В субботу наконец смог приехать И. -- количество сирен в их

inkogniton — 02.11.2023 В субботу наконец смог приехать И. -- количество сирен в их городе уменьшилось до трех-пяти в день, и он решил, что можно выехать. Мы поехали к родителям. У них нет убежища и, теоретически, надо выходить на лестничную клетку, но практически это невозможно. Мы сидели, судорожно делились новостями, когда завыла сирена. Идти было некуда, мы переглянулись, успокоили маму и продолжили разговаривать. Я сидела и считала взрывы -- раз, два, три, четыре, восемнадцать. После восемнадцатого всё стихло. Новости немедленно сообщили об одном попадании, и разразившемся там пожаре после, в городе в относительном отдалении, и о падении осколка совсем недалеко от нас. Вспоминая бесконечные жалобы Т. на то, что И. отказывается ходить в убежище, я в очередной раз завела свою шарманку. Да ну, -- отмахнулся он и скривился, -- тогда мне придется там жить, еще и посреди сна бегать, отстань, -- отмахивался он от меня и кривился снова, -- говорить что ли больше не о чем? Всё, всё, -- улыбался в очередной раз, -- хватит об этом, хватит!

Дитя и девица играют в сирену. Сирена, -- вопит девица и дергает дитя за руку, -- бежим, сирена! Обернули куклу в небольшое покрывало и положили рядом с большой стеклянной дверью, ведущей на балкон, тщательно прячут за занавеской, -- сирена, -- объясняют они кукле, -- мы прячемся! И радостно смеются. Ждут какое-то время, выходят из-за занавески -- всё, -- утвердительно кивает девица, оглядываясь по сторонам, -- сирена кончилась. Она едва успевает закончить предложение, как дитя начинает второй круг: опять сирена, -- радостно кричит она, -- опять сирена! Прячемся! Во что вы играете? -- удивленно интересуюсь я. Мы играем в сирену, -- важно сообщает девица, -- у нас тут, -- она машет в сторону занавески, -- убежище. Сейчас посидим, -- важно продолжает она, -- и побежим дальше по делам. Через пару минут они провозглашают окончание сирены, хватают куклу и уносятся в другую комнату.

В субботу вечером я пошла на свою обычную прогулку, я шла по тем же самым улицам и смотрела на них как в первый раз. Наконец, улицы начали немного оживать -- вот проехали две машины, а вот -- прямо на небольшой площади, совсем недалеко от нашего жилища, люди, как всегда, как до всего этого, опять стоят и послушно выполняют какие-то диковинные упражнения под мерное монотонное объяснение стоящего перед ними ведущего. Усиленно тянут руки вверх, поднимают ноги, наклоняются -- все движения медленные и плавные, оттого создается впечатление, что смотришь утреннюю гимнастику -- в темпе, уменьшенном в десять раз. Я дохожу до центральной улицы и оглядываюсь по сторонам: открылись некоторые ресторанчики, в них сидят красиво одетые люди, они улыбаются, перед ними тарелки, наполненные чем-то ароматным и бокалы на тонких ножках, наполненные, как положено, до середины красным вином. Я сажусь за стол и начинаю читать новости. О, привет, -- я слышу голос и поднимаю глаза: передо мной Виктор, тот самый, который вручил мне розу неделю назад, -- рад видеть, -- улыбается он, -- можно к вам? Я согласно киваю, но Виктор внезапно вскакивает: я сейчас вернусь, одну минуту! Он возвращается через пару минут, аккуратно несет два бокала пива, садится и протягивает один из бокалов мне: вот, это вам, от меня! Мне ужасно неловко, я пытаюсь отказываться, но он ничего не желает слушать, машет головой в разные стороны и смеется.

Я из церкви сейчас, -- сообщает он мне и с наслаждением подносит бокал к губам, -- у меня, -- смеется он опять и хлопает себя по бедру, -- мама русская, папа еврей. И там я был недостаточно русский, а здесь будто недостаточно еврей. Но я подумал, -- смеется он опять, -- и решил: я буду и то, и другое. И поэтому, -- он важно поднимает указательный палец, -- каждую субботу я обязательно хожу утром в синагогу, а вечером -- в церковь! Правда, -- он делает очередной глоток и смотрит искренне и открыто, как большой ребенок, -- я хорошо придумал, правда? Моя, -- машет он рукой куда-то вдаль, -- укатила на юг, к детям и внукам. Волновалась очень, ходила, места себе на находила, я ей сказал: хватит маяться, там тебе будет спокойнее, со мной всё нормально будет, не волнуйся. Она обрадовалась, -- довольный сам собой продолжает он, -- вскочила, собрала на скорую руку сумку, поцеловала и умчалась. Я ее спрашиваю: ты когда вернешься? А она вздыхает: сразу после войны. Над нами пролетает самолет, он громко рычит и заглушает разговор. Виктор пережидает, смотрит в небо: вот интересно, -- задумчиво смотрит он на меня, -- а почему они именно с этой базы летают, ведь там же есть ближе, точно есть, -- он пару минут жует губами и, не меняя простодушного выражения лица, на месте сообщает мне о местоположении основных военных летных баз; задумчиво загибает пальцы и сердится: сейчас вспомню, подождите, сейчас вспомню. Бонд, думаю я, стараясь не рассмеяться, Джеймс Бонд.

Когда начинаются разные горячие события в Израиле, я совершаю очередной рейд в топ жж. Раньше я не знала что это такое, но несколько лет назад узнала, и с тех пор, всякий раз когда в Израиле что-то происходит я обязательно внимательно просматриваю комментарии. Пора бы, наверное, давно перестать удивляться, но я удивляюсь каждый раз заново. Большинство комментариев напоминают черносотенные буклеты -- из всех щелей лезет пещерная ненависть к евреям. Она очень красиво оформлена, всегда -- мол, не то чтобы мы их ненавидели в общем, но бедные палестинцы, на глаза наворачиваются слезы и невольно сжимаются кулаки, как, вздыхая от видимого горя, выразил российский глава. Удивительно не то, что им жалко мирных жителей, в особенности детей -- это, как раз, нормально, и мне, и всем нам, их тоже очень жалко, но то, что все эти дети интересуют их только тогда, когда речь идет об Израиле. Отчего-то афганские дети, изгнанные сейчас Пакистаном, вместе со своими родителями -- а это больше полутора миллионов человек, никого из них не волнуют. Они не пишут возмущенно о действиях Пакистана, не обрушивают на его голову проклятий и не говорят о бесчеловечности. Я, несомненно, понимала природу всего этого, но поразилась лишь одному действительно честному комментарию. Человек писал: "У нас в культуре был сформирован и превалирует образ еврея в очочках и со скрипкой , которого гестаповцы тянут в концлагерь, чтобы сжечь в печи." И это, на самом деле, отвечает с лихвой на все вопросы -- вот оно, то, что мне было давно понятно, но о чем стыдливо молчат все те, которые изо всех сил стараются спрятать свой антисемитизм, прикрывая его всем, чем угодно. Раз за разом Израиль обязывают оправдывать свое право на существование, раз за разом. Небольшая точка на карте, вызывающая жгучий интерес и не менее жгучую ненависть. Я всегда собираю богатый урожай -- для чего они мне тут, в интернете достаточно других площадок.

Случившееся в Дагестане меня не то чтобы удивило, но в очередной раз подтвердило как легко воспламенить эту ненависть в очередной раз. Меня удивило другое: меня вдруг спросили не испытываю ли я благодарности росгвардии за спасение людей. Меня это поразило настолько, что я несколько раз перечитывала, надеясь, что я не то прочитала. В этом самолете, помимо нескольких израильтян, находились россияне -- жители того самого Дагестана. Они возвращались домой после того, как возили своих детей на лечение. Я в ужасе думала о том, что испытывали пассажиры самолета, наблюдавшие в иллюминаторы за сбесившейся толпой. Эта толпа, как и боевики ХАМАСа, с удовольствием снимала всё происходящее, фиксируя для истории. В частности, спросили у мальчика лет десяти что он делает на этом поле. Я пришел убивать еврейцев, -- радостно сообщил мальчик. А чем ты будешь их убивать? -- интересовался создатель ролика так, словно спрашивает какой сорт хлеба купить на ужин. Ножом, -- восторженно сообщил мальчик, -- я буду убивать еврейцев ножом. И только много часов спустя, росгвардия, наконец, сделала свою работу и эвакуировала пассажиров. Много часов подряд эти люди сидели в самолете, не понимая выживут они или нет. Я прочитала вопрос и примерила ситуацию на себя, я вспомнила что я испытывала когда-то давно -- тогда, когда после бесчисленного количества терактов, наши бравые парни пошли громить ни в чем не повинных наших же сокурсников арабов. Полиция приехала достаточно оперативно, но не мгновенно. Моими основными ощущениями не была благодарность полиции, которая сделала свою работу, но мучительный стыд за моих соотечественников, которые, казалось, сошли с ума и перестали ведать что они творят. Мне было мучительно стыдно, мне было так стыдно, что казалось, это ощущение не пройдет никогда. Но в тот момент я даже не думала о благодарности полиции -- это ее работа, они делали то, что обязаны делать: защищать граждан, любых. Мне казалось, что это то, что испытывает любой, узнавший о диком поведении своих соотечественников, мне казалось, это первая естественная реакция. И только в периоды войны, тогда, когда наши ребята и девушки рискуют собой, чтобы я и все остальные могли спать спокойно, я чувствую необыкновенную благодарность -- такую, от которой комок в горле и слезы на глазах.

В нашем городе уже пять дней не было сирен. Сирены здесь по районам -- даже внутри одного города. В нашей части уже пять дней нет сирен. Однако я всё время слышу взрывы -- не наши бумы, чужие. Они, видимо, в нескольких километрах, так как я не слышу не нашу сирену, а вот не наши взрывы доносятся отчетливо. А сегодня будет сирена? -- спрашивает дитя и напряженно ждет ответа. Думаю, что не будет, -- сообщаю ей я и изо всех сил машу головой, -- а если будет, -- начинаю я, но дитя перебивает, -- тогда мы побежим в убежище! -- восклицает она и убегает за занавеску. Сирена, -- в очередной раз играет она с девицей, -- скорее, сирена! Они старательно прячутся за занавеску, если что -- за ней их никто не найдет.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив