли Эрнст Тельман ему - дядя родной, и папа его коммунист. Подхожу к нему и говорю –«На, сука ! Смотри, я юде! Юде!». Он кричит по –немецки в ответ, что евреев не убивал, он простой связист и просит пощадить. Приказываю своему солдату отвести немца на берег, к переправе, а боец заупрямился, мол не поведу, давай его здесь застрелим. Тем более, до берега целым добраться тоже было непросто, вся местность простреливалась круглые сутки. Перешли с ним на повышенные тона, спорим дальше. Немец понял, что его сейчас убивать будут, перестал дрожать, подтянулся, застегнул мундир на все пуговицы, и встал по стойке «смирно». Достойно... Нет, думаю, такой должен жить.

...Пехота - гиблое дело... Мой сосед, бывший пулеметчик курсантской бригады, рассказывал, как десять лет тому назад, ездил в Россию, на встречу ветеранов своего корпуса. Собралось человек триста. Был банкет. Подходят к микрофону в центре зала ветераны, вспоминают, приветствуют своих боевых товарищей. Он встал из-за стола и попросил подняться простых солдат и сержантов, воевавших в пехоте. Таких было всего десять человек. Из трехсот...

...В госпитале не было женских палат вообще, а была только гауптвахта. Из гауптвахты освободили людей, а меня туда поселили. Гауптвахта была в землянке, на полу вода. Доски были наложены просто так, в грязь. Как раз был день 8 марта. Вспомнил начальник госпиталя, что есть раненая девушка в госпитале. Меня вынесли с гауптвахты и показали генералу, который в госпитале был с инспекцией. Начал меня расспрашивать: «О, девушка! На фронте с сорок первого года! Две медали «За Отвагу»! И Вы все на фронте?» Я отвечаю: «да, стойкий оловянный солдатик» - «а в какой палате Вы находитесь?» - «а на гауптвахте». Он дал всем нагоняй, мне выделили уголок в палате. Я забыла фамилию этого генерала. Спрашивает: «как ты столько лет продержалась-то?» Я отвечаю: «не знаю я. Вера Барбашова убита, Аня Шмидт убита, Маша Лугина убита, а я среди них была, и жива осталась».

...Когда в марте 1944 года 2-й Украинский фронт вышел на границу с Румынией, то мы остановились, и с марта до августа месяца фронт был стабильный. По законам военного времени все мирное население из прифронтовой полосы 100 километров должно быть выселено. А люди уже посадили огороды. А тут по радио им объявили о выселении, наутро подали транспорт. Молдаване со слезами хватаются за голову - как же так? Бросить хозяйство! А когда вернутся что тут останется? Но эвакуировали их. Так что контакта с местным население никакого не было. А тогда я еще был начальником артснабжения батальона. Командир бригады меня вызывает и говорит "Лоза, ты крестьянин?" Я говорю да, крестьянин. "Ну а раз так, то назначаю тебя бригадиром! Чтобы все огороды были прополоты, все росло и так далее. И не дай Бог, чтоб хоть один огурец сорвали! Чтоб ничего не трогали. Если вам нужно, то сажайте для себя сами". Были организованы бригады, в моей бригаде было 25 человек. Все лето мы ухаживали за огородами, а осенью, когда войска ушли, то нам сказали пригласить председателя колхоза, представителей, и мы им все эти поля и огороды сдали по акту. Когда вернулась хозяйка того дома, где я жил, то сразу побежала на огород и… остолбенела. А там - и тыквы огромные, и помидоры и арбузы… Она бегом вернулась, упала мне в ноги и стала целовать мои сапоги "Сыночек! Так мы-ж думали, что тут все пустое, разбитое. А оказалось, что у нас все есть, осталось только собрать!" Вот вам пример, как мы относились к своему населению.

...Один раз, в августе 1944 года, я получил приказ вместе с напарником взять пулемет и загрузиться на санитарную машину и проследовать в наш тыл. Через полчаса нас выгрузили в санбате дивизии. Стояли палатки вокруг одинокого каменного здания. Мы, с моим напарником Серегой, были поражены увиденным. Кругом смех, песни, много женщин, сытые и бритые лица санитаров. А всего лишь тридцать минут тому назад мы находились на передовой, где кроме пота, крови и нечеловеческих страданий ничего нет...

...Один раз у нас было так. У Зинки в автомате патронов не осталось. А на нее немец прет. Она в немца сапог один, второй кидает с криком: "Полундра!" В это время наши подбежали. Она осталась жива. Потом кричали ребята, что нам не страшно, Зинка всех немцев сапогами убьет. Она была не большого роста, но такая бойкая. После войны она родила трех мальчишек. Она у нас вышла замуж за молодого лейтенанта. Пришло подкрепление к нам. Под Констанцей корабль торпедировали, и с этого корабля пополнение пришло. Насколько я знаю, жили они хорошо с лейтенантом Паниным. Он так и остался служить. Его перевели в Калининград, так и живут там.

...Отношения во взводах были панибратские. Жили одной семьей, не обращая внимания на звания и регалии. Ротный держал солдат на определенной дистанции, но его должность обязывала. Никакого высокомерия по отношению к простым бойцам мы не допускали. Мой солдат Самодуров, родом из Пензы, простой русский мужик, почти пятидесятилетнего возраста, называл меня –«сынок». У него сын, мой одногодок, воевал на Белорусском фронте. Так Самодуров обо мне всегда заботился. Начинается артобстрел, или такая редкая для конца войны вещь, как немецкая бомбежка,- так он всегда возле меня. Спрашиваю –«Папаша, ты чего ко мне жмешься, я же не блиндаж и не девка ». А он отвечает,-« если я тебя от осколка не закрою, то как жить буду дальше, ты же мне как сын родной». Доппайки офицерские отдавались в общий котел. Мы получали папиросы, как сейчас помню марку -№5, так бойцы их не любили, предпочитали махорку. Узбек – ездовой, даже умудрился пару раз накормить нас пловом. Хорошо жили и воевали. Дружная была рота.

...Командир минометной роты батальона, отдавая приказ своему водителю "студера" ехать на заправку, увидел в кузове стоящую бочку, которую шофер откуда-то умыкнул. Унюхав запах спирта, ротный попробовал, вроде чистый спирт, все в порядке, и он налил себе две канистры и отправился выпивать в офицерскую палатку. А за ним и весь батальон набрал себе спирта из этой бочки и только пулеметная рота пила водку, которую мне дали от щедрот душевных артиллеристы...А спирт в бочке оказался древесным. Сразу появился фельдшер батальона и примерно 80 человек, отравившихся этим спиртом были отправлены в госпиталь. Но мало кого из них могли откачать. Это было ЧП. Наш командир бригады Герой Советского Союза генерал-майор Николай Петрович Охман по итогам берлинских боев был представлен к званию Дважды Героя, но, после этой трагедии, его наградной лист был отозван из ВС СССР...

...Кормили два раза в день утром и вечером. Хлеб и похлебка, когда каша перловая "шрапнель". Тушенку американскую туда добавляли. Но сколько повар ее положит, кто знает? Если шкварочка попадется - хорошо.

...Появился Решетников, командир роты: - "Где взяли немца?"- В шифоньере прятался. - "Отведите в штаб батальона", а сам по своим делам куда-то пошел. Казарин взял автомат у кого-то, повел немца. Немного отошел, слышим - очередь. Возвращается Казарин. Все, говорит, отвел.

...В Германии, сразу после войны, развелось большое количество дезертиров, а некоторые просто уходили в "самоволку" и занимались мародерством. Одного такого солдата, за "самоволку", лично застрелил наш командир полковник Шпольберг, за что его сразу отозвали из оккупационных войск в Россию, и что было дальше с полковником - я так и не знаю. Но сам факт, что война закончилась, а люди гибнут...Это было тяжело принять...

...Когда первую партию солдат увольняли с территории Германии, им давали маленький железнодорожный вагон на двоих, не пульмановский, а как бы половинка такого вагона, сейчас подобные уже не увидишь. И вот, бойцы в возрасте везли в этих вагонах каждый по корове, по мешку сахара, по мешку муки, какие-то тряпки и т.п. Когда вторая партия из Германии увольнялась, тем уже пришлось возвращаться поскромнее, уже без коров ехали, но тоже с мешками продуктов. Третья партия ещё скромнее.

...Остановились в домике на две квартиры, мы в одной, а во второй нашли немца. Молодой парень, моих лет, ранен в голову и правую ногу. Лежит и стонет, неперевязанный. Ну, все минометчики зашли, посмотрели, никто его не тронул, вышли. А мне его жалко стало, я свой индивидуальный пакет достал, перевязал его. Слышу, он просит: "Вассер, вассер". Я с пятого класса в деревне немецкий учил, понял, что пить просит, пошел, колонку где-то нашел, в котелке воды ему принес - благодарит. Потом кухня пришла, я немного съел, не наелся. Решил немца покормить, раненый все-таки. Немец три ложки съел и рукой машет, отказывается. Думаю: "ну, фриц, ты жрешь хорошо, не то, что мы". Не хочет, не надо, я его накрыл шинелью, рядом валялась, и пошел. Заходят к нам разведчики наши, полковые. Один разведчик, мощный такой мужик, шинель откинул: "У,- говорит,- собака!" И очередь по нему наискосок. Я говорю: "Ну, за что ты его убил, я его кормил недавно".

...После штурма Вены нас отвели в какой-то австрийский городок на отдых. Один из домов занял я с ординарцем и с командиром минометной роты. В доме несколько женщин, все перемазаны сажей, одеты в старушечьи платки и дряхлую одежду, чтобы скрыть истинный возраст. Боялись насилия. Поели, выпили, и тут в дверь тарабанят кулаками. Открываем, стоят пьяные солдаты из пехоты – «Лейтенант, у тебя тут баб до черта, поделись, дай нам парочку до утра!». Послал их, куда – подальше. Снова стук в дверь – на пороге стоят пьяные танкисты – «Лейтенант, дай баб!». И до утра еще парочку таких «делегаций» пришлось отправить к такой-то матери. Хозяйка нас спрашивает - Как вас зовут, господа офицеры? – Алекс - Вы коммунисты? – Да - А нам Геббельс рассказывал, что придут коммунисты, все пьяные, дикие, с рогами, и будут всех женщин насиловать и убивать. А это оказалось ложью!.. Я только подумал, что ожидало бы эту «фрау», если бы в ее доме не оказались на постое два офицера… Пришлось как-то увидеть немку, сошедшую с ума, после того как пехотинцы ее целым взводом «обработали»…

...В мае 1945 года, в последние дни войны, мы движемся по дороге к Оломоуцу, а «власовцы», метрах в 500-ах от нас, идут параллельно, по гребню холмов. Шли они к американцам. Мы их не трогаем, и они в нас не стреляют. Случись такая ситуация на полгода раньше, мы бы кинулись их зубами грызть, а тогда... Все знали, что еще день-два и война закончиться. А нам так хотелось дожить до Победы.

Часть 6

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив