Скрипач на крыше

Приезжает к нам с гастролями Бродвэй, беру билеты. Мелким говорю – ну что, пойдем. Браен выражает энтузиазм. Браен – человек с эмпатией, он прекрасно видит, когда мама настроена серьезно, и мероприятие неизбежно – в этом случае гораздо выгоднее выразить полный личный энтузиазм. А вот Алекс – человек без эмпатии. Весь в меня. Так что он честно заявляет, что в гробу он видел этот конкретный мюзикл, а также и все те бродвэевские спектакли, на которые его уже водили. Но если Родина потребует – то что же делать, он пойдет.
Родителей не выбирают. Так что если тебе досталась этническая мама, немного чокнутая на театре, с какими-то странными корнями – то ли она русская, то ли чего – в общем, родителей не выбирают, надо стараться жить в мире с теми, которые даны тебе судьбой. И если ради мира и согласия приходится раз год смотреть что-то малоинтересное – ну это не такая уж высокая цена.
Для подъема энтузиазма рассказала, что моя прабабка была знакома с автором истории. Если не врала, конечно. С другой стороны, врать в СССРах про знакомство с Шолом Алейхемом – это был так себе пиар. Его перевели на русский с идиша где-то в конце двадцатых — начале тридцатых - и больше уж не переводили и не упоминали. Да и вообще, в то время, когда они по уверениям прабабки были знакомы, Шолом Алейхем был мало кому известный поц, писавший на каком-то маргинальном жаргоне – то ли это еврейский язык – но скорее уж корявый немецкий. А прабабка была богатая женщина с перетнзиями на интеллект — и ей разрешалось выезжать аж в самый Киев. Точнее, богатым был прадед – у прабабки были только претензии. Деньги после 1917го ушли, а вот претензии остались.
Как бы там ни было, когда-то, как раз в возрасте моих мелких, я прочла таки всего Шолом Алейхема – по крайней мере, переведенного на русский. Нашелся он в библиотеке в Прибалтике, где мы проводили каникулы – в питерских библиотеках жил спрошной густой Фаддеев. Прочла с удовольствием – пишет он легко и занятно. И вот вспоминая сейчас все эти байки про еврейские украинские мечтечки я думаю – а вот интересно – там же у него никто не голодает. Вот мужик пишет романы, повести и рассказы про самую голь перекатную - еврейскую голытьбу. Ну вот это же совсем дно. Им никуда нельзя уезжать – разве уж сразу в Америку. Им нельзя покупать землю, только рентовать. Они могут открыть какую-то лавочку, и чего-то такое шить-торговать, пытаться что-то впарить своей такой же голытьбе – ну еще соседним деревенькам. Ну, на доходы можно завести курей, а если повезет – коровенку. Они даже порося себе завести не могут – им и этого нельзя. И они ходят босиком, в обносках – но вот пожрать у них есть. По разному. У богатого мясника есть много мяса на каждый день. У бедного молочника или там портного есть молочко с булочкой. Но как-то и что-то у всех у них есть.
Это вам не голодомор. Прадед, потерявший в 1917 дом и лесопилку, пробивался потом как-то худо-бедно столяром. Он вообще был жутко прогрессиным, принял революцию на ура, отдал под исполком свой двухэтажный дом в центре местечка. Впрочем, возможно он просто был как Браен – понимал неизбежность и выражал при ее приходе энтузиазм. Столяром он был так себе – все же его учили главным образом управлять лесопилкой, а уж столярному дело он выучился немножко в детстве, осваивая бизнес.
А прабабка хозяйкой была вообще никакой – у нее всю жизнь были домработницы и претензии. В 1917 она не потеряла ни то ни другое. Иметь в те времена домработницу было не биг дил – надо было просто найти для тетки угол и делиться едой. Делиться-то было не густо, но приходилось. Прабабка за всю свою жизнь выучилась готовить ровно один суп. Я пробовала его один раз в жизни – лет эдак в пять – но я все еще помню вкус этого супа. И я все еще не понимаю, как можно таким изощренным способом испортить продукты. Попробовавший это суп единожды никогда не возьмет его в рот второй раз. Скорее всего, прадед тоже попробовал этот суп один раз – и понял, что без домработницы ему не обойтись. Так что, в голодомор они там реально загибались. Это вам не Шолом Алейхем.
А вообще, удивительная история, на самом-то деле – вот ты средней руки журналист и писатель в каких-то диких ебенях. Вот тогдашняя Россия – задворки Европы. А вот тогдашняя Украина – задворки России. А вот в этой Украине еще какой-то вообще забытый богом еврейский штетл – Анатевка. И ты пишешь о том, как там живут каждый день – и вот кому это может быть интересно. И ты не бог весть какой гений – ну легкое перо, таких много. И ты пишешь на каком-то достаточно маргинальном языке о том, как живут люди в каких-то ебенях. Добывают себе как-то пропитание, влюбляются, ссорятся, женятся, умирают, бьют друг другу морды – ну люди как люди. А потом вдруг кто-то это все читает на Бродвэе – и делает гениальный мюзикл. Добавляя туда еще и потрясающий по силе символ – шагаловского скрипача. И вот этот символ, на котором строится все бродвэевское шоу, плюс великолепная музыка, плюс превоклассные бродвэевские актеры и вся постановка – и вдруг выходит абсолютно гениальный мюзикл. И это шоу ставят снова и снова, оно известно всему миру – и вдруг все начинают интересоваться, как это жили люди более ста лет назад в каких-то богом забытых ебенях - в этой как ее там – в Анатевке. А заодно вспоминают и автора. Как причудливо тасуется колода.
|
</> |