Воспоминания ветеранов. Часть 2.

radulova — 06.05.2010 Воспоминания ветеранов. Часть 2.

Все эти отрывки из воспоминаний ветеранов собраны мной на сайте "Я помню". Герои Великой Отечественной войны". Это рассказы пехотинцев, артиллеристов, танкистов, летчиков и многих других советских воинов разных родов войск. Просто рассказы, десятки рассказов о войне - какой они ее запомнили. Один абзац - одна чья-то история. Воспоминания разделены на несколько частей, оставить свой комментарий вы сможете в последнем, шестом посте.

Часть 1

...На обратном пути нас снова обстреляли. Командир взвода лейтенант Андреев, лежавший на льду рядом со мной, вдруг странно вскрикнул или застонал... Подползла к нему и увидела, что он ранен в ногу. Только достала нож, чтобы распороть ватные брюки, как сама почувствовала сильный удар в бедро и острую боль. "Спасайте командира, - прошептала я парням, бросившимся ко мне на помощь, - я подожду!"И осталась лежать на влажном весеннем льду с наполненным кровью сапогом. А в руках была граната. Единственная. И для фашистов, и для себя. Было очень больно, но я крепилась. Крепилась до тех пор, пока меня не принесли в медсанбат. Санитар большими ножницами ловко распорол мой новенький сапог. И тут я не выдержала и заревела: ведь эти сапоги, редкого для армии тридцать шестого размера, совсем недавно мне пошили на заказ... Слезы хлынули из моих глаз впервые за всю фронтовую жизнь.

...Нас с Яшей отобрали в пехоту и на форсирование Днепра... Меня, как обстрелянного, назначили помкомвзвода. Командир взвода, лейтенант, говорит: "Я тебя в рожу запомню, а ты запомню рожи всех командиров отделений, а они пускай своих тоже запомнят иначе мы друг друга не найдем". Раздали винтовки, автомат у меня и у командира взвода. Все оружие заржавевшее. Его собрали с поля боя и нам дали. Мой автомат стрелял одиночными. У лейтенанта - короткими очередями, Один из старичков говорит: "Подойди, не знаю, как из винтовки стрелять". - "Вот ты дожил до таких лет и не знаешь". Беру винтовку, дергаю затвор раз, раз - не открывается! Я попытался ногой - не получается... Вот с таким оружием мы форсировали Днепр.

...Утром меня разбудил начальник ремонтной бригады и сказал: "Боднарь, поехали за тросами в Москву - танк тащить". Дали нам полуторку и мы приехали на место сегодняшнего Храма Христа Спасителя. Там были бухты американского троса очень легкого и очень прочного, мы закатили эту бухту на полуторку и к вечеру уже были опять на Рузе, саперы подцепили наш танк, вытащили, просушили, заменили аккумуляторы и через три дня я уже был опять в наступлении. Поэтому, когда я прихожу сейчас к Христу Спасителю со своими, то говорю: "Имейте в виду, что там, где стоит сейчас храм Христа Спасителя, то там в 42-ом году я брал бухту американского троса".

...У моей Маруси Чихвинцевой были предчувствия. Не хотелось ей на оборону идти. "Не хочется мне, я не могу сегодня идти". Но она не пошла к командиру отпрашиваться. И ее убили. Я теперь живу за нее.

...Чтобы немца не тащить делали просто. Петлю на шею, чтобы не кричал (Кляп это глупость - сделай кляп, так он будет мычать так, что за три километра услышат) и перочинным ножом в зад. Кольнул его - он тебя обгонит. Два - три раза кольнул, он уже в нашей траншее. Ну, придет этот немец, начинает жаловаться, показывает, что у него зад в крови. Ну и что?! Надо было идти - и зад был бы цел, и крови бы не было. А так попробуй его тащить?! И потом немцев по сорок килограмм не было - они все здоровые.

...Вдруг из траншеи вылезает пьяный пехотный капитан с пистолетом и идет вдоль траншеи, а тут пулеметная стрельба идет. Идет, кричит: «Я вас всех перестреляю!» И подходит к нашему танку. А я сплю. Вдруг кто-то как ногой врежет: «Я тебя сейчас, сволочь, расстреляю!» -«Ты, что это?!» – «Ты что здесь лежишь, иди в бой!» Я онемел. Ведь сейчас нажмет курок и все! Хорошо, что наводчик, здоровый парень, услышал крик этого капитана, вылез и прямо с башни на него прыгнул. Пистолет у него отобрал. Как по морде врежет! Тот немножко очухался, встал, повернулся и без звука пошел к себе в траншею. Вот здесь было действительно страшно – если бы не наводчик, погиб бы не за понюх табака.

...С того момента как я попал на фронт, может быть раз десять поел досыта, и то благодаря немецким трофеям или по везению. Да еще когда в роте было «уголовное» пополнение, мы тоже «слегка подкрепились». Урки мои были славными добытчиками и снабженцами. Голодали на фронте, да и после, когда меня списали по ранению, я хлебнул голодной жизни в тыловой части. Может в 1944 году и стали солдат прилично кормить, но в мою бытность на передовой у всех – «живот прилипал к позвоночнику»... На Кубани наши тылы отстали, и дело дошло до того, что с самолетов сбрасывали листовки с обращением к местному населению с просьбой – «Накормить войска»!. Я сейчас не шучу...

...Высадились на песчаном берегу. Берег обрывистый. На верху немцы. Мы у них под ногами, можно бросать в нас камни, из рогатки стрелять. Начали окапываться, а там песок - лопату выбросишь, две насыпалось. Мы как курицы разгребли его чуть-чуть и зарывались. Нам сказали, что мы должны пойти в наступление и взять село, которое примерно в полукилометре. Говорим: "Давайте атаковать ночью. Если рассветет, они же нас расстреляют!" Приказ на наступление пришел когда рассвело...

...Корпусом уже командовал генерал-майор Панков Михаил Федорович, а моей 17 гвардейской танковой бригадой подполковник Шульгин. Тот в танк никогда не садился. В любом бою носился на своем «Виллисе» между танками с палкой в руке. Не дай Бог остановить машину во время боя, тут же стук по броне у люка механика-водителя: «Открой люк!» Только высунулся, он палкой по голове. Со мной один раз тоже так было. Танк попал в воронку, а я не успел переключить передачу, и он заглох. Слышу стук палки по броне. Я танкошлём с головы сорвал, на коленку натянул и высунул в люк. Пару раз он меня ударил. Я коленку убрал, быстрее на стартер нажал, передачу включил и пошел. Прошло много времени, я уже забыл про этот случай, вдруг меня вызывает, уже полковник, Шульгин: «Ты, где научился командиров обманывать? Ты почему меня обманул?» – «Когда, товарищ полковник?» – «Мне сказали, что ты надел танкошлём на коленку. Ты почему головой не стал вылазить из люка?» - «Товарищ полковник, я думаю, что плох тот командир, который голову подставит». – «Ну, твою мать, молодец! Иди».

...Я ни сколько не жалею, что воевал в этой дивизии. Дисциплина в ней была железная. Всякое было - и наступали и отступали, но, в целом, не помню, что были дезертиры или перебежчики. Был один случай, когда к немцам убежал телефонист - и все. Не помню, чтобы в спину стреляли. Даже в Литве, когда набрали литовцев, новобранцев. Они хорошо влились в состав дивизии, растворились по ротам, батальонам. Ко мне лично отношение было очень хорошим. Я учил литовский, поскольку обращаться к старшим офицерам нужно было по-литовски - многие не знали русского языка. Те солдаты, что приходили на пополнение в Литве, тоже не знали русского языка. Через три месяца я уже знал все команды, а через год я владел литовским языком так, что никто не догадывался, что я русский. Тем более я и волосы стриг под литовцев.

...Когда первого фрица я убила, вернулась, ко мне пришел журналист, хотел взять интервью. Чего уж говорила - я не знаю, но я ни в этот день, ни на следующий ни есть, ни пить не могла. Я знала, что он фашист, что они напали на нашу страну, они убивали, жгли, вешали наших, но все-таки это человек. Такое состояние что… Второго когда убила, тоже было ужасное состояние. Почему? Потому, что я же в оптический прицел его видела: молодой офицер. Он смотрел вроде на меня и я вдруг его убила. Но это же человек! В общем, состояние ужасное. А потом уже чувства как-то притупились. Убивала - вроде так и положено.

...Был у нас старший лейтенант, которого мы звали «Старик». Ему было двадцать пять лет, родом с Северного Урала. Каждого пулеметчика он проверял лично : есть ли у него саперная лопатка. «Старик» часто говорил нам : «Саперную лопатку прижимай к себе нежно, как невесту». Он так хотел чтобы мы выжили... Поздней осенью, в Латвии, был бой, мы выбили немцев с хорошо укрепленной и добротной линии обороны. Погода стояла мерзкая : не то дождь со снегом, не то снег с дождем. Стояли почти по пояс в воде. Нам не привыкать, а немцам не понравилось во второй траншее лежать уже перед нашими окопами в талой жиже, они то и дело выскакивали наверх. «Старик» увидел это в бинокль и поднял крик : « Давид, почему у тебя враги по полю гуляют как по Невскому проспекту!? Немцы должны лежать в земле!». «Старик» погиб в день своего двадцатипятилетия. Прямое попадание снаряда. Его разорвало на части. Мы собирали его тело по кусочкам и похоронили на каком-то лесном хуторе. Вечная ему память!

...В разведке вообще чины не почитались - только опыт и знания. Бывало пришлют со школы молодого лейтенанта. Он теоретически все знает, а практически ничего не умеет. Вот такого назначают начальником поиска. Выползаем на нейтральную полосу, один из наших к нему подползет и говорит: "Знаешь, что лейтенант, сегодня на задании командовать будет вон тот сержант. Ты ползи где хочешь. Вернешься, доложишь командирам о выполнении задания, а мы умирать просто так не хотим". Тот, кто понимал - свой парень. А тех, кто начинал ерепениться, приносили мертвым. Законы были суровые.

...В этих боях происходили странные курьезные случаи. Идем ночью в колонне, у всех танков пушки развернуты в стороны, у четных в правую, у нечетных в левую сторону. В нашу колонну вклиниваются три немецких самоходки «ердинанд» и проделывают вместе с нами всю дорогу. Если бы мы остановились, попытались бы развернуться и уничтожить эти самоходки, то они бы нас первые сожгли. Если более маневренному танку Т-34 для полного разворота на месте благодаря бортовой передаче требовалось всего ничего, то «шерману» для полного разворота нужна была площадка - 13 метров.

...Вместо водки женщинам на фронте выдавали конфеты. Табак нам выдавали, но ни пить, ни курить я за всю войну так и не научилась. Я не слышала, чтобы кто-то спивался у нас в дивизии, не было таких инцидентов.

...Направили нас на Кишинев. Прибыли мы туда, полковник, Герой Советского Союза был начальником эшелона, не усмотрел, а так как ели мы плохо, то все ринулись на базар, похватали у местных бабушек продукты, что и потырили, скандал разразился сильный, и двух старшин расстреляли.

...14 февраля 1942 г. нашему 1059-му полку 297-й дивизии был дан приказ - освободить от немецко-фашистских оккупантов село Мало-Яблоново. Зачитал нам его комполка, пришедший на передовую. Ну что ж, мы пошли вперед все с теми же 10 патронами на брата, вражеская канонада не давала возможности бежать во весь рост или ползти по-пластунски, была метель, пурга, впереди ничего не видать, а мы идем в атаку.

...Когда мы заскочили на высотку, один немец бросил гранату через меня, она сзади взорвалась, и мне попал осколок в левую лопатку. Вот эта медсестра меня перевязывала. Положено, раз раненый, иди в госпиталь, но я не пошел, потому что мы эту высотку не до конца взяли. А кровь-то играет - столько сил потрачено и не взяли. И я остался в строю. Высотку взяли. Я ушел в госпиталь. А потом сдали и эта девушка осталась с ранеными и попала в плен. Судьбу ее я не знаю. За этот бой мне дали Славу III степени.

...Я шел в километре или полутора за нашими боевыми порядками и вдруг увидел поле, усеянное убитыми и раненными нашими солдатами. Молодые ребята, с гвардейскими значками, в новеньком обмундировании, в гимнастерочках… Немецкий пулеметчик сидел в ДЗОТе и косил наших солдат. Такое вот неумелое было преодоление нейтральной полосы. Солдатики были готовы на все, а командиры не умели правильно наступать. Нужно было подтянуть минометы, какую-то артиллерию, подавить этот пулемет, но нет, командиры гнали: "Вперед! Вперед!". Это был жаркий день. Помню что сестричка медицинская бегала по полю, и кричала: "Ой, люди добрые! Помогите мне! Помогите мне их убрать в тенек!". Я помогал ей перетаскивать раненых. Большинство было в шоковом состоянии, то есть без сознания и трудно было определить, кто ранен, а кто уже мертвый. Впечатление было очень тяжелое… Какие мы несем потери, чем достается война…

...За пару часов до атаки нам сказали, что без десяти восемь по высоте "Катюша" "заиграет". Мы обрадовались, у "Катюши" залпы мощные, её огонь, кроме того, ещё и очень сильное моральное воздействие на немцев оказывал. Конечно, после такой подготовки мы могли бы идти в атаку безбоязненно. Но вот, на часах уже 7:50, 7:55, а "Катюша" не приехала. Я не знаю, почему так получилось. Возможно, машина где-нибудь застряла по пути. Однако, так или иначе, атаку ж никто отменять не станет. И ровно в восемь в воздух влетела зелёная ракета. Эта значит, вперёд пехота, в атаку! Без "Катюши", без артподготовки. И попробуй останься в окопе - расстреляют без разговоров.

...Румыны сдавались с оружием без боя. Что с ними делать? На 50 человек посылали сопровождающим одного разведчика, чтобы их не перестреляли по дороге. Двоих послал. Нас трое осталось. А тут еще до хрена взяли в плен. Впереди деревня, в которой засели немцы. Тогда командир взвода говорит, вернее показывает им на пальцах: "Если возьмете деревню, то вас в плен не берем, а отпускаем домой". Выстроили их в цепь, сами сзади как заградотряд. Взяли эту деревню втроем с помощью румын. Написали петицию и послали их без сопровождения.

...Мы лежали с Ольгой на расстоянии вытянутой руки. Говорили тихо потому, что перед нами недалеко был немец. Они же все прослушивают. У них охранение организовано было лучше все-таки. Мы старались не шевелиться, потихонечку сказать что-то, выследить. До того все затечет! Допустим, я говорю: "Оля, я". Она уже знает - она этого не будет убивать. После выстрела я только помогаю ей наблюдать. Говорю, допустим: "Вон за тем домом, вон за тем кустом", она уже знает куда смотреть. По очереди стреляли. Днем мы обязательно лежали на позиции, ночью приходили, и уходили ночью. Каждый день. Без выходных.

...Американский танк "Шерман" изнутри был очень хорошо выкрашен. Хорошо - это не то слово! Прекрасно! Для нас тогда это было нечто. Как сейчас говорят - евро-ремонт! Это была какая-то евро-квартира! Во-первых, прекрасно покрашено. Во-вторых, сидения удобные, обтянуты были каким-то замечательным особым кожзаменителем. Если танк твой повредило, то стоило буквально на несколько минут оставить танк без присмотра, как пехота весь кожзаменитель обрезала, потому что из него шили замечательные сапоги! Просто загляденье!

...Танк, с брони которого я успел спрыгнуть на дорогу, был зажат между двумя подбитыми «тридцатьчетверками» Я выбрал позицию справа от него, за уступом и стрелял из автомата по наступающим немцам, повторяя шепотом – «Боже! Если ты есть, спаси!». Представляете, что это было за побоище, если такой коммунист, как я, впервые в жизни вспомнил о Боге...

...Один из самолетов спикировал и на наши позиции, но вместо бомб над окопами замельтешили сотни листовок. Осторожно, с оглядкой я поднял одну из них. На ней был изображен лейтенант с типичными семитскими чертами лица и поднятыми вверх руками. Жирным шрифтом выделялись слова: «Убивайте комиссаров и жидов, сдавайтесь и возвращайтесь по домам. Эта листовка служит пропуском к свободе». Я был уверен, что и другие бойцы читали эти листовки. В глазах однополчан явно отражались волнение и страх перед неизвестностью. А мне, подумал я, не остается ничего иного, как стоять насмерть в этом своем окопчике, что он моя крепость надолго, а может быть и могилка моя. Я украсил стенки окопа сосновыми ветками и вырезанным из газеты портретом Сталина и был готов умереть в бою за любимого вождя.

...Капитан Барабаш был талантливый, смелый очень уважаемый офицер. Но немножко такой: "Вперед!" Говорили, что он сидел, потом был отправлен в штрафной батальон и уже оттуда прибыл в дивизию и возглавил разведроту. Погиб по своей дурости и ребят положил... Двенадцать человек тогда погибло. Дивизия шла в наступление. Они, конечно, шли первыми. Заметили в лесу немецкий обоз. Он приказал снять пилотки и вперед! А там траншея 1941 года заросшая, а в ней батальон немцев... Их в упор из пулемета и положили. А если бы шли нормально, как разведчики. Залегли, проверили, остановили дивизию. Подползли, узнали... Жена его не могла поверить, что он погиб. Говорила: "Это не тот человек, которого можно убить". Пока ей тело не показали - не верила. Потом собрали у кого, что было. Все отдали, поснимали все, часы... Наложили ей мешок... Дети ж были... проводили ее.

...Мода еще такая была у самострелов, над бруствером, во время обстрела, руку поднимет и держит, пока ее немец не поранит. Это называлось – «голосовать на выборах». Мы, командиры, строго следили, чтобы такого явления у нас не было .Через буханку хлеба на передовой в руки не стреляли , где ж ты на «передке» буханку хлеба найдешь.

...С особистами я не сталкивался, их прямо оминал десятой дорогой, и лишнего не болтал, и других предупреждал. А то бывало такое, что другие разговорчивые очень, он болтает и болтает, потом смотрим, его забрали уже.

...Я мечтал, что если выживу, то сразу пойду учиться. В любом освобожденном нами населенном пункте я сразу искал уцелевшее здание школы, заходил в какой-нибудь класс, садился за парту, и мечтал, как я снова буду учиться. Мог так сидеть долго, (если позволяла обстановка), испытывая наслаждение от школьной атмосферы. Некоторые товарищи считали мою «страсть к посещению школы во фронтовой обстановке» каким-то чудачеством и последствиями контузии.

...Я помню, прошел уже со своим танком километров 15 - сколько техники немцы бросили: обеспечивающие машины, ремонтные мастерские. Заходишь в эту машину а там белые полотенца для обслуживания материальной части. Мне бы это полотенце взять для того, чтобы нос вытереть, а у них это все в ящиках, они что-то ремонтируют, вытирают полотенцами. Думаю: "Да, хорошо живете, ребята!".

...Немцы чистили открыто траншеи. В этот день можно было хоть десяток немцев убить. Но, понимаете, убить человека в первый раз! У нас разные люди были, одна из партизан была - Зина Гаврилова, другая секретарь комсомольской организации - Таня Федорова. Мы с Марусей Чигвинцевой только смотрели. Мы так и не смогли нажать на курок, тяжело. А они открыли счет. И когда мы вечером пришли в землянку, начали впечатлениями обмениваться, мы ничего с Марусей не могли сказать и всю ночь ругали себя: "Вот трусихи! Вот трусихи! Для чего же мы приехали на фронт?" Ну, нам стало обидно, почему они открыли счет, а мы нет?

...На станционных путях наши бойцы обнаружили цистерну, окрашенную в белый цвет. Сорвав пломбы, открыли люк. На ремне опустили в цистерну котелок, зачерпнули, попробовали – чистый спирт. И все накинулись на это «пойло».А какой-то «умник», который уже наклюкался, решив облегчить процесс доставания горючего, выстрелил по цистерне. Она рванула облаком огня. Свыше десяти бойцов погибли на месте. Не случайно в этот же день, рассчитывая, что большинство бойцов ударились в запой, немцы перешли в контратаку со стороны Шепетовки.

...Разжились трофеями - консервы, вино. Расположились на бруствере кюветика или окопа. Консервы жуем, вином запиваем. И наши "илы" летят. Вот, думаем, они сейчас им дадут! Они нас пролетели, потом развернулись - и как начали по нам... Мы только успели залезть в эту яму...Сплошное покрытие! Хорошо работали. Ну ничего, никого не ранило. Потом идем дальше, - кто-то бегает впереди. Вроде на немцев не похоже, не по-немецки бегают. Подходим ближе. Их там стало уже человек пятнадцать. Ближе, ближе - не похоже на немцев, не то поведение. Потом как начали материться - свои! Самый простой пароль русских - матешки. Спрашиваем: "Вы откуда? Там же немец должен быть!" В общем, кое-как сообразили, что это разведчики дивизии. Другого фронта. Мы первые замкнули кольцо!

...Принесли меня, положили на траву, помню дали борща хорошего такого, жирного. А потом здоровенные девки стали нас на носилках таскать в теплушки, уже на Москву. И когда нас погрузили, мы поехали, слышу, в соседнем вагоне песни запели. Я у старого солдата спрашиваю: "Что это такое?" - "Ну те девки, которые нас грузили" - "А почему они в Москву едут?" - " Рожать" - "Как рожать?!" - "Ну когда в октябре всех поголовно забрали, матери им сказали: "Побыстрей забеременей и возвращайся домой" Вот так и получилось. Это закон жизни, я их не осуждаю.

...Этот бесстрашный и жизнерадостный человек, получив в 1944-м из Белоруссии письмо, что вся его еврейская родня - 36 человек расстреляна немцами в Минском гетто, помрачнел и осунулся. Он поклялся жестоко мстить фашистам. В Губене Николай бросил две противотанковые гранаты в подвал, где прятались гражданские немцы. Перед этим он крикнул им на немецком, за что мстит. А свидетелей своего поступка предупредил: «Можете меня выдать! Мне все равно».

...Разведрота - в основном русские. Один казах, кабардин отличный мужик, один цыган, посредственный разведчик, но играл на любых музыкальных инструментах.

...Много было таких должностей, вроде человек на фронте, а за всю войну ни разу из винтовки не выстрелил и немца в глаза не видел. Я пока на фронт не попал, даже не представлял, что такое явление где то распространено. Сидим на передовой, грязные и оборванные, редкой цепью фронт держим, а когда попадаешь в тыл дуреешь, сколько там народу... Хари холуйские наетые, можно мордами башню танка заклинить.

...У нас в батальоне был взвод 45-мм орудий, две пушки. Называли мы их "Прощай, Родина!", потому что, гибли они очень часто. Если на сорокапятку "тигр" идет - все, убегай! Расстреляет или раздавит, ничего она ему не сделает.

...Другой раз веду троих пленных в тыл, и тут обозники, и другие разные «тыловые крысы» начали порываться этих пленных пристрелить. Не дал. Идем дальше, проходим мимо танкистов. Мне какой-то лейтенант говорит – «Солдат, дай я их своим танков раздавлю!». Как же, нашел развлечение. Сказал ему - «Ты сначала сам немцев в плен возьми, а потом хоть целый день по их костям на своем танке раскатывай!». Довел их до сборного пункта, немцы кинулись меня благодарить, стали жать руку, а мне неудобно, кругом наши солдаты, странно на меня смотрят…

...Там в блиндаже я котелок нашел, немецкий, с крышечкой. Давно за ним охотился. В котелке какой-то жир был налит. Полбулки хлеба немецкого еще взял, и плащ-палатку. Все это в вещмешок положил. Мы же полуголодные воевали. Иной раз думаешь: наесться бы вволю, так, чтобы не хотелось, и пускай потом убивают.

...Раннее утро стояло. Туман то появится, то рассеется, посветлей становится. Метров триста прошагали, смотрим из противотанкового рва - немцы. Около восьми человек, рукава закатаны, все с автоматами, и молча на нас. Не стреляют. У меня автомат на плече висел, стволом вниз. Я его еще с вечера зарядил, семьдесят один патрон. Я это помню, думаю: "Cейчас я их резану, всех скошу". На колено встал, затвор передернул, на спуск жму, а он не стреляет. Напарник мой на траву лег, а у него карабин, но он тоже не стреляет, растерялся, наверное. Немцы к нам ускоряются. Тут я впервые в жизни такое почувствовал, волосы вертикально встали, пилотка вверх пошла. До того испугался. Метров сто до нас им оставалось, один рывок и все. Вдруг они разворачиваются и обратно, в ров. Оглядываюсь, наши солдаты бегут. Оказалось, рота, 392-го полка, нашей дивизии, наступала, развернутой цепью. - Ну, говорят, ваше счастье, что мы рядом оказались, это немецкая разведка. Они бы вас сейчас прихватили.

..."Катюшам" данные для стрельбы готовили заранее и видно не сообщили еще, что оборона прорвана. Они по уже нашему рубежу дали залп в четыре машины. И такое бывало. И вот, когда "Катюши" сыпанули, я не успел в траншею спрыгнуть, успел только на землю упасть и голову закрыл руками. Думаю, убьет, так убьет, а встанешь, точно осколок поймаешь. Залп у них короткий, но мощный, плотный. Сыплют густо, в шахматном порядке. Убило многих тогда.

...Дело было в Словакии на реке Грон. Зимой мы там стояли в обороне. Река не широкая, но с очень быстрым течением, поскольку стекает с гор. Мы ее Гроб прозвали - уж больно много разведчиков погибло. Незадолго до того у нас сменился командир роты. Дело было так. Разведчик, хороший парень, вернулся с задания. Выполнить его не получилось - это же не свинью украсть, а человека, который ждет, что его украдут, да еще и вооружен до зубов. Командир на него: "Знаешь, что невыполнение задания карается смертью!" Вытащил пистолет и шлепнул его.

...В промежутке между взрывами к нам в окоп солдат спрыгнул, молодой совсем парень. Боеву на ногу прыгнул, тому больно, он на него заорал: "Пошел отсюда, самим тесно!" Солдат просит: "Ребята, сейчас, только обстрел кончится" Но Боев его выгнал. И только он выскочил, мина, последняя, по крыше окопа рванула. Она же мгновенно срабатывает, только песок задела, и взрыв. Сосенки мои разметало, нас с командиром расчета волной об стенки ударило. У нас с Боевым контузия, но ни одной царапины. В ушах звон, я с того времени слышать хуже стал, а парень тот погиб. Говорю Боеву: "Ну, зачем ты его выгнал?" Тот молчит, переживает.

...Солдаты пошли в атаку, а мы таскали раненых. Вот, я помню, взяли одного какого-то офицера, а у него чемоданчик. А мы с четырех утра не спавши - не евши. Говорю: "Брось чемодан", ну что там у него в чемодане? Тяжело же таскать! "Не брошу, не тащите меня, если не хотите с чемоданом". Ну, потащили, что с ним делать. Уже после войны я узнала, что у него в этом чемоданчике была маленькая скрипка. И он не хотел ее бросить. Это уже при встрече выяснилось.

...Я как раз только прибыл с курсов в свой полк, то увидел картину, которая произвела на меня просто тяжелейшее впечатление... Комендант штаба полка, татарин, лично расстреливал с десяток немцев. Но как оказалось, это были не немцы, а одетые в немецкую форму власовцы. Они стояли группой, и кто плачет, кто что, а он в них стрелял из винтовки...

...Снаряд в борт! Механик кричит: "Командир! Радиста Тарасова убили!" я наклоняюсь над Тарасовым он весь черный, через него снаряд прошел. Еще раз удар! Танк заглох и вспыхнул! И тут уже надо было спасаться, потому что танк горит. Откинул люк, крикнул экипажу: "К машине!" и выскочил. Все трое выскочили, убитый остался в танке. Мы выскочили на картофельное поле. Кругом свистят пули, я ранен, у меня из левой ноги кровь хлещет... Пока мы лежали танк перестал гореть. Я лежу и говорю: "Ну что ж ты не горишь, что не горишь?" Ведь если бы он не сгорел, мне бы грозил штрафной батальон, потому что я имел право оставить танк в двух случаях: во-первых, если он сгорел и во-вторых, если вооружение вышло из строя... Кстати, потом я читал в "Комсомольской правде" заметку про этот бой. Правда, там было сказано, что: "семь раз немцы поджигали этот танк, и семь раз механик-водитель его тушил". Ну это, конечно, вранье! Этого не может быть! Это написал секретарь комсомола батальона, ему простительно.

...Завидовали мы немцам. У них мины чистенькие, крашеные, а наши кое-как обточат, смазкой обмажут, чтобы не ржавели и на фронт. Чистили их от смазки все вместе. Летом еще ничего, а вот зимой смазка замерзала, и мины, бывало, застревали в стволе. У нас в батальоне два случая было, что разрывало минометы. Бой идет, или артподготовка, - стрельба, грохот. Ты стреляешь и своего выстрела иногда не слышишь. Заряжающий, тем более, он же автоматически действует, особенно, когда беглый огонь ведем. Он мину зарядил, а она в стволе смазкой затормозила, замедлилась. Заряжающий за другой миной отвернется, думает, что выстрел прошел, а она еще там сидит, он следующую к стволу подносит и взрыв. После этих случаев, я со своими заряжающими договаривался, что левой рукой буду наводить, а правую держать на стволе. Рукой почувствую, что мина пошла и кивну, тогда можно следующую подносить. Другие расчеты потом так же стрелять стали.

...Приходилось к каждому пекарю приставлять автоматчика, так как вся мука была под строжайшим контролем, хлеба доставалось по 200-250 грамм на человека - для военного это было мало, а полевая кухня приезжала крайне редко. Дошло до того, что собирались от каждого расчёта ребята и с топорами дежурили недалеко от дороги и ждали когда повезут раненых на повозках. Немцы бомбили повозки с ранеными, и если ранили или убивали лошадь, а боец оставался жив, то мы его перетаскивали на другие сани. Лошадь оттаскивали в овраг, так как приходилось соблюдать маскировку, там мы её разделывали на куски. Разводили небольшой костёр и варили, а потом уносили мясо на батарею, но совершенно не было соли и приходилось довольствоваться хотя бы этим.

...А людей осталось мало-мало, почти одни девчата да ездовые. Берите, говорят, раненых, кого сможете унести, и возвращайтесь в свои траншеи. Мы взяли не всех, потому что не унести всех. А потом немцы добивали тех, кто остался, они так кричали, так кричали! - их штыками добивали.

...Обычный окопный солдат, грязный, заросший, в прожженном ватнике. Это у немецких солдат бумага туалетная была, а нас все удобствы в окопе. Саперной лопаткой боец свое «произведение» из окопа выкинет, а «аромат» стоит по всему переднему краю. Да трупы разлагаются на нейтралке...Свежий воздух, одним словом. От вшей только после войны избавились.

...Этот парень тоже сильно мерз, и вдруг он увидел, что на снегу валяется ничейный какой-то малахай, такой немецкий головной убор со специальными наушниками от мороза. Он его подобрал, одел и говорит мне: "Вот сейчас у меня уши больше мерзнуть не будут". Но только мы отошли от того места, где он подобрал эту шапку, буквально метров на пятьсот, как вдруг из тридцатьчетверки, которая стояла метрах в пятистах от нас, очередь, пуля ему попала в шею, и он валится замертво... И я даже не знаю, почему из танка дали очередь. Может, танкисты по силуэту подумали, что это немец? Первая мысль у меня, конечно, была пойти к этим танкистам и разобраться, а потом я подумал: "А какой дурак даст себя обвинять в таком деле? Он скорее и тебя самого прикончит..."

...Венгры отнеслись к нам с глубокой ненавистью и просто стреляли в спину. Ну, конечно, за дело, потому что были и грабеж, и насилие - часто подобные эксцессы происходили. Особенно свирепствовали казаки.

...Ночью транспортные самолёты вермахта летали и сбрасывали контейнеры с продуктами на парашютах. Мы, миномётчики, находились в 2-х километрах от переднего края и решили воспользоваться продуктами из контейнеров. Как только немцы запускали ракеты красного цвета, мы подключались и тоже запускали ракеты красного цвета. Слышим летит транспортный самолёт и шум спускающегося парашюта. Парашют мы снимали и вскрывали контейнеры, а там были большие банки сливочного масла, мясные консервы, хлеб в специальных упаковках выпуска 1936-38 гг. И так мы приспособились получать продукты от Гитлера. Заранее готовили ракеты различных цветов и смотрели какого цвета ракеты применяют немцы. Мы быстро заряжали ракетницу ракетами такого же цвета, как у немцев и неоднократно к нам прилетали пищевые посылки.

...Москвич, пока несли, пел все песни: "У окна гармошка, и сияние месяца. Все равно любимая, нам с тобой не встретиться!" Притащили к своим, но он потом скончался от ранения в живот.

...Появились в части какие-то связистки, на которых все офицеры переженились. Когда потом в Москве был съезд ветеранов полка, я увидел этих старых связисток, которые приехали уже в качестве многолетних жен офицеров нашего полка. Я тогда думал, они просто блядюшки были, а оказалось, что эти связи сохранились на всю жизнь.

...Медсестры, это действительно сестры наши были. Она тащит раненого, и летом, и зимой, и винтовку его, и патроны на себе, бросать нельзя. И плачет бедная, но все равно вытащит. Она над ним стоит, и перевязывает, и успокаивает. Когда вошли в Белоруссию, у дома остановились, видим, рядом медсестра перевязывает раненного, и вдруг мы слышим взрыв, крик. Их обоих там и убило.

...Меня там ранило под Сиротино, на два пальца от сердца осколок попал. После этого я 9 месяцев уже в разведку не ходил, на миномете постоянно был. Как дохнешь, так из раны гной валит. В санроте была врач татарка, мл. лейтенант, она один осколок сверху вытащила, а другой остался, не достать его было под ребрами, так он и остался, до сих пор сидит.

...У меня в револьвере было 7 патронов, 38-го года выпуска. Каждый второй дает осечку, поэтому я рассчитал 3 патрона на немцев, которые будут ползти и 4 на себя, чтоб с гарантией застрелиться. Так что я лежал, отвинчивал кубики с петлиц, чтобы если попаду в плен меня приняли за солдата и меньше издевались, и думал: "Господи, спаси меня! Если это произойдет я всегда буду верить в Тебя". Так и произошло. И по сей день верю… Хотя в моем представлении Бог- высший космический разум. В этот момент слышу залпы "Катюши". Немцам досталось. Они: "Вай-вай-вай" и побежали - им уже не до нас было. Я слышу они там какого-то своего раненого потащили и в этот момент в блиндаж задом вползает немец. и … засыпает. Вот такая вот фантастика. Шел восьмой день наступления, немцы уже были пьяные, измотанные и воспринимали окружающую их действительность такой, как она была. Он не думал уже, кто там в блиндаже, он думал что туда стреляли и никого там нету и заполз. Я своему Слепову показываю - иди и ножом его. А он мне показывает - я ножом не умею. Тогда я ему так у виска показываю, он понял, отполз, взял нож и только раз я слышал, как немец прохрипел, но он его кромсал довольно долго.

...Сажали нас по пять-шесть человек на танк и вперед... Если начинается сильное сопротивление - спешиться... Если танк быстро едет - бегом за ним... И в каждом бою из этих пяти, двое обязательно погибнут: И это еще в лучшем случае!.. Мы все это прекрасно понимали, и даже и не мечтали выжить на войне, одним словом - смертники... Никакой надежды...

Часть 3

Сохранено