«Важнее была не победа, а хейт»

— Вообще, я громко смеюсь, если что. Да-да, аккуратнее с этим, потому что я часто видела глаза звукорежиссеров, я предупреждаю теперь.

— Расскажи про последний день «Евровидения».

— Я очень много плакала, прямо очень много плакала, потому что это как в детстве — ты едешь в какой-то классный лагерь, и так не хочешь уезжать, так не хочешь уезжать… И конечно, то колоссальное напряжение, которое было со мной рука об руку на протяжении нескольких месяцев, — я не верила, что это закончилось.

Самая яркая картина была… У нас были помощники, которые жили в Голландии, они знали русский язык. И там был такой замечательный человек, Роман его зовут. И у него две дочери, которые следили за «Евровидением». И его старшая доченька, а ей там пять или шесть лет, она совсем юная, — она пришла утром нас провожать в кокошнике. (Смеется.) В кокошнике! Она наполовину, получается, русская. Русский язык она не знает. И ее так вдохновила «Русская женщина», что она захотела ходить в кокошнике. И мы сидим уже в автобусе, она вышла нас провожать. Шел дождь. Мне было очень на душе плохо. И я смотрю: льет дождь, и стоит вот эта девочка, и смотрит на меня в этом кокошнике, и вот так вот машет. И я подумала: «Блин, наверное, это самое главное, что должно было случиться за эти дни».

— Как ты написала эту песню?

— Слушай, эта песня… Чаще всего самые классные песни рождаются, когда ты их не ждешь, не планируешь, когда ты вообще хорошо проводишь время. Я поехала в Израиль на гастроли с «Гоголь-центром». Это мой первый спектакль, «Наша Алла». Я там просто пою. Но я все надеюсь, что «Гоголь-центр» позовет меня играть как (смеется) настоящую актрису. А пока этот спектакль очень многое мне дал. Эту поездку, где я случайно познакомилась с двумя музыкантами — это Ори Каплан и Ори Авни. Это два Ори! Я просто по дороге в Израиль написала: «Я еду в Тель-Авив. Может, там есть классные студии или музыканты. Хочу поджемить». И 8 марта 2020 года я прихожу на студию к Ори Авни, и мы начинаем джемить. Мы играем, и рождаются эти строчки в моей голове. Они вот просто как полотно — трфу! — и мне самой смешно, потому что это не то, что я переживала в ту секунду, — это то, что я переживала очень давно, но не могла это сказать.

Мне кажется, что самоирония помогает переработать это лучше, сильнее и быстрее. И в этой самой иронии начали рождаться строчки. Ребята не понимали, о чем я пою, потому что они не знают русский язык. Но они говорили: «Вау, русский язык так классно звучит, это так необычно!» Я такая: «Да, да! Я же говорю, что русский язык — это круто!»

И все, 8 марта мы сделали демку (демозапись. — Е. К.), которая лежала год. Мы ее не трогали. И 6 марта 2021 года мы к ней притронулись и за день ее доделали.

Я до сих пор пишу тексты в тетрадках. Песни я все пишу, не печатаю, потому что так у меня почему-то лучше получается.

— Было предчувствие, что такое случится с этой песней?

— Нет. Вообще. Я эту песню воспринимала так: классная, веселая, когда-нибудь сниму на нее клип, она будет частью альбома или одним из синглов. Никогда не думала, что эта песня станет частью такого в итоге масштабного шага в моей жизни. Клянусь тебе, клянусь. Это реально случилось так.

На отборочных… У меня все плохо с математикой. Я не поняла, прошла я или не прошла, потому что плохо считаю. И вдруг услышала крик своих близких, которые сидели в зале. Они так громко крикнули, что я поняла, что все. Едем.

На «Евровидении» не было ощущения конкурса, было ощущение праздника. Я чувствовала, что я в своей тарелке, потому что высочайший профессионализм людей. Ни разу за почти четыре недели никто не опоздал. Ни разу! Вообще! Ни на минуту! Там никто не ошибался! Я не контролировала ничего! Я просто наслаждалась тем моментом, что я стою на офигенной сцене и я пою. Пою, поворачиваюсь к экрану и вижу всех этих женщин, и тебя я там видела, и как вы улыбаетесь и поете. И в этот момент, конечно, было сложно сдержать слезы. И я думаю: «Так, нельзя, у тебя сейчас высокая нота! Вот сейчас если — ты ее не сможешь!»

— Расстроилась, что не победила?

— Да. Ну как так?! Ну конечно, я нормальный человек. Но чем больше дней проходит после «Евровидения», тем сильнее я понимаю, что вообще не победа важнее была. Вот этот хейт, эта ненависть были нужны. Не чтобы обратить внимание на меня, а чтобы вылезти из вакуума, понять, что в мире больше проблем, чем мы думаем. Люди смогли задуматься. Это отличная дискуссия получилась. И до сих пор она продолжается, на мое удивление. Всем неймется, все пытаются мне все еще что-то сказать. И, видимо, это нужно.

— Главный вопрос, который мучает людей вот уже третий месяц: Russian Woman — это «русская женщина» или «российская женщина»?

— Это русская женщина. Мне не нравится определение «российская женщина». Мне кажется, что «русская женщина» — это состояние души. Неважно, какого ты пола; неважно, каких ты взглядов. Это состояние той воли, той силы, которая в тебе просыпается. Европейские слушатели говорили: «Во мне проснулась русская женщина, хотя я итальянский мужчина». Мой самый любимый комментарий! И там потом был флешмоб: «Да, во мне тоже проснулась русская женщина, хотя я финский мужчина!» То есть русская женщина — это вне национальности, вне гендера.

— Какого корабля она ждет? «Ждем мы корабля очень-очень».

— Вот на который ее науськали, про который ей сказали: «Обязательно приплывет этот корабль, где все есть, где ничего не надо делать, где будет у тебя то-то, то-то, то-то». И ты сидишь и все время ждешь. Тебе кажется, что он сейчас приплывет, а он никак не приплывает. А потом думаешь: «Может, нет этого корабля?» Ко-ра-бля! (Смеется.) А че ждать? Встала и пошла.

Я все время видела в своей голове одну и ту же картину, когда у меня рождались эти строчки: я видела реальное поле, где стоит корабль, на котором находится огромное количество женщин. И они не понимают, не понимают, что они находятся на поле. Мы видим их только в этом корабле. И вдруг одна из них так выглядывает и понимает, что они вообще-то на земле стоят и не двигаются. И она просто такая шлепается на попу на эту землю с этого корабля, встает и говорит: «Ну, я не знаю, как вы, а я пойду». Через эту грязь! Поднимает свое платье — и пошла решать свою жизнь.

— Ты была готова к тому количеству, извини, диких комментариев, которые последовали?

— Я не была готова, к этому невозможно быть готовым. Это долго остается внутри тебя. Это не прошло, это пройдет. Но я работаю над тем, чтобы это отпустить. Я не хочу быть обиженной. Ты знаешь, когда бьют, появляются те, кто защищает. И защитников было очень много. Абсолютно разные люди, от которых я этого не ожидала, встали на защиту. И травли я не ожидала, и защиты я не ожидала. Люди мне помогают не то чтобы не реагировать… скорее — «обрати внимание, над чем дальше работать».

— Ну над чем тут работать, если выходит человек и говорит: «Ты таджичка, ты не можешь петь за русскую»?

— Идти петь. Продолжать показывать. И этот человек рано или поздно изменит свое отношение. Или не изменит. Но люди вокруг него поймут, что они внутри себя подумали о тех же самых вопросах, но не осмелились их произнести. Сейчас очень многие в себе определили эти точки расизма, которые присутствуют на глубоком уровне. Мы не осознаем, в чем мы расисты. А это есть в каждом. К сожалению. Во всем мире. До сих пор.

Я сейчас начну плакать. Все стебутся надо мной, что я вечно рыдаю. Потому что мне непросто все эти три месяца.

— Еще как! А вот можно жить счастливо в стране, которая тебя не принимает?

— Да, можно жить счастливо в этой стране. Это не страна тебя не принимает, а определенная группа людей. И их всегда меньше, я убеждена в этом, абсолютно убеждена. А даже если кто-то скажет, что их больше, я буду до конца стоять и говорить: «Нет! Добра все равно больше!» Его будет больше, если мы не будем опускать руки. Опустить руки хочется иногда.

— Хочется.

— Очень хочется иногда. Я возвращаюсь всегда к словам Чулпан Хаматовой: доброта требует очень много сил и ответственности. Не все хотят быть сильными и ответственными, это сложно.

— Нет ощущения, что ты такой камень тяжелый пытаешься сдвинуть, а он там врос на километр в землю примерно?

— У меня был такой момент. Причем не во время подготовки к «Евровидению», а именно после. Когда я увидела со стороны, как репутация страны и стереотипы могут влиять на восприятие людей. Здесь пыталась доказать условно, что не верблюд. Потом я туда полетела, и мне там опять пришлось доказывать, что я не верблюд, потому что люди подходили ко мне и говорили: «Ты точно из России?» И мне это было так обидно, потому что таких, как я, — миллионы, я таких много знаю.

Знаешь, что меня по-настоящему отпустило? Это дети. Моя база слушателей пополнилась каким-то огромным количеством детей.

— Детей?

— Детей, которые наизусть поют «Изумруд», они поют «Русскую женщину». Меня отмечают в сторис, и там ребенок поет эту песню. Школьницы поют эту песню. Или собирается толпа подружек, человек пятнадцать. А еще особенно круто, когда целый класс поет эту песню — третий класс, а там и мальчики, и девочки. И они поют: «Тебе уж за тридцать, алло, где же дети? Надень подлиннее». И вот эта последняя фраза, которую они говорят: «Я вас не виню, а себя я чертовски люблю», — услышать это от ребенка!

Первого июня мы поехали в детский дом. Дети очень хотели нас увидеть. И они очень просили, чтобы мы спели «Русскую женщину». А первая реакция внутренняя у меня и у моей команды — как это, неправильно это петь им песню, где есть строчки «Сын без отца, дочь без отца, но сломанной family не сломать меня». И дети прям настаивали! «Нет, мы хотим «Русскую женщину!» В итоге я их всех вывела на так называемую сцену, и они вместе со мной пели эту песню. Когда они пели эти строчки, у меня бегали вот так мурашки по телу.

Нет никакого страха у этих детей, страх есть только у нас, у взрослых. Их трогает эта песня, они верят в эту правду, они отражают ее. И я поняла, что… блин, ну если они это слышат, то для меня это важнее, чем мои сверстники или кто-то, кто называют меня «кони-люди» (высказывание спикера Совета Федерации Валентины Матвиенко о песне Манижи. — Е. К.). Это же будущее.

— А быстро наступят эти изменения? Ты в конце кричишь: «We are the change (Мы — изменения)».

— Они происходят прямо сейчас, каждый день. Когда ты что-то меняешь, когда ты небезразличен. Когда ты не проходишь мимо человека на улице, которому плохо, даже если сейчас пандемия, — ты не брезгуешь подойти к нему, ты не брезгуешь его поднять на руки, вызвать скорую. Когда ты можешь повлиять на свою жизнь и на жизнь какого-то из твоих близких — это уже много, это уже изменения.


ПРОДОЛЖЕНИЕ