Третья высота
![топ 100 блогов](/media/images/default.jpg)
- А,
спорка, что не залезешь? Ты ж деффка – а деффки так
высоко по деревьям не умеют лазать! – безапеляционно
заявил Киса и шикарно «цыркнул». Давеча он
установил новый рекорд улицы – залез за «третью ветку» - (третью
высоту), на самый высокий дуб в нашем районе. «Третья
ветка» - это высоко. Это выше треугольной крыши
Антонихи, а у нее самый высокий дом на улице – двухэтажный, да еще
с чердаком.
Я осторожно потрогала пальцем свой верхний передний зуб, который, как мне казалось, шатался. «Вот выпадет у меня зуб сверху, как у тебя, я тоже буду шикарно плеваться», подумала я, а вслух сказал:
- Спорим! Пааадумаешь! Я в тыщу раз лучше тебя лазаю по деревьям. Ща увидишь. Тока, этасама, на что спорим?
- Давай так – если ты проспоришь, то я тебе отдаю пистолет...
- И пистоны! – перебила я, и добавила – Все пистоны!
Киса залез в карман шорт и достал спичечный коробок, в котором лежала лента с пистонами. Я уважительно кивнува.
- А ты мне, - Киса задумался, - а ты мне ёжика!
- Ты что сдурел? Ёжика на пистолет? – моему возмущению не было предела.
- Ну, ты ж говоришь, что залезешь, а значит, тебе не придется с ежиком расставаться. Ну, по рукам? – Киса протянул руку.
- А, давай! – я протянула ему свою руку и мы рёбрышками ладоней перебили свое же рукопожатие.
Я посмотрела на старый дуб. Сто раз мы на него забирались, сто раз я сидела на толстой ветке - первая высота - первая ветка , которая росла как-то странно – не вверх, а в сторону, отчего и сидеть на ней было весьма удобно. Вторая, почти вровень с крышей Антонихи. С этого места было удобно наблюдать есть ли кто у Антонихи в огороде, и если нет – айда за яблоками!
Поплевав на ладошки, я начала карабкаться. До первой ветки я добралась в два счета – привычная остановка, я села на широкую ветку, как на лавочку и помахала Кисе сверху. «Выпал бы у меня зуб уже, я б плюнула с высоты!» - неожиданно подумала я, но услыхала:
- Давай, давай, - подбадривал Киса и откусывал от большого яблока. Сок тек по его рукам и оставлял блестящие дорожки.
Мне вдруг тоже захотелось яблока. Белого налива. Откусишь такое звонко-хрустящее - успевай рот закрывать, иначе сок перельется, и потечет из уголков рта и по рукам. Я подняла голову и продолжила восхождение. Добравшись до второй ветки (вторая высота), решила не останавливаться, и перехватывая руками ветки, подтягиваясь и царапаясь, я верно шла на побитие рекорда. И вот здесь случилось это ужасное «и вдруг»...
На моих ногах были красные шлепанцы. Ну, конечно, не настоящие «колодки» - на сплошной деревянной подошве, модные, с металлическими нашлепками... Откуда? У мамы были «сапоги-чулки» на танкетке и, когда ее не было дома, я надевала их, они мне были велики. «Чулки», плотно облегающие мамины ноги – болтались гармошкой на моих ножках-спичках. Но мне это не мешало – мне нравилось, что я становилась высокой – танкетки были сантиметров 10-12... Мои шлёпки были гораздо более прозаичны. В начале лета обнаружилось, что босоножки, которые были куплены «на вырост» в конце прошлого лета, и которые были одеты только пару раз, в особо торжественные дни – например, когда я стала октябренком, а потом на утренник посвященный прощанию с Букварем, на Новогодний утренник и Первомайскую демонстрацию, стали мне маловаты. Пятку натирало нещадно и ходить в них я отказывалась. Тогда папа, не долго думая, отрезал в босоножках задник, вместе с ремешком, что застегивался через ногу, и получились вполне себе приличные шлепанцы. Я в них шиковала посреди нашей летней пылищи, все лучше, чем босиком, хотя ноги от грязи эти шлёпанцы не защищали.
Так вот, «и вдруг!» - мой правый самопальный шлёпок
слетел с ноги и, сквозь ветки, упал вниз. Тогда еще
законы гравитации и притяжения были мне
незнакомы. Откровенно я в них и сейчас-то не очень...
Ну, понятно, что когда что-то падает – оно падает вниз. Как
бутерброд с колбасой – маслом вниз... Нет, я что-то не то ляпнула,
но я же честно призналась – я в точных науках - никак. То есть на
крепкую троечку, но «за активное участие в жизни
отряда, дружины, группы, факультета...»
четыре, а то и пять, в дневнике, а потом и в зачетке я
имела....
Я проследила весь тернистый путь моей шлёпки со второй высоты и до земли, куда она согласно всем законам, которые я не знала, ах, да, я уже об этом сказала, приземлилась, что вдруг меня охватил такой страх, (могла бы сказать банально – ледянящий ужас, но не скажу), ладошки вспотели, ноги в коленях стали подгибаться, жутко захотелось крикнуть, но я не могла – вопль застрял в горле, я его оттуда выпихивала изо-всех сил, пытаясь крикнуть то ли «Киса дурак!», то ли «Мама!» , то ли «Спасите!». Ничего не получилось и я просто повисла на вытянутых руках, ногами цепляясь за ветки. Более-менее закрепившись немеющими руками-ногами, я боялась глянуть вниз. Мои конечности вдруг стали тяжелыми, непослушными, а голова наоборот – легкая, как одуванчик, и казалось,что малейший ветерок ее снесет начисто, а руки будут также держаться за ветки. Представив, как мое туловище с оторванной головой висит на дереве, как елочная игрушка на новогодней ёлке, а голова, летает, как воздушный шарик над дубом, над крышей Антонихи, над ее садом, над Кисой и Бабой Соней, и не может приземлиться – у нее же нету ног, я почувствовала урчание в животе. Киса что-то кричал снизу. Я не отзывалась. Просто смотрела на железную крышу Антонихи, старалась не думать, что будет со мной, если затекшие руки разожмутся, но вдруг я услышала тишину. Да, да. Тишину. Киса перестал кричать. Скосив один глаз я обнаружила, что Кисы нет. Вертеть головой боялась, чтоб не свалиться. Страшно было вниз глянуть. Сколько я провисела в таком положении не знаю. Потом послышались какие-то голоса там, внизу. Потом вой сирены. Потом кто-то взял меня на руки, одновременно пытаясь отцепить скрюченные пальцы от ветки... Баба Соня путая идиш и русские слова то ли ругалась, то ли причитала, целовала меня в лицо, в руки, в глаза, в лоб... Я прижалась к ней и заплакала. Беззвучно. Просто слезы катились и катились, горячие, соленые. Они капали со щек, а Баба Соня вытирала их своим передником и повторяла «мейделе, шейне мейделе...». Пожарные, мои спасатели, курили, шумно разговаривали, посмеивались и даже разрешили Кисе залезть в их машину. На его вихрастую голову воодрузили шлем, который съехал назад и вбок, зацепившись за ухо. Бабушка отвела меня домой, напоила куриным бульоном и уложила в кровать. Накрыла тонким одеялом и все гладила и гладила мой лоб и волосы.
Проснулась я от стука в окно. Я попыталась встать, но руки и ноги были тяжелыми и каждая жилка в моем теле болела.
- Это я, Киса, - Он кричал громким шепотом, - выглянь!
- Я не могу встать, - шептала я в ответ, но он, вероятно, не понял.
Послышалась возня, я лежа в кровати наблюдала, как Киса просунул руку в открытую форточку, нащупал шпингалет, и распахнув окно, впрыгнул на подоконник.
- На. Это тебе. – сказал он, протягивая пистолет, и мои злополучные шлепанцы – оба. Оказывается второй тоже слетел, а я даже не заметила. – Вот еще – он достал коробок с пистонами.
- Нет. Я же не добралась до третьей ветки. Ты победил. Я глазами показала под кровать – там в обувной коробке спал ёжик.
- Ну, уж нет. Ты победила. Ты почти долезла до рекорда. И, потом, зыкано было у пожарных в машине посидеть! Жалко, что ты ушла спать. Я уже тут три часа дожидаюсь. Боялся пропустить, когда ты проснешься. Я тебе яблок принес. Белый налив.
Я только сейчас заметила, что у Кисы майка на пузе подозрительно раздулась.
- Ты лазал к Антонихе в сад? Без меня?...
- Ну, ты не волнуйся, мы завтра вместе еще пойдем. А давай постреляем? – отвлек меня Киса, вывалив яблоки прямо на кровать.
Он заправил пистонную ленту в пистолет, и отдал его мне...
Ёжик вылез на шум и громко топая побежал в сторону кухни.
С тех пор я больше не лазала по деревьям, и по сей день безумно боюсь высоты. Даже когда выхожу на балкон второго этажа, от колен до кончиков носков щекотно и ноги подгибаются, а в животе летают бабочки. И никогда не обрезаю в сандалиях задники.