СОН МАТЕРИ ДЕКАБРИСТА КОНДРАТИЯ РЫЛЕЕВА
nikonova_alina — 26.06.2023Данное повествование было рассказано в тесном кругу друзей,
среди которых была Софья Николаевна Савина, впоследствии и
опубликовавшая его в журнале "Исторический Вестник" (N 1 за 1894
год) с разрешения матери Кондратия Рылеева:
«...Клянусь вам... клянусь памятью покойнаго сына, что это не бред
моего воображения, а истина, истина…», — докончила она после
минутнаго молчания.
На лицах слушающих видно крайнее изумление. Все они знают Рылееву,
как самую правдивую женщину. Да и не может эта, оплакивающая
покойного сына, мать, сказать, особенно в минуту такой душевной
скорби, какое-либо лживое слово.
Софья Николаевна Савина, болee других принимавшая к сердцу историю
всех декабристов, говорить, обращаясь к Рылеевой:
«Позвольте мне записать замечательный сон ваш. Пусть разсказ этот
сохранится в семье нашей, какъ память о васъ и о немъ...».
Рылеева молча целует ее, и, несколько успокоясь от своего волнения,
подходит к окну, смотря на темно-синее, усеянное звездами, ночное
небо, и ей невольно думается, сколько в безчисленных Mиpax этих
кроется чудесного и таинственного...
Записанный Савиной, со словъ Рылеевой, разсказ о ее сыне сообщен
редакции «Историческаго Вестника»:
«Коне [маленькому Кондратию] было всего три года, когда он,
дорогой, любимый мой мальчик опасно, безнадежно занемог. Вероятно,
то был круп или дифтерит, – доктора не объяснили мне; они,
созванные на консилиум, только качали головой, сознавая всю
невозможность выздоровления ребенка.
«Он не проживет и до утра», – сказали они няне, плакавшей о
Коничке. Мне, видя мое полное отчаяние, они не решались говорить об
этом, но разве я не замечала сама всей опасности положения
бедняжки. Он, задыхаясь, метался по постельке, сжимая тоненькие
исхудавшие бледные ручки, уже не узнавая меня, своей матери.
«Радость, счастье, сокровище мое, неужели ты уйдешь от меня?!
Уйдешь!.. Нет, это невозможно, немыслимо!.. Разве могу я пережить
тебя! – шептала я, обливая слезами эти дорогие мне ручки. – Разве
нет спасения!.. Есть оно, есть… Спасение – одно милосердие
Божие…
Спаситель возвратит мне моего мальчика, возвратит, и снова он,
здоровенький, весело улыбнется мне!.. А если нет?.. О, Боже,
поддержи меня несчастную!..»
И в страшном отчаянии своем упала я пред Спасителем… и жарко,
горячо молилась о выздоровлении моего крошки. Молилась так, как
никогда потом не могла пламенно сосредоточиться на молитве. Тогда я
всю душу свою вложила в слова незаученного обращения к Господу.
Не знаю, сколько времени длился молитвенный экстаз мой…. Помню
только, что всем существом моим овладела какая-то непонятная,
светлая радость, какое-то тихое чувство покоя… Меня точно что-то
убаюкивало, навевая сон. Веки мои отяжелели. Я едва поднялась с
колен и, сев у кровати больного, облокотившись на нее, тотчас же
забылась легким сном.
До сих пор не могу отдать себе отчета, был ли то сон или я
действительно услыхала…. О, как ясно услышала я чей-то незнакомый,
но такой сладкозвучный голос, говорящий мне:
«Опомнись, не моли Господа о выздоровлении… Он, Всеведущий, знает,
зачем нужна теперь смерть ребенка… Из благости, из милосердия
Своего хочет Он избавить его и тебя от будущих страданий… Что если
я тебе покажу их?.. Неужели и тогда будешь ты все-таки молить о
выздоровлении!..»
«Да… да… буду… буду… все… все… отдам… приму сама какие угодно
страдания, лишь бы он, счастие моей жизни, остался жив!..» –
говорила я, с мольбой обращаясь в ту сторону, откуда слышался
голос, тщетно стараясь разглядеть, кому он может принадлежать.
–Ну, тогда следуй за мной….
И я, повинуясь чудному голосу, шла, сама не зная куда. Пред собой
видела я только длинный ряд комнат. Первая из них по всей
обстановке своей была та же самая, где теперь лежал мой умирающий
ребенок.
Но он уже не умирал…. Неслышно было более свиста или как бы
предсмертного хрипа, выходившего из горлышка. Нет, он тихо, сладко
спал, с легким румянцем на щеках, улыбаясь во сне…. Крошка мой был
совсем здоров! Я хотела подойти к кроватке его, но голос звал уж
меня в другую комнату.
Там – он был уже крепким, сильным, резвым мальчиком; он начинал уже
учиться, кругом на столе лежали книжки, тетради.
Далее, постепенно, видела я его юношей, затем взрослым… и на
службе….
Но вот уж предпоследняя комната. В ней сидело много совсем мне
незнакомых лиц. Они оживленно совещались, спорили, шумели. Сын мой
с видимым возбуждением говорил им о чем-то. Но тут я снова услышала
голос, и в звуках его были, как бы более грозные, резкие ноты:
- Смотри, одумайся, безумная!.. Когда ты увидишь то, что скрывается
за этим занавесом, отделяющим последнюю комнату от других, ты уже
не сможешь ничего изменить!.. Лучше покорись, не проси жизни своему
ребенку, подобно ангелу, не знающему житейского зла….
Но я с криком: «Нет, нет, хочу, чтоб жил он!» – задыхаясь, спешила
к занавесу. Тогда занавес медленно приподнялся – и я увидела
виселицу с окровавленным телом моего сына!..
Я громко вскрикнула и очнулась. Первым движением моим было
наклониться к ребенку,… но к моему глубокому удивлению… он
спокойно, сладко спал, ровное, тихое дыхание сменило болезненный
свист в горле; его щечки порозовели, и вскоре, просыпаясь, он
протянул ко мне ручки, зовя маму. Я стояла как очарованная и ничего
не могла понять и сообразить… Что это такое?.. Все тот же ли сон
или это - радостная действительность, подобная той, которую я
видела во сне там, в первой комнате!.
Все еще не доверяя глазам своим, я кликнула няню и вместе с нею
убедилась в чуде исцеления приговоренного к смерти младенца.
На радостях няня передала мне письменное заключение докторов о
невозможности его выздоровления. И надо было видеть изумление
одного из этих эскулапов, приехавшего на другой день осведомиться о
часе кончины мальчика, когда няня вместо трупа показала ему
спокойно сидящего на постельке Коню, здорового и веселого.
- Да ведь это ж чудо, чудо!.. – твердил он
Время шло, а сон мой исполнялся с буквальною точностью во всех,
даже самых мелких подробностях… и юность его и, наконец, те тайные
сборища.
Более не могу продолжать!..
Вы понимаете… эта смерть… виселица… О, Боже!..»