ВОЩЕНКО

„Пожалуйста – я ответил – это не тайна”.
В десять утра получил мейл. „Спасибо – пишет незнакомый мне человек – что вы хотите мне помочь. – Я готовлю текст о книге Губера и у меня есть к вам вопросы. Может быть захотите на них ответить?”
Читаю эти вопросы и вижу, что над каждым надо бы долго посидеть, а когда я на них отвечу, тогда получится целая статейка, и молодому человеку останет только поставить свою драгоценную подпись.
Молодой человек очень вежливо меня предупредил: „Текст я стану писать завтра, итак, пожалуйста, ответьте мне до завтрашнего дня”.
Я ответил, что не захочу ответить на его вопросы.
Ну и бог с ним, с молодым человеком. Но это случается не первый раз. Десять лет тому назад, когда журнал „Диалог” печатал мой перевод „Мурлин Мурло”, прислала мне мейл молодая дама из редакции: „У меня заказали текст про Николая Коляду, но я о нём ничего не знаю. М. б. есть у вас какие-нибудь материалы?”. „Да – я ответил – есть, но на то, чтобы их приообрести, я потратил не так уж мало сил и времени и не вижу причины, для которой должен их давать другим. Если журналу нужен текст о Коляде, проще будет заказать его у тех, которые про Коляду кое-что знают, например, у меня”.
Следуя моему совету, редакция заказала у меня статью и с тех пор немало театров перепечатало её в программах своих спектаклей по пьесам Коляды.
Приблизительно в то время позвонила мне другая молодая дама из журнала „Политыка”. Оказалось, что она пишет статью о русской литературе, т.е. про восприятие этой литературы в Польше. Она придумала тезис, что мы в Польше всё меньше интересуемся русской литературой и поэтому статейку свою планировала назвать „Закат Востока” или что-то в этом роде. Я возражал, потому что это была (и кажется есть до сих пор) постоянная тема наших журналистов: что мы ничего не знаем про современную русскую литературу. Когда начинаешь спрашивать такого журналиста, кого он знает из современной, скажем, французской литературы, тогда окажется, что никого. И что всё-таки больше он знает про русскую литературу. Хотя тоже не ахти как много.
Но я не об этом...
Разговориваю с молодой дамой, и объясняю, что вот в довоенное время
в Польше очень интересовались русской и советской литературой, тем
более, что многие могли читать её в оригинале. Вот, например,
говорю, знали у нас таких и таких писателей... Булгакова...
Зощенко... „Прошу прощения - спрашивает барышня - кого?...
Вощенко?”.
Ну да... Дело
конечно, не в барышне. Вопрос вот в чём: почему в наших газетах и
журналах пишут люди, которые ничего не знают, а тем, кто кое-что
знает, писать там запрещено? Т.е. вроде бы не запрещено, но поди
напиши и вышли написанное в редакцию. Фиг тебе напечатают.
Как будто мы принадлежим к касте парий, нечистых, которых нельзя печатать. А писать статьи (и даже книги) могут только принадлежащие к касте журналистов. В практике это выглядит так: берут сопляка, который до сих пор занимался мелкими заметками, и велят ему написать статью на такую-то тему. Тот спрашивает у коллег, кто в этой теме знаток (сам не только не знаток, но даже не знает, кто знаток). Потом обзванивает всех этих знатоков, чтобы из того, что услышал и запомнил (обычно путая все и вся), состряпать свой текст.
Вот, дали написать в газете одному студенту чешской филологии две-три статейки о чешской литературе. Раз писал о чехах, так в другой раз может написать и о Чехове И потом пошло-поехало – объявился знаток русской литературы и не только. Послали писаку в Москву - сразу написал репортаж, где Москву-реку назвал Волгой. А как же? Река в России... значит – Волга!
Это не шутка, а быль.
Вот какие люди занимаются культурой в нашей прессе. К тому они сразу чувствуют тех, у которых есть и знание и талант. И не подпустят их на пушечный выстрел к своим журнальчикам!
А
всё поэтому, что интеллигенцию у нас заменили медиальным
классом.