Татьяна: ах! – медведь за нею

willie_wonka — 16.11.2019 Русский коммуникативный уровень поражает своей устойчивостью, и вот в каком смысле: встретить в литературе XIX века непривычную, уже утраченную или отошедшую на периферию реализацию коммуникативной единицы – не редкость, однако при анализе каждый раз оказывается, что самое общее, инвариантное значение у неё – совершенно то же самое, что и сейчас. Развёртка другая, а глобально – семантические параметры те же.
Возьмём сверхчастотное с нашей точки зрения Ах! в высказываниях типа: Ах, прелесть! Ах, как мил! / Ах, что нам делать? / Ах, друг мой! Да разве это расскажешь в двух словах! и т.п.; «чуждых» нам сейчас употреблений этого ах ‒ полным-полно; между тем инвариант работает как часы и что для современности, что для постоянно ахающих героев классической литературы он один и тот же: 1) непосредственность, спонтанность восприятия (ментального, визуaльного, слухового) 2) новой информации, которую говорящий (либо слушающий) не знал (либо сводящей на нет всю предшествующую информацию) и которая 3) существенна для успешной деятельности говорящего, позволяя добиться желаемых результатов с учетом полученной информации (с модификациями алгоритма развертывания).
Но вот контексты такие – «Ах, батюшка! Сон в руку!» или «Ах! нет, надеждами я мало избалован» – в наше время как-то перестали быть популярны. Тем не менее, и они, и им подобные замечательно трактуются через инвариант:
«Ах, боже мой! Он карбонарий!» – «ах» сообщает о спонтанном слуховом восприятии говорящим (Фамусовым) новой для него информации (не знал, что у Чацкого такие радикальные взгляды), которая существенна для успешной деятельности говорящего (продолжать его слушать нельзя, можно только заткнуть уши), так как даёт возможность вовремя сориентироваться и выйти из неприятного разговора.

Интересно смотреть, допустим, на «Горе от ума» под таким углом зрения: какие коммуникативные единицы употреблены идентично нашим, а какие – всё-таки со сдвигом относительно современного состояния. Возьмём реплику Фамусова в ответ на оправдания Лизы, которая полезла переводить часы:
Вот то-то невзначай, за вами примечай;
Так верно с умыслом.

«Так верно» (в выражении подозрения) мы бы сейчас предположительно заменили на «уж наверняка» или «небось ведь». Тем не менее разобрать «так» с опорой на известный нам современный инвариант можно: ‘говорящий отмечает несоответствие полученной им информации его представлению о норме и выводит из этого неблагоприятные для слушающего следствия’.
Но остальные единички работают так, как будто никакие двести лет нас с ними не разделяют:
Вот – ‘ты реализовала сейчас (начав оправдываться) вариант, соответствующий моим целям’;
То-то (двойное «то») – ‘реализованная ситуация теперь соответствует моим представлениям о норме и моим интересам, но до этого не соответствовала’;
Вы (это именно коммуникативное множественное число; в принципе он к Лизе обращается на «ты») – ‘не моя норма’;
Императив (примечай) – ‘поведение собеседницы каузирует неблагоприятную для говорящего ситуацию (держит его в постоянном напряжении), которая нежелательна, воздействует на него и оценивается им отрицательно’.

Но какой же коммуникативно красивый пример – отзыв графини-внучки о бале:
Ну бал! Ну Фамусов! умел гостей назвать!
Какие-то уроды с того света,
И не с кем говорить, и не с кем танцовать.
Серьёзно, ну как будто вообще времени нисколько не прошло.

Ну – ‘несоответствие моим ожиданиям, были нарушены мои ожидания’;
Какие-то – ‘наличие у говорящего представления о реализованных качественных характеристиках этих лиц и отклонение этих характеристик от нормы’.

И буквально единственное отличие от современной коммуникативной дорожки – несовершенный вид глагола умел (для нас сейчас естественным был бы там совершенный вид, типа «сумел», «умудрился»). Но и это трактуется через известный и выведенный для современного состояния инвариант несовершенного вида: ‘сделал нечто недолжное, ненужное’.

Там и совпадения интересные, и различия интересные:
Что встанет, доложусь = (совр.): Как встанет, доложу
Не я один, все также осуждают = (совр.) Не только я, все также осуждают
На что ж(е)? = (совр.) Зачем же? / Это (ещё) зачем?
и др.
Казалось бы – ну почему это изменилось? Что уж такого устаревшего в этих употреблениях?

Вот всё-таки впечатление, что номинативный уровень несколько быстрее идёт вразнос, а коммуникативный меняется медленнее и всё это дело как бы цементирует. Всякие там барежевые эшарпы мы совсем уже никак не воспринимаем, а что какое-нибудь «ну полноте-с» означает «ну что вы» / «да хватит же» / «да ладно вам», на лету схватываем. Хотя бывают устаревшие сочетания коммуникативных единиц, которые я, например, плохо постигаю. Допустим, вот, из Куприна («В медвежьем углу»):
«Душа моя блаженствует и мурлычет, точно кот на завалинке… но вдруг входит тереховский денщик и докладывает:
- Так что, ваше благородие, до вашего благородия пришел денщик его высокоблагородия капитана Плисова».
Я не могу прочувствовать это «так что», возникающее в начале высказываний, «так что», которому ничто не предшествовало. Чем его самым близким заменить-то можно, какими единицами?

Есть, кстати, и в «Горе от ума» одна совершенно загадочная фраза: я прямо вот с первого прочтения в детстве не понимаю её смысла. Как тогда не поняла, так и до сих пор никаких вариантов не появилось. Фамусов говорит Скалозубу: «Да, чем кого господь поищет, вознесёт». Я не понимаю её структуры грамматической, что там к чему относится вообще. В каком смысле «поищет»? Кто кого поищет, зачем? Что вообще всё это значит?

Ой, а как я на могилу Грибоедова ходила этим летом, в Тбилиси! Сейчас вспомнила. Жила я у подножия той самой горы Мтацминда, на которой этот монастырь, в котором как раз Пантеон, где похоронен в том числе и Грибоедов. Каждый вечер чокалась с ним заочно, с веранды. В смысле, не заочно, а на расстоянии. Значит, день на седьмой думаю – ну, надо подняться туда. Жара 39 градусов, дорога такая змейкой наверх, народу никого. Тащусь пешком на вершину и про себя думаю – как бы не перекинуться. Но вот уже и вход в монастырь. Стоят двое местных, и я, находясь прямо перед могилой Грибоедова, в полуметре, стала спрашивать, где тут могила Грибоедова. Ну, там это, видно, обычное дело, никто не удивился даже, ткнули меня носом. И вот один из хранителей спрашивает: «А вы откуда?» «Да из Москвы» – говорю. «И вы ради этого аж из самой Москвы приехали?» «Ну да», – говорю. Не объяснять же, что не буквально ради этого. Один взялся провести экскурсию и отпереть специально для меня келью святого, основателя это монастыря, которую якобы вообще ни для кого вот просто так не отпирают (ха-ха три раза, ну вы поняли). И вот пока я сомневалась насчёт мракобесия и хочу ли я его видеть, по горе, по этой «змейке», где плавится от жары асфальт, поднимается вторая посетительница – девушка, тоже русская. Пришла могилу Грибоедова, естественно, искать. И оказывается она из Петербурга. Я ей говорю: «Тут обещают провести экскурсию только для нас и даже открыть тайную келью, которую вообще никто обычно не видит, поскольку её никому не показывают». «О! – говорит вежливо девушка из Петербурга. – Это я удачно зашла!» И так это всё как-то символичненько вышло. Ну, мракобесие всё мы единодушно сразу отвергли, поэтому всё, что там вылечивает рак и прочий лютый трэш, – этим мы не заинтересовались. А сама экскурсия! Одну только фразу процитирую, вы остальное в уме достроите: «И поэтому, когда к Нине посватался Грибоедов и она его предложение приняла, для других её поклонников это было, как говорят славяне, – будто солнечным днём с голубого неба, без единого облака, вдруг прогремел гром! ВСЕ грузинские князья хотели застрелиться!»

Сохранено