"Василиса и ангелы"

tushisvet — 18.09.2011


Эту книжку я читала еще в рукописи. Ксюха прислала мне листочки в большом конверте.

Я ехала в вонючей маршрутке - вокруг была сплошная беспросветная махачкала -
а я ехала по ней, читала и то ревела (ведь о любимых друзьях, о любимом городе, да еще и ксюхиным волшебным голосом), то ржала, как конь. Маршрутка смотрела на меня сурово и наверное хотела уебать с ноги.

Эта глава - из любимых. Размещаю тут, чтоб вы тоже порадовались, как радоваюсь я и со мной все прогрессивное человечество))
___________________________________________________________

Мама Рэйзл


Звали ее вообще-то Роза. Но ее юный тогда еще сын Вохель и жена его на тот момент Василиса этого дела так не оставили, и из Розы сделалась Рэйзл. Полностью - мама Рэйзл. Трудно теперь уже сказать, когда именно, на каком месяце бурной совместной с Розой и ее квартирантками жизни это случилось, да и не важно уже. Смею однако предположить, что довольно быстро. Крупнокалиберные персонажи требуют необыденных имен, самим звуком своим тревожащих снулое воображение обывателя, заставляющих помыслить о неясном, о чем-то таком слегка сомнительном, но все же влекущем. Все же.

Lumen column, mamma Rosa! - изгалялись эти двое, Вохель с Василисой, похожие, как заметил один меланхолик из собутыльников, на парочку щенят породы дог, - худых, вертких и замшевых. "А ви знаєте, як зовуть маму Буреніна? Роза Соломонівна!" - выделывался главный брат Гадюкин, впоследствии циник и ди-джей Кузя. Тщетно. Подобно первому в мире ледоколу "Ильич", рассекала Рэйзл доступное ей жизненное пространство, не ведая страха ниже упрека, чуждая сомнений и не угрызаемая ничем. И только один человек во всем мире смущал ее покой и внушал неподдельный трепет, заставлял робеть и покрываться нежным девичьм румянцем, но об этом позже. Если успею.

Рэйзл и теперь живее всех живых. Давно уже ее нет среди нас, пока еще наличествующих, она уже в других полях, где нет охоты, да и вообще ничего нет, по свидетельству очевидцев. Но для знающих, для тех, кто понимает, кто сподобился… Произнесите вслух - мама Рэйзл - и она прямо мгновенно встает перед глазами во весь свой вполне умеренный рост, оживает и начинает действовать.

Первым делом она звонит василисиной бабушке, тоже той еще старушке, с целью сообщить о своем скором замужестве. (А бабушка эта в свою очередь прославилась в веках многим, в частности, тем, что начиная с василисиных пятнадцати лет всех ее знакомых мужеска пола называла "твой партнер". Причем произносила это слово как-то в нос, гнусаво растягивая последний слог; уж и не знаю, как передать этот дивный звук на письме. "Звонил твой партнэо-о-о-ур", высокомерно гундосила бабуля, и что, скажите на милость, она имела при этом в виду?)
Да, так вот. Звонит Рэйзл этой неслабой бабушке и без излишних вступлений типа там здрасьте как поживаете сообщает: "Вы знаете, я выхожу замуж". - "Я вас поздравляю, - осторожно отвечает воспитанная старушка, - и за кого же, позвольте поинтересоваться?" - "А я еще не решила - может, за полковника Буренина пойду, а нет - так за кого другого".
Тут необходимо внести ясность. Упомянутый полковник был счастливым отцом Вохеля и промаялся в мужьях у Рэйзл без малого четверть века, пока окончательно не изнемог и не сделал ноги. Собирался пустить себе пулю в лоб, как раз своего пятидесятилетия дожидался, чтоб уж в торжественной обстановке отбыть, а не просто так. Хотя дядька был крепкий, местами буйный, часто получавший взыскания по службе за неукротимый нрав и общую неподотчетность. Но вот поди ж ты, укатала его супружница. Правда, он потом стреляться передумал, а, наоборот, еще раз женился, и преудачно. Впрочем, сама Рэйзл так не считала, свою преемницу называла ласково "кривоногая", факта ее существования признавать не желала, но при этом боролась с коварной как могла. А уж могла!..
Вплоть до мистических подтасовок в астральной сфере.

Вот заходит Рэйзл, к примеру, на кухню, где нагло пьянствует банда Вохелевых друзей, и относится к одному из них, стихотворцу Лехе, с невинным вопросом: "А помнишь, Алеша, какое ты мне написал замечательное стихотворение?" - "Нет, Роза Соломоновна, не помню" - Леха уже пьян и слегка конфузится, не припоминает. - "Ну как же, там еще были такие замечательные строки: Роза Соломоновна, не огорчайтесь, ваш муж ушел к женщине без всякой функции". Вот так. Лишила разлучницу функции, победно оглядела всю компашку, дружно уткнувшую носы в свои гранчаки с портвейном, да и покинула пропащих наедине с их пойлом. Знала, что запомнят. Или не знала?..

Но действительность заклинала мастерски, не отнимешь.

* * *

Поэт Леха вообще частенько попадался маме Рэйзл на ее победительном пути, и всегда она стремилась задать ему вопрос. Жизнь тогда была студенческая, в самом начале, мама Рэйзл не обзавелась еще квартирантками, а Вохель - Василисой, папа же полковник успел отвалить к тому времени, и трехкомнатная квартира была в полном распоряжении вохелевой архитектурной кодлы. Приходили, пили портвейн, непрерывно при этом чертили свои гениальные проекты на трех чертежных столах, удачно спертых где-то по случаю, оставались ночевать. Чувствовали себя совершенно вольготно, Рэйзл не особенно донимала, видимо, в силу однополости основного состава и некоторой приличной бесцветности изредка приходящих сокурсниц (не до того было тогда еще нашим гениям, они творили бессмертное, а в брачную пору вошли чуть позже, не настоло еще время).
Изредка вплывала Рэйзл в кухню с целью съесть свою очередную сурепку, которой она интуитивно питалась задолго до обнародования в освобожденной прессе волшебных диетических составов и пищевых компонент вечной молодости. Вплывала и спрашивала не без достоинства:
- А что это ты читаешь, Лешенька?
- "Наполеона" Тарле, Роза Соломоновна.
- Да-да, помню, битва при Ватерле.
Офицерская жена, всю жизнь с мужем по гарнизонам, но закончила исторический заочно, бойкий ум не стерпел простоя, и в отчетный период уже заведовала школьной библиотекой. Чуть позже и истории стала детишков учить. Так что битву при Ватерле знала, не отнять. Как знала и то, что Декамерон и Шерлок Холмс - такие писатели, так это и всякий знает. Ну, пусть не совсем писатели, ладно, но кто ж теперь про это вспоминает?

Еще знала про княжну Тараканову.

И где твои теперь сурепки, мама Роза? Где заполночные внезапные котлеты, когда, не разлепляя глаз, Василиса вываливалась в коридор, на дворе три часа ночи, а снился страшный сон, как прямо в комнате появляется незнакомый гаитянин огромного роста и начинает тут же зарезывать черного петуха, водуист беспардонный, а выйти не дает, собирается привлечь к мракобесию, и делается жутко и ватно. Служитель культа плавно возникает между смятенной жертвой и дверью, улыбается, гад, помахивает петушьей леденящей ногой, и последним усилием неизвестно уже чего удается вроде бы вынырнуть из кошмара. Ан нет, ничего и не кончилось, а, наоборот, продолжается - ибо просыпаться пришлось в той же комнате, где вершилось предыдущее смертное действо. Пару минут на оклеманс, реальность неохотно возвращается на место, не желая расставаться с таинственным, со случайно подсмотренным запредельным бытием. Но вроде сошлись уже со скрипом пазы, на живую нитку сметано пространство, родные предметы стряхнули с плеч вязкий сироп немыслимых гаитянских поползновений. И вот вылазит Василиса, это самое, в коридор, а на кухне горит свет, причем неверный и какой-то просто синий и багровый, и еще звуки. Кровь снова застывает и сворачивается в трубочку прямо внутри организма, и разум отказывается поначалу принять очевидное - что мама Рэйзл в приступе домовитости жарит на кухне котлеты. А свет - так что свет? Лампочка перегорела, а котлеты-то нужны позарез, куда ж без котлет, и приходится их мастерить при свете всех четырех конфорок. Не хочешь ли котлетку, Васенька?

* * *

Роза не боялась никого, а только знаменитого Борю Озерова одного. Очевидно, за то, что процентное содержание отмороженности и великолепного наплевательства на все было в нем еще выше и гуще, чем в ней самой. А так больше вроде и не за что.

В присутствии великого режиссера Рэйзл пребражалась и сходу начинала лебезить. Во всей полноте это странное явление проявилось на вохелево-василисиной свадьбе.
- Роза, детка! - орал дурным голосом Озеров, одной рукой удерживая присвоенный тазик с пельменями (свадьба была сибирская, то есть плюс водка), а другой нежно обнимая за плечи детку, младше которой был лет на двенадцать, не меньше. - Почему ты обращаешься ко мне на "вы"?
- Ой, да что вы, Борис Георгиевич! Ах, перестаньте сказать, ну что вы!..

Потупленные глаза, упомянутый уже румянец, Озеров давно уже стрескал все пельмени и теперь показывает карточные фокусы, не переставая страшно орать и размахивать картами перед носом у обалдевающих зрителей, а тишайшая Рэйзл все еще мечтательно отсвечивает где-то на третьем плане, на задворках торжества, робеет подойти. И то сказать: Борис Георгиевич Озеров - серьезный человек и великий режиссер.

А вот Гамбурга она, наоборот, совсем не боялась. Мягкий взгляд, негромкая грассирующая речь и гитарный способ самовыражения не внушали никакого почтения. Рэйзл подвергала менестреля травле всякий раз, как вспоминала о его существовании.
Вот представьте себе. Уже прошло седьмое ноября, как пел поэт, и звуки шумного веселья, в общем и целом, давно затихли, гости порасползались кто куда, но еще совсем не поздно. Скорее, даже очень рано, около часу ночи, и Франкфурт пока не созрел расползаться в объятия к любимой супруге, которую он на тот момент уже с трудом переносил. Имея в виду хоть ненадолго оттянуть минуту верного свиданья, он сидит себе тихонько в углу на матах (они заменяли Вохелю и Василисе кресла, оттоманки, кушетки и прочие фурнитурные излишества), перебирает струны. Все трое блаженно немотствуют, допивают стратегический запас портвейного. Над одним из чертежных столов теплым посюсторонним светом горит коленчато-локтевая лампа. Только что пролетел тихий ангел - полный, короче, кайф. Кто знавал подобные несуетные затянувшиеся вечера, должен ощутить.

И тут с треском распахивается не знавшая запоров дверь, и на пороге нарисовывается мама Рэйзл, одетая в парадно-выходное кримпленовое платье и зимние сапоги. Хотя вот уже добрых пару часов, как отбыла ко сну, вроде бы. И даже попрощалась с гостями, многозначительно пожелав всем доброй ночи.
Рано радовались.
Смутно громоздясь в дверном проеме, каменная эта гостья громко и отчетливо произносит, относясь сразу ко всем присутствующим:
- Гамбург, пиздуй домой.
Разворачивается и, чеканя шаг, отбывает в родные окопы, на заранее приготовленные позиции. Впрочем, кому бы пришло в голову затеять преследование? Нет уж, увольте. Обретя дар речи и передвижения, Гамбург порулил в семью, велев подтвердить жене, буде позвонит, что оттягивался тут, а не где еще. А в начале вечера наоборот, просил не говорить, что он наличествует, типа уходить в несознанку. Чтоб, не дай Бог, не вздумала заявиться тоже. Вот и выкручивайся тут с этими друзьями, конфузу не оберешься, как бывало уже не раз. Но не в тот, к счастью, раз, тогда с этим обошлось. Вечер оказался вполне моносюжетным, жизнь иногда выказывает все-таки удивительное чувство стиля.
"Спит она, что ли, в сапогах?" - размышляла на сон грядущий Василиса. Хотела спросить наутро, да постеснялась, потом забыла. А напрасно. Теперь уж не узнать.

* * *

Что еще рассказать о маме Рэйзл? Рассказать ли, как она, воротясь с какого-то мероприятия в своей школе, величественно роняет на ходу: "Мне сегодня комплиментов массу!", проплывая коридором мимо прозаседавшейся в кухне теплой компашки? Как, услышав чей-то рассказ о бабушке-графине, тут же встревает со своим:
- У меня тоже была бабушка-графиня. Звали ее, правда, Сара, но выглядела она совершенно, как графиня. И ее полюбил турецкий полковник. А меня полюбил советский полковник.
Как, глубоко за полночь, она, вооруженная тапком, преследует в углу коридора незадачливого таракана, одного из многомиллионной их армии, вольготно бегавшей вверх-вниз по всему дому и приводившей в плен соседские соединения, и приговаривает:
- У, развелись тут жучки какие-то!
- Какие жучки, мама. Это же тараканы, - зевая, говорит вылезший на шум Вохель. - Они всегда тут.
- Да-да, знаю, княжна Тараканова, - не теряется Рэйзл. Замахивается тапком, и княжескому свойственнику приходит заслуженный и неотвратимый кирдык. Меткий удар, твердая рука, светлая голова. Мама Рэйзл.

* * *

Ну, и последнее, самое заветное. Никак нельзя упустить.
Декорации прежние - кухня. К Вохелю с Василисой приходит в гости подруга по прозванию Большая Мать Всех Пороков, что было явной и неприкрытой лестью. Просто домовитая и заботливая девка, правда, несколько крупноватая. И приносит она с собой большой кусок заморской копченой красной рыбы - невиданную тогда роскошь. Папа из Москвы привез, а она для друзей утянула. Причем же тут пороки?
Ну, вот сидят они втроем, употребляют под пивко. И тут - правильно - появляется Рэйзл. И немедленно начинает руководить процессом:
- Ешьте, ешьте рыбку, это полезно. Особенно кожуру, в ней планктона много.
- Ну что ты, мама, какой же в ней планктон? - незлобиво отвечает ей достойный подражания отпрыск. - Планктон - это такие маленькие рачки, бактерии, они плавают в океане, ими еще киты питаются.
На что следует молниеносный ответ:
- А откуда мы не знаем, что кит не есть огромных масштабов бактерия?
- Господи, мама, ну какая еще бактерия?!
- А что ж, пароход, что ли?

Мама Роза, мама Роза, мы так ниоткуда ничего и не узнали. Жизнь идет быстро и бестолково, но кое-что еще осталось, и можно было бы напрячься и додумать до конца какую-то одну основную мысль, поднатужиться и объять одним вглядом жучков Таракановых, рыбок в кожуре, все наши нескончамые битвы при Ватерле, раннюю и дикую смерть Вохеля, и многих еще других молодых и любимых, да и твою, мама Роза, тоже; кажется - еще немного, и пазл сойдется, да уже почти и сложился, чего-то только не хватает, но вот уже почти совсем, вот-вот, где же эта фишка, кто помнит, что на ней?..

И только иногда в торопливом и беспокойном сне промелькнет, сверкая алой и золотой чешуей, непривычно крупная бактерия, полезная для здоровья рыба-кит, весело трубя всеми своими пароходными трубами. Не огорчайтесь, милые, все еще сойдется. Все будет хорошо.

__________________________________________________________


А на фотографии - сам раз Лычаковска, улица, по которой я сто тыщ пицот раз ехала к Ксюхе на дребезжащем трамвае и была счастливая, счастливая, счастливая - да. Там через пару остановок нужно было выйти, перебежать дорогу, свернуть на узенькую кривоватую улочку и по деревянным ступенькам - осторожней, осторожней, чтоб не скрипнули, чтоб не вылез никто - взобраться под самую крышу, на третий этаж двухэтажного дома.

А тут уж дверь открывала Ксюха, которая знает все и обо всем. Знает даже такое, о чем ты и не думал никогда, что оно бывает.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив