В зеркале социологии

60 процентов за запрещение абортов. Больше 50 уверены, что Боинг был сбит украинцами.

Ну, пусть не 60, пусть 40... Пусть не 51 процент, пусть 35. Знаете, эти интернет-голосования... Но неважно, пусть 40 и 35. Но ведь не меньше же.

А сколько процентов было бы за запрет абортов в 80-м году, если бы кто-то провел подобный опрос? 10? Меньше? А сколько бы процентов были уверены в 83-м году, что корейский самолет сбили американцы, если бы коммунисты развязали соответствующую кампанию на полную мощность? Те же 10? Может, 15? Да, нет – скорее всего, и десяти не набралось бы.

Вот это путь, который мы прошли за треть века. Путь... как бы это сказать помягче – оглупления. Количество дураков выросло в разы: был один – стало четыре. А может – шесть...

Впрочем, дурак здесь не совсем точно: дурак – это человек с ослабленной по сравнению со средней по социуму способностью к пониманию. Здесь же другое. О способности понимать здесь и говорить не приходится. Разрушение интеллектуальных функций, которое мы наблюдаем, относится к более глубинному уровню.

Люди, призывающие судить за аборт как за убийство и уверенные, что Боинг сбили украинцы, (а это, как мы видим, от трети до двух третей всего общества) просто живут в выдуманном мире.

Этот мир выдумали для них новые кавалеры орденов организации, боготворящей сказавшего "кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине". Впрочем члены этой богостроительной организации сами, конечно же, ни в какого бога не верят, если не считать богами вещи вполне земные – власть, богатство и т.п..

Так вот, такой разрыв с реальностью – это уже не глупость. Не буду употреблять страшных слов, но это много хуже, чем просто глупость.

А тут еще и аномальная агрессивность добавляется. Озлобленный сумасшедший с ракетами в руке. Что ж удивляться, что мир встревожен, а ближайшие соседи не знают, куда бежать? Есть, естественно, и те, кто не прочь немного подпеть нашему бреду, чтобы поживиться за счет психа. Но и они, конечно, понимают, с кем имеют дело.

Прогнозы в такой ситуации, конечно, не радужны. Но дело не в прогнозах. Дело в том, чтобы постараться повернуть штурвал. А для этого, прежде всего, нужно понять, как мы дошли до жизни такой.

Ответ на этот вопрос неприятный, но простой – мы не были умны и мы не были честны.

Нам, как воздух, был нужен суд над преступлениями коммунизма. Не над кокретными коммунистами. И даже не над советским коммунизмом как идеей и практикой. Над преступлениями коммунизма. И нам нельзя было оставлять во власти ни одного НЕРАСКАЯВШЕГОСЯ коммуниста. И – к слову сказать, чтобы не было здесь недопонимания – ни одного беспартийного "сочувствующего".

Мог бы в этом случае Ельцин стать президентом? Мог бы. После того, как подробно рассказал бы о всех своих подвигах в Свердловском обкоме. В Московском горкоме. И в кресле секретаря ЦК по строительству. Подробненько так обо всём этом рассказал. Выслушал бы, что люди о его подвигах думают. И – "на свободу с чистой совестью". Но – только под гласный контроль общества.

А еще нам было нужно думать, думать и еще раз думать.

Думать, из каких частей складывается западное благополучие. Не обнаруживать одно из тысячи слагаемых и кричать "Нашел!", а тщательно анализировать все члены суммы. С тем, чтобы понять то, чего мы и сегодня не понимаем: это здание состоит из тысячи блоков, и вытащив даже один из этих кубиков, мы рискуем обрушить всю постройку.

И думать о том, какие из этих кубиков есть в нашем распоряжении, а каких нет и быть не может. И – чем можно, да и можно ли хоть чем-нибудь заменить недостающие блоки? И – если недостающие блоки заменить нечем, то что можно построить из имеющегося у нас материала?

Да, когда же нам было думать, когда события развивались так быстро? СпрОсите вы, и будете правы. В самом деле, в 90-91-м году думать было уже поздно. Лавина понеслась. Но ведь мы родились не в 90-м году. И до этого у нас было вполне достаточно времени. Все восьмидесятые. Все семидесятые. Да и более ранние годы. Но тогда мы тоже думать не хотели. Думать о таких вещах казалось нам делом совершенно бессмысленным: советский строй вечен. Хотя дело, конечно, не только в этом: интеллектуальная лень и гражданская апатия играли в нашем бездумье не меньшую роль.

Сегодня мы повторяем ту же ошибку. Не готовимся к тому, что будет завтра. Кто-то не верит, что оно наступит. Кто-то считает, что, когда наступит, тогда и будем думать. Не понимая, что тогда будет уже поздно.