В плену у киргизов

Пятьдесят лет уже прошло с тех пор, как султан Кенесары Касимов начал возмущать киргизские волости, намереваясь добиться независимости Средней орды от России и Кокана. В течение 10 лет этот киргизский герой вел упорную борьбу за упомянутую независимость; в этой отчаянной борьбе он и сложил свою голову, которая уже была (1839 г.) оценена русским правительством в 6.000 рублей. Много беспокойства и убытков причинил он правительству; много натерпелись от его набегов казаки и оставшиеся верными нам киргизы. В станице Кокчетавской и теперь еще есть несколько стариков, участвовавших в походах против кенесаринцев.

«Шибко тогда рассердился наш царь, — рассказывал мне один старик, — и велел их всех избивать, не щадя ни жен, ни старого, ни малого. Однажды вышли мы под предводительством командира Кривоногова на обширную долину, на которой стоял громадный аул, кибиток в 200, и большущий табун. Тут мы всех их перебили; детей хватали и разбивали о камни. Оставили в живых только жену Кенесары, Кунымджан, и двух ее нянек. Дошли мы до ее кибитки, смотрим — сидит красавица такая, руки от испуга сложила и ровно застыла, а лицо побелело, ровно вот береста. Посадили ее верхом на лошадь, а прислужницы с обеих сторон поддерживали ее, царица ведь она их. Потом ее отправили к государю, а он ее помиловал и отпустил на волю. Много тогда мы скота забрали и угнали на линию. После того вскоре мы встретились с отрядом самого Кенесары. Страсть сколько их было, ровно бараны укрыли собой они сопки. У нас было 120 казаков, 50 верноподданных киргизов и три орудия. Стали мы палить из орудий; что ни выстрел, так дорога и прочистится в их толпе. Не решились они драться с нами и ушли. Года три мы их уничтожали, а Кенесара все не хотел смириться. Наконец, за его многие зверства каракиргизы осерчали на него и живым сварили его в котле. Однако хлопот немало он нам наделал. Особенно часто они скот угоняли, а иногда и людей захватывали. Пленных они жестоко мучили: кого жгли, кому живот разрезали и кишки выматывали, пятки резали и шерсть под кожу запускали…» Старик, мой собеседник, указал мне старого казака (Конона Дмитриева), бывшего в плену у киргизов, с которым вскоре мне удалось познакомиться. Это был степенный 65-ти-летиий, но еще крепкий старик, не пьющий не только вина, но даже и чаю, относящийся ко всякому любовно и почтительно. Вот что рассказывал он о своем плене.

Мне было 17 лет. Отец порядился сводить купца X. по его делам и отправил возчиком меня. На обратном пути мы ночевали недалеко отсюда, близь Ханского озера, на «бекете». Здесь нам советовали не ехать дальше одним, а дождаться отряда, шедшего в Кокчетав, так как вблизи появились шайки кенесаринцев, и слышно было, что и сам он приближается. Купец не захотел ждать отряда, и утром мы отправились; надеялись на добрых лошадей и на идущий за нами отряд, да и расстояние оставалось невелико — всего верст 40. Едва мы подъехали к Острой сопке, как из лесу выбежали несколько всадников и погнались за нами. Передний из них стал звать купца по имени: «Постой, X.! — кричал он, — зачем так бежишь, или ты не узнал меня, Джурту?» Это был наш кокчетавский киргиз, джатак (оседлый). X. велел мне остановиться. Напрасно я сопротивлялся, боясь вероломства азиата. Как только мы остановились, орда напала на нас с пиками. Не успел X. и выстрелить из револьвера, как нам нанесли несколько ран. Я потерял сознание и очнулся, когда нас везли на наших лошадях по степи. Страшно мучились мы, израненные и избитые, в этой дороге. К вечеру нас привезли в лагерь; здесь допросили, кто мы и откуда, и что знают наши о кенесаринском войске. Мы отвечали, что идет отряд им навстречу, и что наши готовятся дать им отпор. Дали нам поесть мяса, но без хлеба, без соли. Как ни голодны мы были, а ничего почти не могли есть; очень уж противно было. На другой день киргизский отряд попал на тот бекет, где мы ночевали с купцом, и угнал оттуда большой табун лошадей, принадлежавший кокчетавскому татарину. Потом пошли к самому Кенесаре. По пути пробовали взять Акмолы; но отступили, хотя там было всего человек 50 казаков и одно орудие. Захватили, однако, 5 человек из конвоя, который кого-то сопровождал, из них одному удалось все-таки убежать, а остальных сожгли живьем. Наконец прибыли в отряд Кенесары, в Улутау. Здесь меня ровно сквозь строй прогоняли: всякий бил и ругал, пока не привели к Кенесаре в юрту. Он принял меня ласково и отдал своему племяннику, сыну брата своего Сарыджана. Купца X. я уже более никогда не видел. Меня напоили кумысом, и я крепко заснул. Долго проспал, а вставши, совершенно не мог сообразить, с какой стороны меня привезли. В отряде Кенесары мне жилось недурно. Хозяин мой был молодой человек, ловкий, веселый, проводящий время в разных забавах; он везде брал меня с собой, как товарища: на охоту, на празднества и увеселения; я ему услуживал, пел песни, рассказывал, старался угождать, и он полюбил меня. Пища была хоть киргизская, но хорошая, и я помаленьку привык к ней. Так провел я зиму. Потом Кенесары женил своего племянника, а меня вместе с калымом подарил тестю в Каратав (Туркестанской области). Тут я много натерпелся. Новый хозяин мой был богатей страшный. В табунах у него было три тысячи лошадей, тысячи рогатого скота и верблюдов, а баранам и счету не было. Много было у него работников, всем им жилось плохо, а мне всех хуже. Колотили меня постоянно; иначе не называли, как собака и злодей, вспоминая, что русские убили их родственника. Как я ни старался во всем повиноваться и всем угождать, но от лупёшки долго не мог избавиться. Работники этого богача постоянно голодали, да и сами хозяева редко ели мясо; а большей частью — молоко, сыр да пустую похлебку с мукой. Только для гостя у них полагается барана заколоть. Но тогда сходится и съезжается много народа есть этого барана. Гость сам делит поданное ему блюдо; он дает куски мяса и жиру как хозяину, так и всем присутствующим. Иногда и мне перепадали порядочные куски от сострадательных гостей. Тогда я старался как можно более запхнуть в свое вечно голодное брюхо. Совсем я там окиргизился. Да меня ведь и обасурманили. Мулла читал надо мною свои молитвы, и тогда только меня стали допускать к столу вместе с собою, де того же считали поганым и меня, и чашку, из которой я ел. Сначала меня заставили пасти баранов; потом я оседлал бычка и пас коров, потом верблюдов; наконец получил высшую должность — помощника пастуха лошадей; с этих пор мне стало полегче. Старший пастух был лет 70-ти, добрый старик, и со мною обращался ласково. Я уже несколько свыкся с киргизской жизнью; был молод, силен и, вероятно, красив. Иногда мне приходилось уходить с «отарем», т. е. с отделившейся от других кибиткой младшей жены хозяина, которая забирала свой табун и кочевала особо. В таких случаях она нередко льстилась ко мне, а когда я противился, грозила пожаловаться на меня мужу, и я принужден был угождать ей. За это она хвалила меня перед хозяином как верного и усердного слугу своего господина. Меня уже собирались женить на киргизке. Выбрали невесту, назначили калым 47 скотин и назначили мне нигелес — надел скота дли заведения своего хозяйства. Так я жил около 2-х лет и совсем уже стал обживаться, не помышляя о возможности вырваться из этого киргизского царства. Раз пришлось мне пасти табун у самого того места, где проходят караваны из Ташкента с тамошними товарами и обратно. Вижу я — идет караван из Ташкента и едет сам караван-баш (хозяин каравана). Приблизившись ко мне, он остановился, заподозрил во мне русского и стал расспрашивать, кто я и как сюда попал. Я не признавался, говорил, что я природный киргиз, пастух такого-то. «Нет, — говорил он, — по лицу твоему вижу, что ты русский. Быть может, тебя несчастие сюда занесло, но ты боишься признаться? Я сам петропавловский купец; теперь еду домой, буду проезжать через Акмолы и Кокчетав, если ты из тех мест, то я могу передать поклон твоим родным». Не выдержал я и рассказал ему всю историю. Он кое-что записал и уехал.

Страшная тоска овладела мною с той минуты. Не мог я ни есть, ни спать; не выходил у меня из ума тот купец, родина, мать. Я сильно похудел и был мрачен. Скоро это заметил старый пастух и стал допрашивать о причине такой перемены со мною, подозревая, что я хочу бежать. Я клялся, что не думаю о побеге: «Да как куда и с чем мне бежать? Я уже свыкся, мне и здесь хорошо». — «Нет, — говорил он, — напрасно ты скрываешься. Знаю, что „чужой детенок — волчонок“, и вижу, что ты что-то задумал. Но советую тебе ничего не делать без моего ведома, потому что ты человек молодой, неопытный, легко можешь погибнуть. Коли же вздумаешь бежать, то посоветуйся со мною». Напрасно я разуверял его, боясь, как бы не попасть в беду за желанье убежать. Старик, чтобы еще более увериться, что у меня на уме, набрал шариков бараньего помета и стал на них гадать. «Вижу, — говорит, — что ты бежать хочешь, но смотри слушайся меня; иначе не миновать тебе гибели». Была тихая, теплая, но звездная осенняя ночь. Грустный сидел я среди беспредельной степи, смотря на сверкавшие в темном небе безмолвные звездочки. Они мне тогда ничего не говорили; не напоминали о всемогущем и всеблагом Творце, как напоминали после. Подошел ко мне старик и стал указывать на небо, — для него оно не было так немо, как для меня.

«Вот почти над головой твоей звездочка (Полярная звезда). Приметь: она всегда стоит на одном месте; это — Темир-Казык (прикол), а вокруг ее вон постоянно ходят Икы Ат (2 лошади) на приколе. За этими лошадьми вечно гонятся Джеты Каракши (7 воров) Казак

---

О восстании Кенесары Касымова:
• Н. Щербаков. Пять лет в плену у ташкентцев
• П. К. Услар. Четыре месяца в Киргизской степи
• Схиигумен Парфений (Агеев). Первые известия о русских в Кульдже и присоединение к России Киргизской степи
• И. Ф. Бабков. Воспоминания о моей службе в Западной Сибири

Об Акмолах, Кокчетаве и других населенных пунктах Акмолинской области:
https://rus-turk.livejournal.com/539774.html