Традиционная женская нагота восточных славян и балтов в Премодерне и раннем

aes_si — 07.06.2022 От тюрчанок в публичном обнажении не отставали женщины восточных славян и балтов, причем речь идет не о языческих временах, а о периоде позднего Средневековья, когда христианизация восточно-европейских народов уже полностью завершилась.

По сравнению с жителями западной и центральной Европы русские люди в эту (дораскольную) эпоху существовали в обстановке умеренного христианского религиозного климата, лишенного пассионарных крайностей и повсеместной богословской рефлексии. Бытовая культура при этом была в значительной степени ориентализирована. На этом фоне существовали, конечно, как региональные представления о мунданной физической женской красоте (которые восстанавливаются сегодня в значительной степени лишь косвенно), так и устойчивые тропы устной традиции, которые имели широкое распространение и были донесены до нас фольклором. Представления об идеальной женской красоте, изложенные в этой устной традиции, живо напоминают образы из исламского культурного ареала, связанные не с земными женщинами, а с обитательницами Рая. Они включают в себя светоносную, эманирующую наготу, которая абсолютизируется до уровня, на котором происходит разрушение всякой возможной ассоциативной связи с материальностью героини. Женское тело в этих нарративах не только является источником света, излучаемого сквозь одежду, становящуюся прозрачной, но и само просвечивается насквозь. До какой степени здесь можно вычленить иранское влияние, а в какой степени такая образность имманентна для балто-славянского и балто-финского Северо-Запада – предмет для отдельного исследования.

Так, в песнях Печорского региона идеальная красавица характеризуется тем, что «сквозь ее рубашку тело видети».


У северных карел встречается сказочная формула:

Сквозь одежду тело видно.
Сквозь тело мясо видно,
Сквозь мясо кость видна.
Сквозь кость мозг виден...



Что касается бытовой, повседневной женской публичной наготы, то ее восприятие было предельно спокойным, утилитарным. По словам исследователя Евгения Мороза,

Причиной такого «бесстыдства» был не обостренный эротический интерес, но, напротив, безразличие к обнаженному телу лиц противоположного пола. Об этой специфической особенности русской культуры свидетельствуют и некоторые наблюдения этнографов. Так, в исключительно архаической традиции Заонежья, где даже еще и в начале XX столетия сохранялся ритуальный обычай публичного секса на пороге бани, который осуществлялся ради обеспечения удачного промысла на охоте или рыбалке, отмечалось, что молодые люди не проявляли какого-либо интереса к купающимся в жару девушкам. Никому не приходило в голову за ними подглядывать... молодые люди эротически воспринимали только те ситуации, когда обнажение происходило в ходе специального ритуала, намеренно обозначавшего женскую сексуальность. Ситуативное же обнажение в ходе купания или мытья оставляло их равнодушными.

(Мороз Евгений. Веселая Эрата. Секс и любовь в мире русского Средневековья.)

Такое же утилитарное отношение к женской наготе распространялось и на высшие классы русского общества. Хорошо известна история о смотринах невест для Ивана IV. Кандидатки из аристократических семей спокойно обнажались не только перед самим великим князем, но и в присутствии его спутников, в число которых входили иностранные специалисты:

«Выбор невесты производился по общему правилу. Благородные девицы всего государства, происходившие из семей служилых людей, были собраны в Москву. Для приёма их были отведены огромные палаты с многочисленными комнатами; в каждой из них было по 12 кроватей. (…) Когда в серале собирались кандидатки, туда являлся сам государь в сопровождении одного из старейших вельмож...»

(Казимир Валишевский. «Иван Грозный»)



Тщательный отбор оставил сначала 24, а затем только 12 кандидаток. В записках немцев Таубе и Крузе сохранились детальные сведения об этой процедуре, что исключает возможность отнесения ее к разряду исторических анекдотов, запущенных в оборот лично Валишевским, как это делают некоторые «патриоты». По свидетельствам немцев, когда девушек привозили на смотрины, царь «входил в комнату <�…> кланялся им, говорил с ними немного, осматривал и прощался с ними». Обнаженными осматривали последнюю дюжину девушек. При этом присутствовал врач-англичанин Элизеус Бомелиус:

«Из всех … выбрал он из них 12, и … избрал он для себя и своего сына тех, кого он хотел следующим образом: они должны были снять все украшения и платья и дать осмотреть себя безо всякого затруднения и сопротивления нагими».

Эта традиция, заведенная отцом Ивана – Василием III (1505 – 1533) – является, вероятно, ориентальной по своему происхождению (понятие «византийский», которое можно встретить у некоторых публицистов, является двойным анахронизмом для данного периода – во-первых, потому, что Восточно-Римская Империя к моменту восшествия Василия III на московский великокняжеский престол уже не существовала, а во-вторых, потому что термин «византийский» еще не был введен в оборот) и, разумеется, никак не может быть приписана «деспотизму», «самодурству» или «извращенности» Ивана. Напротив, она хорошо сочеталась с бытовым сознанием своей эпохи.



Возможно, не является простой случайностью или историческим курьезом то обстоятельство, что похожая процедура смотрин в голом виде была рекомендована Томасом Мором в его «Утопии», написанной в то же время (1516):

«При покупке жеребенка, где дело идет о небольшой сумме денег, люди бывают очень осторожны: хотя лошадь и так почти голая, они отказываются покупать ее иначе, как сняв седло и стащив всю сбрую... Меж тем при выборе жены... они поступают очень неосмотрительно: окутав все тело одеждами, они оценивают и соединяют с собою женщину на основании пространства величиною чуть не в ладонь, так как, кроме лица, ничего не видно...» (Перевод А.Малеина и Ф.Петровского)

Принимая во внимание присутствие при смотринах царских невест английского врача, не являлся ли этот подход результатом неких конкретных медицинских рекомендаций своего времени (османо-турецких, арабских или персидских), которые стали эффективной практикой при великокняжеском дворе в Москве, но оставались лишь предметом литературных спекуляций в самой Англии, где о них были получены некоторые сведения?

Эта практика была прервана событями т.н. Смуты и вестернизацией московского двора, последовавшей за их окончанием.

Между тем, возвращаясь к жизни народа, следует отметить, что «Стоглав» (1551) констатирует наличие в Пскове общественных бань и практики совместных обнаженных купаний с участием духовного сословия:

«Да во Пскове граде моются в банях мужи и жены, и чернцы и черницы в одном месте без зазору».



Сколько уже существовала эта практика к моменту фиксации ее «Стоглавом», сказать не представляется возможным, как и протянуть «мостик» литературных источников между обнаженными купаниями в Булгарии X века и России XVI-го. Для нас, тем не менее, очевидно, что практика носила примордиальный характер.

Проходит 100, 150 и 200 лет, формируется Российская Империя, и... ничего не меняется. Более того, эта практика распространяется на новые территории, присоединенные к Москве:

«Когда я был в Астрахани, то посетил там потихоньку баню, с намерением взглянуть, как моются там Русские. Бани самые разделения были на две половины дощатыми перегородками, для того, чтобы мужчины и женщины могли мыться отдельно. Но те и другие входили и выходили в одну общую дверь, при чем ходили совершенно нагие, ни чем не прикрываясь, и только некоторые держали перед собою березовый веник, у остальных же и того не было. Иногда женщины без всякого стыда входили в мужское отделение и разговаривали там со своими мужьями.
...затем, когда от такого жару они сделаются все красными и изнемогут до того, что уже не в состоянии оставаться в бане, они выбегают из нее голые, как мужчины, так и женщины, и обливаются холодною водою; Случилось однажды, что один Немец забрался в купальню к женщинам, и оказалось, что они не были так стыдливы, как Диана...
В Астрахани также случилось однажды, что 4 молодые женщины, вышедши из бани, бросились прохладиться в Волгу, которая около этого места протекала рукавом своим, и доставляла весьма приятное и прохладное купанье, в то же время пришел туда купаться и один из наших солдат, также бросился в воду, а купающиеся его соседки начали из шутки брызгаться водою. Одна из сказанных женщин, заплыла незаметно на более глубокое место, запуталась там в тонкой тине и начала тонуть; тогда, остальные ее товарки, видя опасность, подняли крик, бросились к солдату, который плавал около, и умоляли его о помощи. Солдат не заставил просить себя долго, поспешил к утопающей, схватил ее поперек тела, затем велел ей схватиться за него, и таким образом выплыл с нею на мелкое место и спас утопавшую. После этого женщины эти благодарили, хвалили Немца и говорили, что он был послан к ним в воду будто ангел спаситель.
Описанный выше способ мыться в банях мы видели не только в России, но и в Ливонии и Ижории...
Особенно хорошие бани нашли мы у Немцев и Ливонцев, живущих в Москве, при их домах. В этих банях... для мытья дается женщина, или девушка».

(Адам Олеарий, «Подробное описание путешествия голштинского посольства в Московию и Персию», 1634)



«В общественных банях бывают в большом числе и женщины простого звания; но хотя моются там отдельно от мужчин за перегородкой, однако ж совсем нагие входят в одну дверь с ними, а если которой-нибудь придет такая охота, она остановится на ее пороге, да и не стыдится разговаривать при посторонних с мужем, который моется, с самою вздорною болтовнёю. Да даже и сами они, вызвавши кровь таким же, как и мужья их, сеченьем и хлестаньем к самой коже, тоже бегут к ближней реке, смешавшись с мужчинами и нисколько не считая за важность выставлять их нахальным взглядам свою наготу, возбуждающую любострастие. Странно сказать, а при такой беспорядочной жизни обоих полов в Московии многие доживают до глубокой старости, не испытав никогда и никакой болезни.»

(Августин Майерберг, «Путешествие в Московию», 1661)



«(В Риге) люди из простонародья открыто, без стыда, купаются, мужчины и женщины выбегают из бань на улицу в чем мать родила и кидаются в холодную воду или обливаются ею. У людей знатных отдельные бани в своих домах, где девушки моют купающихся мужчин и женщин.»

(Николаас Витсен, «Путешествие в Московию», 1664-1665)

«В летние же месяцы, не имея стыда, который возбуждается различием пола, старость обще с невинным возрастом плавает в реках, нагие мужчины вместе с женщинами. С неменьшим бесстыдством, не обращая ни малейшего внимания на прохожих, москвитяне без всякого покрова выскакивают из воды на траву, причем даже сами девушки соблазняют их, показывая им нескромно все свое нагое тело.»

(Корб, «Дневник путешествия в Московское государство», 1698)

«За городом мне случилось видеть, как Русские пользуются своими банями. Несмотря на сильный мороз, они выбегали из бани на двор совершенно голые, красные как вареные раки, и прыгали в протекавшую по близости реку. Затем, прохладившись вдоволь, вбегали обратно в баню, но прежде чем одеться, выскакивали еще и долго играя, бегали нагишом по морозу и ветру.»

(«Записки» Юста Юля, датского посланника при русском дворе, 1709–1711)

Казанову в 1764 году познакомила с русскими банными практиками его любовница, крепостная крестьянка, которую он приобрел у родителей и назвал Заирой. «По субботам я ходил с ней в русские бани, — писал итальянец, — дабы помыться в обществе еще человек пятидесяти или шестидесяти мужчин и женщин, вовсе нагих, кои ни на кого не смотрели и считали, что никто на них не смотрит. Проистекало ли подобное бесстыдство из первобытной чистоты нравов? Я дивился, что никто не глядит на Заиру, что казалась мне ожившей статуей Психеи, виденной на вилле Боргезе. Грудь ее еще наливалась, ей было всего тринадцать лет и не было приметно явственных следов созревания. Бела, как снег, а черные волосы еще пущий блеск придавали белизне».

Казанова был не единственным южным европейцем, который приобрел похожий опыт в России:

«Оттуда поехали в Большие бани, мужские и женские, что на Москве-реке. [...] Через дверцу в дощатой перегородке проследовали в женскую часть, где совершенно обнаженные женщины прохаживались, шли из раздевальни в парильню или на двор, намыливались и т.д. Мы наблюдали за ними более часа, а они как ни в чем не бывало продолжали свои манипуляции, раздвигали ноги...
В конце концов, пройдя сквозь толпу голых женщин, из коих ни одна не подумала прикрыться, я вышел на улицу и дошел до другого входа в ту же баню, откуда все было видно как на ладони, а потом снова зашел внутрь, и банщицы, взимавшие плату у входа, даже не подумали меня остановить...
Оттуда мы вышли наружу и проследовали к реке, чтобы посмотреть на женщин, которые после бани идут туда купаться. Их было очень много, и они спускались к воде без малейшего стыда. А те, что были на берегу и еще мылись, кричали нам по-русски: «Глядеть гляди, да не подходи!» Мужчины там купаются с женщинами почти вперемешку, ибо, если не считать шеста, их в реке ничто не разделяет... В деревнях еще сохраняется обычай купаться вместе мужчинам и женщинам, и нынешняя императрица первой позаботилась о том, чтобы соблюдались приличия и купание было раздельным. [...]
Потом... заглянул на женскую половину, где увидел ту же картину: женщины мылись, расхаживали нагишом и т. д. ...две или три из них отличались прекрасными формами. [...]
Я пошел в баню, где лицезрел множество обнаженных людей обоего пола, которые находились тут почти вперемешку, и никто из мужчин не удосужился прикрыться в присутствии стольких Ев... Поразительнейшее явление. Видел там также нескольких одетых женщин – притом молодых! – которые подходили к мужчинам и разговаривали с ними о каких-то делах, не испытывая ни малейшего смущения, как ни в чем не бывало.»

(Франциско де Миранда, «Путешествие по Российской Империи», 1786)



Большинство столичных бань по-прежнему оставались общими и в конце XVIII века. В них имелись парилки для разных полов, но люди спокойно прохаживались, беседовали друг с другом и выходили на улицу. «В Москве, как и в Санкт-Петербурге, весьма распространены паровые бани с отдельными помещениями для мужчин и женщин, но сии последние, помывшись, выбегают до красна распаренные и совершенно голые и катаются по снегу, несмотря на самый жестокий мороз. Именно этому обычаю приписывают крепкое здоровье, свойственное русским», — вспоминала художница Луиза Виже-Лебрён.

В июле 1794 она пишет:

«Мы совершали прогулки в лодках. И при сем нам встречалось множество купавшихся вперемежку мужчин и женщин. Случалось даже издали видеть молодых людей на лошадях, заезжавших верхом прямо в воду. В любой другой стране подобные непристойности вызвали бы великий скандал; но здесь, где царствует невинность помыслов, все совсем по-другому. Ни у кого нет дурных мыслей, поелику русскому народу присуща первозданная простота».

Наконец, в «Капитанской дочке» Пушкина урядник рапортует капитанше Мироновой, что «капрал Прохоров подрался в бане с Устиньей Негулиной за шайку горячей воды». Современный школьник недоумевает: почему эти персонажи оказались в одной парилке? Российские нравы как эпатировали, так и привлекали европейцев. Их простота воспринималась то как проявление нравственной чистоты дикарей, то, напротив, казалась признаком развращенности, в зависимости о того, к какому государству, социальному и культурному слою и мировоззрению относился заезжий европейский наблюдатель. Некоторые из европейских женщин демонстрировали переимчивость и переходили на русский стиль купаний, тем более что он совпадал с нарождающейся в Европе эстетикой романтизма.

Ирландка Марта Вильмот пишет в 1807 году:

«Я каждый день купаюсь в реке вместе с красавицей Софьей и Пашенькой. Почти все русские женщины из простого народа плавают, как рыбы, и Пашенька — тоже. Обычно мы ходим на реку в 8 часов утра».

Впрочем, Вильмот умалчивает о том, готова ли она была купаться с лицами противоположного пола.



Славянская традиция смешанных нагих купаний не угасла и после Наполеоновских войн, не желая уходить в прошлое не только у простонародья, но и у провинциальных помещиков. Так, один из знакомых Пушкина времен ссылки в Михайловском, сын хозяина гостиницы в Опочке Иван Лапин вспоминал приезд поэта вместе с сестрами Осиповыми: «Были на городском валу. Собирали цветы. Кидали в речку шляпы и венки. Купались… Пели хором „Ленок“ и „Золото“. Водили хороводы. Купили корзину яблок и кидались ими, как мячиками».

Еще через 100 лет мы наблюдаем, как традиция совместных обнаженных купаний двух полов хотя и продолжает как ни в чем ни бывало существовать в Российской Империи, но официальными нарративами вытесняется в область архаизмов и пережитков старины:

Так, газета «Московский листок» сообщала в 1903 году: «На открытом воздухе купанье воспрещено, а между тем, у Бабьегородской плотины, по преимуществу на стороне Берсеневской набережной, происходит открытое купание не только ранним утром и поздним вечером, но и днём. Купаются, как во времена оны, «мужск и женск пол вместе». Зрелище весьма недурное».

В мемуарах Волкова-Муромцева, действие которых относится к лету 1914 года, мы встречаем еще более любопытное свидетельство об активном влиянии провинциальных практик на столичные:

У Николая Ермолаевича гостила его жена. Она тоже была из дровосеков Вятской губернии, но в то время училась в Москве на медицинском факультете. Она была очень стройная, красивая женщина, лет 25-ти, с рыжими, почти красными волосами, и веселая. Мы, дети, ее очень полюбили. После того как поели сухарей, мы с ней побежали по берегу. Была невероятная жара. Добежав до песчаного пляжа, мы уселись отдохнуть. «А ну-ка давайте искупаемся», — сказала она. Все разделись и бросились в студеную воду. Никого из нас нисколько не смущало то, что мы все были голые. У нас в Хмелите все купались голыми, и мужчины и женщины вместе. Единственное, что я заметил, совершенно без всяких задних мыслей и с одобрением, — какая у нее была красивая фигура. Покупались, вылезли на песок, от жары скоро высохли и оделись. Пошли обратно пить чай. "Где вы были?" - спросил кто-то из гувернанток. — "Мы купались", — ответила жена Николая Ермолаевича. — "Купались?!" — заголосили все гувернантки. — "Голыми?!" - "Конечно". Ужас охватил компанию. Они все зашевелились, назревал, ясно, скандал.
Я никак не мог понять, отчего они так взъерошились. Сперва подумал, что после сухарей не должны были купаться, но вдруг сообразил, что эти иностранки и городские никогда не купались голыми и это их шокирует. Я совершенно не был невинным младенцем и знал прекрасно разницу между телами мужчин и женщин, но купание никто из нас не ощущал шокирующим и неприличным.

(Волков-Муромцев Н. В. Юность; От Вязьмы до Феодосии / предисл. А. И. Солженицына. - Paris : YMCA-Press, 1983. - 426 c.)

Таким образом, общие бани и обнаженные купания должны быть признаны важными символами балто-славянского региона Европы, а русская нагая купальщица – таким же архетипом, как и купальщица античная, провозвестницей телесной свободы и сексуальной автономии восточноевропейской женщины.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив