Через несколько дней дед был снят со всех своих постов и
отправлен на пенсию. У него осталась только отличная
четырёхкомнатная квартира на Зубовском бульваре, недалеко от храма
Святителя Николая в Хамовниках. Вот эта квартира и перешла Фёдору
по наследству. Родителей Фёдор потерял в 1960 году, когда был еще
подростком. Они погибли в автокатастрофе. Воспитанием Фёдора
занимались дед и бабушка. И Фёдор с детства жил в этой квартире.
Бабушка была верующей и крестила Фёдора в храме Святителя Николая в
Хамовниках. Дед не возражал, он терпимо и даже с симпатией
относился к Церкви. Любил вспоминать, как однажды встретился с
Патриархом Пименом на пароходе во время путешествия по Волго-Балту
из Москвы в Ленинград. Они разговорились. Патриарх вспоминал
военное время и свое личное участие в защите Отечества. После этой
встречи дед неизменно говорил: «Хороший мужик Пимен, наш –
фронтовик!».
Дед любил приглашать в гости своих верных друзей. Сам он был
замечательным рассказчиком. А уж если выпивал свои боевые сто
грамм, то его невозможно было остановить. Фёдор очень любил эти
дедовы посиделки. Дед всегда сажал Фёдора рядом с собой. Однажды
кто-то спросил деда, как он воевал под началом Семёна Михайловича
Будённого. Дед ответил: «Я вам лучше скажу, как сам Будённый
коротко отвечал на подобные вопросы. Отвечал он так: «На полном
скаку подлетаешь к беляку и рубишь его, от ухов до с-ки». Семён
Михайлович владел баклановским ударом». При этом дед не засмеялся,
а наоборот погрустнел и сказал: «А вообще-то жалко многих из них,
тоже ведь молодые, как и мы были и тоже ведь – русские. Это время
не особенно приятно вспоминать. Белые, они, конечно, белые, но ведь
не немцы же».
Все гости оживлялись, когда вспоминали Великую Отечественную и
товарища Сталина. Среди гостей деда не было людей, которые бы без
уважения относились к Иосифу Виссарионовичу. Очень не любил дед
произведения писателя Виктора Астафьева о войне. Особенно возмущал
его эпизод в одной из военных астафьевских книг, в котором
советские и немецкие солдаты помогают друг другу вытаскивать из
реки увязшую технику. И при этом чуть ли не братаются. Дед по этому
поводу говорил: «Да выдумал он все. Такое было тогда совершенно
невозможно. Немедленно расстреляли бы. Развел какую-то толстовщину!
Стыдно, сам ведь фронтовик». При упоминании имени Солженицына дед
мрачнел и произносил лишь одну фразу: «Не будем об этом
власовце».
Неизменным гостем у деда был друг его детства Наум Захарович.
В разное время он руководил строительством многих стратегических
объектов. Таких сегодня принято называть красными директорами.
Несмотря на свое еврейское происхождение, Наум Захарович с огромным
уважением относился к товарищу Сталину и искренне ненавидел
Троцкого. Однажды, с присущим евреям юмором, он рассказал весьма
впечатляющую историю. Где-то за год перед войной к нему на
очередной объект должна была приехать комиссия с проверкой. Наум
Захарович работал блестяще, всё всегда успевал к срокам и комиссии
особенно не боялся. В назначенный день и час он вышел встречать
членов комиссии. Дальше его слова: «Иду я навстречу группе
проверяющих. Было их человек двадцать. Спокойно так иду. И вдруг
замираю на месте. Я вижу во главе группы… Кого бы вы думали? Самого
товарища Сталина! И представляете, братцы, я обос-ся».
Незадолго до своей смерти дед подозвал Фёдора и сказал: «Внук,
я знаю ты человек верующий. Но я тебя прошу не выбрасывай и не
продавай портрет Сталина, пусть он всегда остается там, где я его
повесил. Если хочешь – это мое завещание».
Перед смертью дед выразил желание исповедоваться и
причаститься. Сказалось все-таки благотворное влияние бабушки и
внука. Пришел батюшка из Хамовников, соборовал и причастил деда.
Отпевали его тоже в хамовническом Никольском храме. Вскоре умерла и
бабушка.
И остался Фёдор один в большой квартире на Зубовском бульваре.
Пытался жениться, но не получилось. Зато появилась хамовническая
семья. Теперь у Фёдора на квартире регулярно по праздникам, да и не
только, собирались прихожане, устраивали братские трапезы,
обсуждали мiровые проблемы: когда придет антихрист, когда в
Брюсселе на полную мощь заработает компьютер под названием «Зверь»,
как относиться к карточкам с личными данными и т.д и т.п. Коротко
говоря – типичные вечные русские разговоры, разгорячающие кровь и
позволяющие отвлечься от серых будней. Иногда вместе ездили в
паломничества по святым местам. В одной из таких поездок Фёдор
познакомился с Лёней Шерманом. Тот был довольно молод, лет сорока,
активен, красив, обаятелен. В храм начал ходить недавно. Но
рассуждал о духовных вопросах так, словно занимался ими всю жизнь.
Люди подобного типа обладают неким магнетизмом и, конечно, женская
часть Фединой хамовнической семьи сразу приосанилась и заблестела
глазками. Да и Фёдор, человек простодушный и открытый, потянулся к
Лёне Шерману. Все решили, что Лёня теперь непременно должен
приходить к Феде на посиделки. И Лёня начал приходить. Первые
два-три раза он помалкивал и присматривался. Но разве можно долго
сдерживать такую энергию?! И Лёня взял инициативу в свои руки.
Разговоры изменились. Теперь уже говорили не о печатях антихриста,
а о нашей истории. Шерман красноречиво разоблачал советскую эпоху,
поносил нынешнюю российскую власть, говорил, что Церковь идет на
поводу у государства и т.д. и т.п. Фёдор пытался возражать Лёне,
говорил про советскую науку, про Гагарина. Но разве мог он
противостоять молодому и национальному напору Лёни?! Тем более, что
преобладающая женская часть компании смотрела на Шермана с
обожанием и даже цыкала на Федю: «Помолчи, Федь, не мешай, дай
послушать».
В одной из своих речей, поносящих советский период, Шерман
патетически заявил: «Если меня спросят, кого из людей я больше всех
люблю, я затруднюсь с ответом. Может быть отца с матерью, может
быть жену или сына, может быть друга. Не знаю. Но если меня
спросят, кого я больше всех ненавижу, я отвечу не задумываясь –
Сталина!». Федя с удивлением спросил: «Даже больше, чем Гитлера?!»
«Да, – твердо ответил Шерман, – Гитлер, конечно, чудовище, но
Сталин хуже! Кстати, Фёдор, давно хотел тебя спросить, как ты,
православный человек, можешь держать у себя в доме вот это?» и
указал красивым длинным пальцем на дедов портрет Сталина, висящий
прямо над столом в гостиной, где всегда собиралась Федина компания.
Знаменательно, что Лёня всегда садился к портрету спиной. На
портрете Иосиф Виссарионович был изображен в белом кителе
генералиссимуса с золотыми погонами и с золотой звездой Героя,
смотрел прямо, спокойно и проницательно. Лицо казалось живым.
Художник действительно постарался на славу.
Шерман продолжил: «Федь, пойми, нельзя на одних и тех же
стенах помещать иконы святых и портреты палачей и гонителей веры.
Либо одно, либо другое. Как ты этого не понимаешь?!». Фёдор
напряженно молчал. Вступила женская партия: «Фёдор, Леонид прав,
надо снять портрет и на его место поместить икону!». «Да не могу я
его снять, не имею права, мне дед завещал никогда портрета не
снимать. Это его завещание! Вы понимаете?!», – ответил Федя с
дрожью в голосе. У Лёни заблестели глаза, он стал походить на
ястреба, который обнаружил добычу. «Так ты, Феденька, выбирай, что
тебе дороже – завещание коммуниста, который так и не расстался с
партбилетом или Завет Иисуса Христа! Эту дрянь вообще нельзя в доме
держать, надо выбросить ее на помойку», – выпалил Шерман. «Лёня
прав!», – подхватили остальные.
Фёдор угрюмо молчал, но было видно, что он растерян. Наступила
непродолжительная пауза. Шерман еще раз внимательно посмотрел на
портрет и вдруг сказал: «Хотя выбрасывать действительно не стоит.
Ведь портрет написал известный советский художник. Лучше мы его
продадим. Кстати, можно немалые деньги срубить. Ведь тебе, Федь,
деньги не помешают. Насколько я понимаю, ты уже пенсионер и лишних
средств у тебя нет. Поехали завтра на Шаболовку в антикварный. У
меня там хороший приятель, он поможет повыгоднее продать». Федя
сломался и обреченно согласился.
На следующий день в назначенное время с иголочки одетый и
пахнущий дорогим парфюмом Лёня Шерман вошел в Федину квартиру. «Ну
что, снимаем!», – весело провозгласил он. Федя оставался еще в
своем любимом персидском засаленном халате. Он не мог смотреть Лёне
в глаза. «Снимай сам, я не могу», – почти взмолился Фёдор. Шерман
ловко снял довольно большой портрет со стены, посмотрел Сталину в
глаза и хихикая произнес: «Ну что, Иосиф Виссарионович, в
скупочку-с поедем-с!». Федя кое-как оделся, ему было очень плохо.
Всем своим существом он осознавал, что под видом благочестия
совершается какая-то страшная подмена и измена. Это ощущение
невозможно выразить словами. Он даже забыл завернуть портрет и
просто взял его под мышку. Когда Фёдор с Лёней уже собирались
выходить, в дверь квартиры раздался звонок. Федя открыл. На пороге
стояли два человека, один из которых удивительно напоминал Лёню. В
руках парочка держала какие-то брошюры. Они начали быстро
тараторить: «Вы знаете Бога? Вы верите в Него? Хотите мы вас научим
истинной вере?». Шерман решил вступить с ними в богословский
диспут. Он вальяжно произнес: «Насколько я понимаю, вы из секты
«Свидетелей Иеговы». Чему вы можете нас научить? Мы православные!
Это мы вас можем научить». Похожий на Шермана сектант парировал:
«Да вы Священное Писание совсем не знаете! Давайте мне любую цитату
из Писания, прочтите половину, а я продолжу». Шерман растерялся,
потому что в точности не мог вспомнить ни одной цитаты. Тогда
парочка начала наперебой цитировать разные места из Библии. Их
невозможно было остановить. Они вошли прямо в какой-то экстаз. Лёня
совершенно стушевался. И, наверно, радовался, что его позора не
видят женщины, которые еще вчера так восторгались его красноречием
и умом. Фёдору было все равно, он находился на грани потери
сознания. Устав держать потрет под мышкой, он машинально повернул
его лицевой стороной и поставил на пол перед собой. И вдруг
воцарилась гробовая тишина. Фёдор с удивлением посмотрел на
сектантскую парочку. В их глазах, устремлённых на портрет, застыл
неподдельный ужас. И, постояв еще мгновение, они бросились вниз по
лестнице. «Что это с ними?», – недоуменно спросил Шерман. «Да вот
его испугались», – ответил Федя и устало показал на портрет. Затем
Фёдор молча вернулся в квартиру и повесил портрет на место. «Ты
что, Федь, передумал?», – с тревогой в голосе спросил Лёня. «А ты,
Лёнь, разве не понял, что Господь мне ясно указал, что нельзя
нарушать дедовских заветов, и Завету Христа они не противоречат.
Меня Господь вразумил. Ведь я чуть было своего деда не продал. Ты
меня, Лёнь, прости, но больше приходить ко мне не надо», – ответил
Фёдор.
Священник Александр Шумский, публицист,
член Союза писателей России