Стоянов: все мои женщины были несчастливые, некрасивые и небогатые

warsh — 05.03.2020
(с) Сергей Варшавчик

Он оказался интересным собеседником.

- Юрий Николаевич, вы человек многогранных талантов – народный артист России, мастер спорта по фехтованию, отличный гитарист, известный телеведущий. Что для вас главное?

- Главное то, что я артист. Когда читаю в Интернете фразу "шоумен и юморист", меня начинает просто трясти. Ну какой я шоумен? Что значит юморист? Да, то, что мы делали с моим партнером Ильей Олейниковым или то, что пытаюсь делать я – это, наверное, смешно. Но ведь в своей основе я – артист, актер и всё остальное – производное. И то, что я прилично играю на гитаре, например, воспринимаю как еще одно маленькое умение, как часть моей профессии. Если я написал две книжки, то их написал не писатель Стоянов, а артист Стоянов. Актер и режиссер - вот так бы я себя позиционировал.

- Как и когда вы поняли, что быть актером, артистом – это ваше?

- Нет ответа. Я не могу найти момента, когда это произошло. Хотел быть артистом с тех пор, как себя помню. Ну, как человек помнит? Есть количество кадров, когда-то в кино их было 24 в секунду. Вот есть какое-то количество отснятых моей памятью этих детских кадров, какие-то обрывки, картинки. И вот сколько я себя помню и как родственники говорят, вспоминая меня маленьким, мама, братья, сестры – хотел быть альтистом. Но не музыкантом, который играет на альте, а артистом, просто я тогда не выговаривал букву р.

Я родился в Одессе, а рос в селе Бородино, куда распределили на обязательную трехлетнюю практику после института моих родителей: мама была учительницей, папа – врачом. Там, в деревне, конечно, ни о каком альте не слыхали.

Потом уже с класса третьего захотел стать режиссером. Мы жили в Пересыпи – это не бабелевская Одесса, а такая катаевская, район частных домишек на окраине города. И море было в 100 метрах от дома.

На берегу как-то снималось кино. Я наблюдал за этим всю смену, а смена в те замечательные времена длилась 8 часов, а не 12, как сейчас. И было отдельно стоящее кресло, обтянутое брезентом, на котором была написана фамилия режиссера. И я увидел, что это особый человек на площадке - по сути ничего не делает, орет в рупор, и все подчиняются. Я подумал: какая хорошая работа, буду режиссером, хотя в чем она заключается, я тогда не понял.
Не пойму, почему меня тянуло в артисты. Кривлялся всегда, обезьяничал и получал за это подзатыльники от родителей. Потом уже у них возникли определенные страхи, когда учился в школе, потому, что я начал пародировать людей, которых показывали по телевизору в разных информационных программах. Новостных передач было немного и этих людей знали все, благо, их портреты висели во всех кабинетах.

Но для того, чтобы стать артистом по-настоящему, нужны две причины. Первое, это когда ты увидел то, что делаешь со стороны и тебя это заинтересовало. То есть взглянул на себя глазами зрителя. На какой-нибудь самодеятельной сцене, в каком-нибудь кружке, в кругу друзей, которым вдруг понравилось то, что ты показал, прочитал или спел. И ты увидел это со стороны как картинку.

А вторая, главная причина – когда ты захотел не обмануть себя и всех тех, кому это понравилось. Для того, чтобы потом пройти по этой улице, и они бы тобой городились. Очень простая мотивация – нравиться девочкам и раздавать автографы.

- Правда ли, что школе в сочинении на тему "Место работы моего отца" вы нарисовали иллюстрацию из учебника по гинекологии?

- Да, было такое. Но не из-за того, что я такой остроумный, а потому что не умел рисовать. Я и по сей день ощущаю этот дефицит в своей работе. Иногда, когда общаешься с режиссером или, когда сам им являешься, надо сделать экспликацию, чтобы для оператора быстро набросать в прямоугольниках композиционные, ракурсные вещи и начинаешь рисовать как наскальной живописью.

- Как Ипполит Матвеевич сеятеля?

- Да, примерно так. Я очень плохо рисовал всегда. И поэтому я срисовал из учебника, название которого я помню по сей день – "Практическое акушерство", академик Персиянинов - гинекологическое кресло. Хорошо, что в нем не было пациентки, потому что я рисовал только рабочее место, а не папу за работой.

- Вы много лет прослужили в Большом драматическом театре в Ленинграде под руководством Георгия Товстаногова. Трудно ли было работать с мэтром, известным своим непростым характером и почему единственной вашей большой ролью в этом театре стал Моцарт в "Амадеусе"?

- Не знаю, где правда, наверное, где-то посередине. Вот вам три варианта. Либо я был никаким артистом, либо был воспитан в театральном институте в тепличных, лабораторных, очень товарищеских и очень глубоких отношениях. После этого нас разбросало по хорошим, готовым, состоявшимся театрам-"заводам". И я не смог там раскрыться, потому, что условия сильно отличались, а мы были не готовы к театру как к производству. И третий вариант – либо меня не заметили и тогда виновата та сторона, которая меня не заметила.

Я, в силу своего характера всегда склонен был считать, что во всем виноват я – не послал какие-то флюиды, не раскрылся, был зажат. Я действительно, был зажат, пока Ильюша Олейников – мой партнер и друг – не сказал мне: "Хватит заниматься самоедством, не может быть, чтобы ты был плохим артистом". Я спросил: "Почему?" "Ну, как это так? Ты был плохим артистом и вдруг в один день стал приличным артистом?"

- Но с другой стороны, артист – это очень зависимая профессия.

- Да, но, когда ты зависишь от бездарного человека, это один разговор – тут с тебя и спрос невелик. Другое дело, если ты зависишь от очень талантливого человека, а в случае с Товстаноговым, с гениальным. Он очень много ждал от артистов. Но я не смог переступить давление этого невероятного авторитета и пиетета, не оправдал его ожиданий.

Моя сокурсница Таня Догилева женским чутьем выбрала "Ленком" Марка Захарова, театр, где были востребована молодость, дерзость, эксперимент. А я пошел в безупречно великий театр, два потрясающих спектакля, которого я к тому времени увидел - "Ревизор" и "История лошади". Это было так престижно для одесского мальчика в прошлом, когда его приглашают в лучший театр страны.

Но в больших ожиданиях Товстаногова уже была подножка. Когда я показывался в театре, Георгий Александрович сказал тогда довольно восторженно: "Это второй Паша Луспекаев!"

Я человек, не всегда готовый к комплиментам, они мне противопоказаны. Мне неловко повторять товстаноговскую фразу, это не я сказал. Что это было? Возможно какое-то внешнее сходство. Справедливости ради скажу, что прошло много-много лет, и я уже об этом забыл и на проекте "Один в один" на канале "Россия", я спел песню "Ваше благородие" в образе Павла Луспекаева из фильма "Белое солнце пустыни". Я был без грима, только с наклеенными усами. Взгляните сами.



- Действительно, один в один Луспекаев. И внешность, и голос.

- Как Товстаногов угадал это в 1978 году – я не знаю. Но одновременно данный комплимент стал мне приговором, потому что Павел Борисович Луспекаев был гениальным отечественным актером. И когда тебя так называют, от тебя ждут подтверждения, что ты должен стать им, заменить его. А второго Луспекаева не бывает. Как, впрочем, не бывает и второго Стоянова, каким бы он ни был.

- А к первому Стоянову Георгий Александрович был не готов?

- Конечно! Мой педагог Владимир Наумович Левертов как-то сказал: "Юра, запомните – в театре за две тысячи лет было всё, кроме вас. Каким бы вы ни были, вы один такой и интересны только этим, а не степенью вашей схожести, даже внутренней, с другим артистом".

Я этого никак не мог в БДТ подтвердить. С чего началась моя работа в театре? С главной роли в спектакле "Телевизионные помехи" венгерского драматурга Кароя Сакони, где я играл этакого романтического мальчика. А чтобы сыграть по-луспекаевски нужна мощь, характерность, нужно быть одновременно и трагическим, и смешным. По товстаноговским критериям я провалил эту роль. А в таком театре один раз оступился, жди следующей роли лет 10-12. Я играл на срочных вводах - если только кто-то напьется, заболеет или не дай бог, умрет. Вот так и получилось со спектаклем "Амадеус".

Мне мой дедушка как-то заметил, что мне не надо идти в артисты, уродства в лице не хватает. "У тебя такая физиономия, что в любом фильме за любой стол посадить могут", - заявил он. Моя средне смазливая внешность сытого парня совершенно не отражала того, каким я был внутри. И только когда появился "Городок", моя неопределенная внешность стала плюсом, потому что понадобилось умение играть с минимальным гримом много разных людей.

- Да, всероссийская известность пришла к вам в 1993 году, когда вы вместе с Ильей Олейниковым придумали и начали вести юмористическую программу "Городок".

- Нет, мы не вели эту передачу, хотя получали несколько раз ТЭФИ как лучшие ведущие развлекательной программы. Мы не вели, мы играли множество людей и может быть, впервые на отечественном ТВ, стали новой ипостасью актера – мы были телевизионными артистами.

- В чем секрет популярности "Городка", на ваш взгляд, ведь и, до и после нее было много юмористических программ?

- В том, что "Городок" не только смешил людей. Это очень важно. Это был очень русский юмор, а его природа (как и советского и российского), заключается в том, чтобы рассказать, как плохо живется. Это трагикомедия. И люди узнавали наших героев в себе и в том, как им живется в стране в это время. Мы вместе росли со зрителем. Через год мы другие и они другие. Мы всё время были очень созвучны – не только в плане смеха, но и беды. Больше никаких других секретов нет.

- Интересно, что вы с Олейниковым были не только главными исполнителями, но и режиссерами выпусков. Почему? Никто не брался за постановку?

- Это была принципиальная позиция - мы пришли в этот проект очень невостребованными, по большому счету, людьми. Несмотря на то, что Илюшу узнавали на улице и он был телевизионно популярен, его амбиции и его мнение о себе были немного другими. Он считал себя артистом, а не эстрадным исполнителем и был абсолютно прав. А мне, наоборот, хотелось какой-то многоликости. И мы, много раз обжегшиеся на своей зависимости от режиссеров, решили, что с этой минуты всё, что у нас будет не получаться, будет не получаться из-за нас и вину нам перекладывать не на кого. Мы теперь сами решаем – что нам играть, кого и как. Так мы стали режиссерами, хотя не являлись ими ни по образованию, ни по навыкам, ни по биографии.

- Перед 8 мартом не могу не задать вам вопрос о женских ролях, которых вы переиграли в "Городке" очень много. Сложно ли влезать в женскую личность, ведь это люди, совершенно непохожие на нас, мужчин?

- Да, они другие, но если их любишь, если ты любознательный и наблюдательный человек, то ты распознаешь в этом что-то главное. Все мои женщины были не очень счастливые, не очень красивые, не богатые. Но объединяло этих героинь то, что все их поступки были от любви. И я для себя определил – они лучше нас.

То, что я начал играть женские роли - было вынужденным решением. Один из нашей актёрской пары был усатым, которому категорически не шло их сбривание, Илья просто переставал быть похожим сам на себя. Поэтому женщин стал играть я. И для меня в этих ролях всегда было главным не повадки или ужимки, а определенный характер. Я всегда играл еще один персонаж, заботясь о том, чтобы наделить этого человека очень точными чертами, отличающими его от другого. И зрители потом спрашивали: А, вы что, знаете мою тещу? А вы не знали нашу начальницу? А главного бухгалтера? Нет, но я знал много других женщин.


(с) Сергей Варшавчик

- Ваш музыкальный продюсер Стас Придорожный из фильма "Ландыш серебристый" открыл еще одну грань – драматического артиста. Вы показали, что вы не только, условно говоря, Счастливцев из "Леса" Островского, но и Несчастливцев. Как вам работается в кино и в каком жанре вам интереснее – комедийном или трагическом?

- Когда речь идет о кино, то там на первое место всегда выходит вопрос правды и органичности. Поэтому о жанре артист не должен думать, когда снимается в фильме. Но если честно, в кинокомедиях не очень люблю сниматься. Кино – это крупный план, это глаза. Поэтому в фильмах мне интересно играть нормального, объемного человека, не очень состоявшегося, непростого. Это должен быть драматический персонаж.

Тигран Кеосаян был первым режиссером, который в этом качестве меня востребовал в кино. Это, действительно, первая моя большая и главная роль в кино. А потом всё, не считая "12" Никиты Михалкова, пришло к моему любимому фильму – "Человек у окна" Димы Месхиева.

- Ваше "100янов"-шоу – что это, продолжение "Городка" или нечто иное?

- И продолжение и иное. По определению иное, потому, что "Городок" – это программа двух актеров. Она вся строилась на том, что нас было двое. Я всегда говорил, что мы никогда не были двумя гениальными артистами, но были гениальной парой. А 2 -1 = 1. И когда одного из нас не стало, не стало программы "Городок". Поэтому всё, что я делаю, уже не может быть "Городком", с одной стороны. Но с другой, конечно, фундамент "100янов" строится на фундаменте "Городка". И жанрово и всеми наработками и тем, что я в подкорке и в сердце храню моего партнера Илью Олейникова.

Только вместо одного появилось много потрясающих артистов, которые для меня - мои друзья. И это уникальная возможность востребовать тех людей, с которыми тебе никогда не придется сниматься в кино или играть в спектакле. Для людей, соскучившихся по профессиональному баловству, по умению, говоря, современным языком, оттянуться в кадре и, если хотите, повалять дурака, но сделать это элегантно, профессионально и очень ярко, данный проект - это очень редкая возможность.

- Есть, условно говоря, юмор уровня Бенни Хилла и есть – Дживса и Вустера. Что вам ближе?

- Ни тот и ни другой. Мне ближе Чарли Чаплин.

Спешиал фор

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив