В июле этого года – более точную дату, к сожалению,

chukcheev — 29.03.2025 В июле
этого года – более точную дату, к сожалению, установить не удалось – исполнится тридцать лет с того момента, как новое демократическое российское государство окончательно проиграло борьбу на культурном поле, сдав его сторонникам советского ресентимента, из чего сначала получились «Старые песни о главном», а потом, потом «Я устал, я ухожу» и всё такое прочее.
Я имею в виду премьеру фильма Саввы Кулиша «Железный занавес», монументальную четырёхчасовую сагу из времён позднего Культа личности и ранней Оттепели, которая имела не только сугубо художественное, но и очевидное идеологическое измерение.
С идеологическим измерением понятно: картина Кулиша – долгая, подробная, масштабная, многоплановая – должна была, пусть и символически, пожить конец тем спорам, которые велись в России между сторонниками павшей Советской власти и их оппонентами, которые не обязательно были ельцинистами, но Совок ненавидели люто.
После столь могучего кинематографического высказывания все подобные споры сами собой прекращались бы, ибо представленная на экране историческая правда была бы настолько наглядной и очевидной, что дальше упорствовать в воспевании советской эпохи могли только лишь совсем отмороженные персонажи, а более вменяемые, понимая, что противопоставить убийственному «Железному занавесу» нечего, просто бы замолкали.
Надо сказать, что руководство российской кинематографической отрасли этот нюанс ощущало, потому картине Кулиша, несмотря на скудость тогдашних возможностей, был-таки дан максимальный зелёный свет в ходе её производства.
Так, Кулишу позволили не только снимать на Красной площади, но и пустили внутрь комплекса зданий Большого Кремлёвского дворца, предоставив максимальную свободу в выборе локаций, не ограничивая фантазию художника одним лишь Георгиевским залом и парадной лестницей.
Что касается сугубо художественной составляющей, то тут интерес Роскомкино заключался в том, чтобы явить наконец-то широкой публике не просто значительную ленту, но подлинный шедевр, совместимый по своей значимости с «Броненосцем “Потёмкиным”» Эйзенштейна или «Матерью» Пудовкина, когда новый постсоветский кинематограф не только не хуже советского, но и существенно его превосходит: только посмотрите, каких высот можно достичь, лишь дав творцам свободу.
К сожалению, всё расчёты оказались ложными. «Железный занавес» не только не стал политическим событием, но, что печальнее, провалился сугубо профессионально, и причина тут в личности автора сценария, которым, как не трудно догадаться, является сам Савва Яковлевич Кулиш.
В чём проблема Кулиша и, шире, любого, кто берётся делать картину на автобиографическом материале? В том, чтобы адекватно оценить своё место в истории человечества и родной страны. Проще говоря, если вы, допустим, не Пушкин или Гагарин, чьи мельчайшие подробности жизни драгоценны для признательных соотечественников, то вам придётся серьёзно работать над исходным материалом, попытавшись превратить его в основу для минимально занятной экранной истории.
По-человечески осуждать Савву Кулиша, который погрузился, спустя почти полвека, в своё детство, отрочество и юность, получив уникальную возможность воссоздать это мимолётное и стремительно ушедшее, нельзя: всякий фрагмент той жизни драгоценен, всякое переживание значительно, всякая деталь значительна и неповторима.
Но фильм, увы, снимается не для себя, потому зритель вправе ожидать минимально связный сюжет, который вращается вокруг некой очевидной коллизии – первая любовь ли, пробуждение таланта или удары несправедливой судьбы – однако, вместо этого, перед нами лишь поступательное взросление главного героя: вот он – мальчик, вот – подросток, вот – абитуриент.
Десять лет – с 1947 по 1957 – пролетают, не осаждаясь в зрительской памяти, лишь верстовые столбы реальных событий (денежная реформа или смерть Сталина), позволяют отделять эпоху внутренней жизни главного героя от эпохи.
Усугубляет положение загадочная неряшливость повествователя, когда мелкие, но не бесполезные для понимания происходящего факты либо пропускаются, либо разъясняются спустя десятки и десятки минут.
Для примера: фильм начинается с приезда Кости с отцом и матерью в Москву. Они останавливаются в большой коммунальной квартире в районе Сретенки у бабушки. О том, что это бабушка со стороны матери, мы узнаём в последней трети картины.
Кроме того, Кулиш весьма вольно обращается с начатыми было сюжетными линиями, когда старательно выстроенная череда сцен, имеющая самостоятельно значение, вдруг завершается буквально ничем.
Так получилось с еврейской девочкой, дочерью учительницы истории, которая время от времени сидит в классе главного героя – одна среди взрослых парней. В день, когда объявили о кончине Генералиссимуса, посреди всеобщей скорби и оцепенения, девочка эта вдруг приветствует смерть тирана. Любопытный поворот, и что же дальше? Девочка просто исчезает из дальнейшего рассказа, словно её и не было.
Самый потенциально интересный, если, конечно, исключить споры за торжественным семейным обедом о Сталине, фрагмент картины – это любовь Кости и девушки из дома на Площади Восстания, так сказать, принцесса и нищий.
Против их отношений родители – первое фабульное препятствие. Кроме того, на неё положил глаз один из прихлебателей всесильного Василия Сталина – второе фабульное препятствие с непредсказуемыми последствиями.
Увы, и эта линия долго не продержалась. Влюблённые расстались, что не удивительно – при таких-то обстоятельствах, но Костя, спустя годы, всё-таки встречает бывшую свою пассию. Во время Фестиваля молодёжи и студентов комсомольские патрули прочёсывают кладбища на предмет совокупляющихся интернациональных парочек.
Костя с кинокамерой – ему, как студенту операторского факультета ВГИК, доверено запечатлеть великий праздник прогрессивного человечества; она с каким-то иностранцем. Поскольку это последняя содержательная сцена очень долгой эпопеи, дальше только символическое плавание главного героя в абстрактных водах, здесь должен считываться какой-то фундаментальный месседж. Месседж не считывается.
Естественно спросить, а можно ли было спасти «Железный занавес»? На первый взгляд, конечно: приглашается профессиональный драматург – кто сказал: «Рустам Ибрагимбеков»? – и из вихря воспоминаний появляется некая история, не столь захватывающая, как «Утомлённые солнцем», но вполне способная удержать зал на протяжении четырёх часов, чтобы и жизнь, и Сталин, и любовь.
Но «Моё сретенское прошлое – это моя корова, и доить её буду только я», а значит, июлю 1995 не светит стать декабрём 1925. У «Старых песен о главном» просто нет конкурентов.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив