Воскресный мемуар — 2

lady_tiana — 19.02.2024

Константин Николаевич семейным бизнесом заниматься не пожелал, поэтому выучился на помощника аптекаря (под таким «титулом» он числится в московской телефонной книге начала прошлого века), где-то познакомился с очаровательной купеческой сиротой Катюшей Грачевой и окончательно потерял голову.

Кем были на самом деле Катюшины родители, чем они в жизни занимались, я ничего не знаю. Слышала только, что семья была большая, но дети осиротели совсем маленькими. Их усыновили разные люди, после чего они все потеряли связь друг с другом.

Катю взяла в свой дом богатая купчиха Грачева, дала свою фамилию. Но кем она была, из каких Грачевых, я уже совсем не помню, хотя бабушка когда-то называла ее имя и адрес и даже показывала фотографию конного экипажа на фоне старой московской усадьбы и сказала про нее «наш выезд». Много лет спустя, уже в советское время, Катину старшую дочь Зину в центре Москвы кто-то окликнул «Катя». Зина перепугалась и не ответила, а ведь очень возможно, что это был кто-то из родни.

Но вернемся в конец девятнадцатого века. Екатерина Грачева к тому времени становилась известна московской публике. Талантливая выпускница студии Малого театра, она училась вместе с Яблочкиной, Турчаниновой и прочими в будущем великими «старухами». Московские газеты того времени называли ее восходящей звездочкой русской сцены. Бабушки говорили, что она даже открывала какие-то балы в паре с великим князем Сергеем Александровичем.

В это, впрочем, мне плохо верится. С чего бы вдруг московский генерал-губернатор присутствовал на купеческих балах? А на дворянские ездить юной Кате было точно не по чину. Так что оставим этот факт в качестве красивой семейной легенды, не более.

Театральной карьере Кати, меж тем, сбыться не удалось. Прадед перед свадьбой выдвинул категорическое условие — чтобы супруга навсегда оставила сцену. Екатерина Александровна согласилась, но что она при этом думала, не знаю. Во всяком случае, ни на одной из ее фотографий в замужестве у нее больше не было того задорного, счастливого взгляда, которым сияла юная Катюша.

Впрочем, это и не удивительно. Трое первенцев Екатерины Александровны умерли в возрасте от нескольких дней до полутора лет. И хотя потом у нее все-таки пошли дети, память о тех, первых, никогда ее не оставляла. В начале двадцатого века жизнь семьи сильно изменилась. Константин Николаевич забросил аптекарское дело и отправился на бухгалтерские курсы. Что его подтолкнуло в эту сторону, не знаю. Но дома у нас хранилось множество предметов из его аптекарской жизни — весы с разновесами от невесомых пластинок до солидных гирек, всевозможные хитрые ножницы, корнцанги и стеклянный шприц в металлической коробочке. 

В тысяча девятьсот четвертом году у Екатерины Александровны наконец родилась и выжила долгожданная дочка Зинуша — моя будущая бабушка, а через три года появилась на свет Верушка. Затем Константин Николаевич устроился на службу в только что открывшийся Замоскворецкое трамвайное депо, и семья переселилась в служебную квартиру на третьем этаже в доме у самого трамвайного кольца.

Мне всегда очень нравились дореволюционные открытки, адресованные: Его высокоблагородию К.Н.Николаеву, Мытная улица, дом транвайного (именно так, через «н») парка, кв.16.

Тот дом был совсем недавно выстроен специально для работников депо, и в нам жили все – от директора, до последнего сцепщика. Естественно, квартиры очень сильно различались по уровню комфорта и по количеству жильцов. Директору и бухгалтеру полагались отдельные жилища. Вагоновожатые, кондукторы и сцепщики жили в общих квартирах, а две фельдшерицы мало того, что должны были делить жилплощадь, но еще и были обязаны поочередно дежурить в фельдшерском пункте, который действовал в этой же квартире в режиме 24/7.

Не могу сказать, что квартира прабабушки и прадедушки была совсем уж современной и комфортной. По правде говоря, я нахожу ее слишком маленькой для семьи из четырех человек. Скорее всего, по замыслу это должна была быть берлога одинокого холостяка, в крайнем случае, бездетной супружеской пары. Но уж как получилось, так получилось.

Во времена «нормальные» заходили в квартиру, естественно, по парадной лестнице с округлыми ступенями серой мраморной крошки, большими окнами на площадках и красивыми резными перилами. Я все это видела в своей жизни лишь дважды. Один раз по каким-то причинам оказалась отперта парадная, превращенная в дворницкую, и я бегом взлетела на наш третий этаж, но меня быстро вернул обратно. И еще раз мама меня водила черным (на самом деле, парадным) ходом к другу Сереже из соседнего подъезда. Почему-то в тот раз она решила не идти со мной через двор, а прошла внутренним путем, по лестнице и длинному коридору, на который выходили некогда основные двери квартир.

Изначально в доме была спроектирована главная парадная, выходившая на обе стороны дома — к Шаболовке и на задний двор на Мытную. Туда же на Мытную вели черные лестницы, превратившиеся в послереволюционные времена в главные входы, а парадной пользоваться было запрещено. На моей памяти на лестничных площадках у бывших входов хранили детские коляски, велосипеды, большие жестяные банки с песком для новогодних елок. Помню, как мама пришла в ужас, когда оказалось, что в наш песок написал чей-то чужой котик, и елку туда уже не поставишь. В конце декабря раздобыть в Москве песок было нереально, у дворника просить то ли не додумались, то ли не решились. В итоге поставили елку в банку с водой и всячески страховали, чтобы она не упала. 

Так вот, во времена дореволюционные посетитель попадал с лестничной площадки в просторную прихожую, где ему предлагалось повесить пальто и шляпу на специальные крючки. Слева же весь простенок занимал чудовищных размеров черный шифоньер, хранивший в себе гардероб всех членов обширной семьи.

Из прихожей дверь вела налево – в маленькую комнатку, которую на моей памяти занимали мы с родителями. Другая дверь, двустворчатая, открывала проход в огромную проходную комнату с двумя окнами и некогда существовавшей печью, о чем недвусмысленно свидетельствовала отдушина под потолком

Осью квартиры служил коридор, ведший от парадной лестницы до черной. Пройдя через большую комнату, посетитель попадал в темный длинный коридор, из которого первая дверь налево вела в комнату, которую при мне занимала соседка, а вообще, по моим подозрениям, изначально она предназначалась для прислуги. Там даже пол был не паркетный, как в остальной квартире, а простой, из крашеных досок.

Следующая дверь налево приводила в туалет, а вот затем коридор упирался в небольшой перпендикулярный червеобразный отросток, ведший из кухни на черный ход. Соответственно, можно было свернуть налево и оказаться в царстве кухарки или отомкнуть замок и выйти на мощеные бордовыми и желтыми плитками ступени черного хода.

Да, моей семье повезло: у них был свой туалет прямо в квартире. Не все из соседей имели такую роскошь, пролетариату приходилось пользоваться общими уборными, расположенными на лестнице для прислуги. Мне это всегда казалось ужасно дико – как это так, если вдруг приспичит в туалет, надо из квартиры выходить, да еще запирать за собой дверь?

Но наличием личного сортира все везение и ограничивалось, ибо ванной комнаты в нашей квартире не полагалось. Для всех санитарно-гигиенических процедур отводилась та же самая кухонная раковина и кран с холодной водой, что и для мытья посуды. Поэтому, естественно, в доме вечно было невероятное количество всевозможных тазов и лоханей для разных хозяйственных надобностей.

Я помню, что у бабушек хранились фаянсовый таз, кувшин, мыльница и стакан, все в едином стиле. Значит, умывались они до революции все-таки в комнате, как это было тогда принято.

Я могу так ярко описать эту квартиру по очень простой причине – я именно там родилась много десятилетий спустя, и вся разница со временами детства моих бабушек была в том, что дровяную плиту заменила газовая, вместо печек для отопления появились водяные калориферы, а керосиновые лампы и подсвечники деды и прадеды переделали в электрические лампы.

Не знаю, была ли у прабабушки прислуга. В семье сохранились рассказы про девочку-подростка Варю, но у кого она служила – у прадеда или прапрадеда, мне не рассказывали. Вроде бы, все-таки у более старшего поколения, потому что в рассказах регулярно поминался демократизм прапрадеда и тот факт, что он усаживал прислугу за стол вместе с семьей.

После революции у подросшей Вари родились две дочки, которые по возрасту оказались ровно посерединке между самой младшей из моих бабушек и моей мамой. По каким-то причинам девочкам никогда не говорили, что в юности их мать была прислугой, и они всю жизнь прожили со знанием, что мы с ними, якобы, с дореволюционных времен то ли дружили семьями, то ли состояли в дальнем родстве (кстати, такое тоже вполне могло быть, сейчас уже не проверишь).

Судя по долетевшим до меня обрывкам рассказов, до революции мои родичи жили очень даже неплохо. В девятьсот тринадцатом даже съездили всей семьей на юг, на морские купания.

В ту пору у прабабушки обнаружили опухоль мозга. Судя по всему, она была доброкачественной, поскольку Екатерина Александровна прожила еще почти тридцать лет. Но головные боли из-за нее возникали сильнейшие. И еще со временем прабабушка начала понемногу слепнуть.

И, тем не менее, в 35 лет у Екатерины Александровны родилась третья дочь – Галя. Дело было в апреле 1914 года, незадолго до войны. Зинушка уже была гимназисткой. Она обожала Веру и никак не могла принять младшую сестренку, тем более что квартира стала совсем маленькой и не слишком удобной для большой семьи.

Яков Яковлевич был крестным внучек и баловал их безмерно. Одним из его подарков стало огромное фортепьяно с бронзовыми подсвечниками и педалями и клавишами, отделанными слоновой костью, на котором даже я успела получить несколько уроков музыки, хотя в мое время оно уже было безнадежно испорчено — дека треснула, когда в сорок первом году в соседний дом попала авиабомба.

Радость и баловство закончились в феврале (опять этот проклятый февраль) Семнадцатого. Перед самой революцией умерла Домникия Гавриловна, и Яков Яковлевич люто затосковал. В припадке горя он распродал все украшения жены, оставив только три кольца — по одному каждой внучке. 

В долговременность переворота никто из семьи не поверил. Да и куда было уезжать с тремя маленькими детьми, слепнущей Катей и не помнящим себя от горя Яковом Яковлевичем? Тогда, конечно, никто не мог представить, что именно эти драгоценности восемьдесят лет спустя помогут следующим поколениям семьи все же уехать за границу.

Я собрала все старые фотографии Замоскворечья (1880 — 1917 годы) из своих запасников в отдельный альбом. Его можно посмотреть здесь. 

Оставить комментарий

Популярные посты:

severus

Забивка шпунта Ларсена: ключевые аспекты, современные технологии и перспективы развития в строительстве

30_day_photo

День 28. Закрытая дверь.

kwakin_misha

Прогулка по пляжу в посёлке Новомихайловский Туапсинского района

v-stranger

Это видимо старость

olga_sol

Большое Белорусское путешествие. Бобруйск

iov75

Подумать

a_pk

Воскресное утро

von_hoffmann

Лицо России двух разных эпох

matsam

Харьков

• Ранее
• Архив