Шариат, ислам и наука. Часть II

congregatio — 15.10.2016 Часть первая ==>

Представляется необходимым подчеркнуть, что Коперник, сделавший очень много для перехода к гелиоцентризму, был продуктом европейской университетской системы. Он обучался в Краковском и Болонском университетах. Снова послушаем проф. Хаффа:

«По сведениям историка Дж. Гаскойна, 87% европейских учёных, родившихся между 1450 и 1650 гг. и удостоенных упоминания в Биографическом справочнике научных персоналий, получили университетское образование. Ещё важнее указать, что значительное число этих учёных не только учились, но и делали карьеру при университетах. В период с 1450 по 1650 гг. эта доля составляла 45%, а в период с 1450 по 1550 гг. — 51%. Говоря о конкретных личностях, следует вспомнить Коперника, Галилея, Тихо Браге, Кеплера, Ньютона, являвшихся превосходными образцами европейских университетов, часто незаслуженно обвиняемых в ограниченности и схоластике. Историческая и общественная значимость европейских университетов как общественного института средоточия и поддержки научных знаний, развития научного мировоззрения в значительной мере недооценена».

 Это не означает, что отдельные учёные не добивались впечатляющих успехов в мире ислама в указанную эпоху. Например, широко известный Ибн аль-Хайсам, пионер научного подхода, но его книга об основах оптики была практически никому не известна в исламском мире. Нельзя сказать, что его труд был проигнорирован. Например, персидский философ и учёный аль-Фариси, вдохновлённый примером аль-Хайсама, провёл большую работу по исследованию преломления света и цветов радуги на рубеже XIV в. Однако наибольшее влияние труд аль-Хайсама оказал на европейских учёных, занимавшихся вопросами оптики. Именно в Европе его «Сокровище оптики» оказалось востребовано в первую очередь. Факт заключается в том, что, возможно, самый выдающийся арабский учёный в истории был куда более известен в Европе, нежели среди мусульман, и это очень много говорит нам и о Европе, и об исламском мире.

Аль-Хайсам родился на территории нынешнего Ирака, и, вероятно, его становление как человека и как учёного проходило в атмосфере широкого культурного дискурса этого региона планеты. Мусульмане ассимилировали математические традиции Индии и античной Греции, двух, возможно, наиболее развитых в этом смысле евразийских цивилизаций. Однако дальнейшее развитие остановилось, как и во всех прочих областях науки, немотря на то, что в некоторых аспектах персы и некоторые другие исламизированные народы опережали китайцев в этом вопросе в эпоху Средневековья.

Снова обратимся к работе проф. Хаффа: «Геометрия, как систематическая дедуктивная система доказательств и демонстрации, практически отсутствовала в Китае, — так же, как и тригонометрия». В таком случае, «если основными областями научных интересов мы считаем те, что традиционно формируют основу современной науки — астрономию, физику, оптику и математику — очевидно, что в этом смысле Китай значительно отставал не только от Европы, но и от арабов, начиная уже в XI в. К концу XIV в. китайцы существенно отставали в математике, астрономии и оптике, несмотря на имевшиеся у них шансы усвоить знания арабских астрономов и освоить греческое философское наследие через постоянные торговые связи между Китаем и арабским миром».

 В Китае существует давняя и глубоко укоренившаяся традиция рассматривать любых чужаков как варваров. «По этой причине китайцы были чрезмерно осторожны и переборчивы в заимствованиях из иных культур. Это особенно заметно в научных областях. Даже если основные научные инновации и достижения — через индийцев и арабов — достигали Поднебесной, их либо клали под сукно или внедряли с большим, иногда многовековым, опозданием. Таковы судьбы индийского «ноля», появившегося в VIII в. и системой Птолемея, использовавшегося Марагинской обсерваторией в XIII в. И хотя китайцы даже гордятся тем, что в целом не особенно расположены учиться у других, к мусульманам они, похоже, испытывали явное предубеждение, и это не особенно благоприятствовало астрономам из мусульманских стран, работавшим в Китае».

Как пишет проф. Т. Оллсен, «новые технологии распространялись как «дифференциал» экономических связей, но что касается «чужеземных» наук, зачастую неразрывно связанных с иным мировоззрением, то их заимствование самым своим фактом противоречило основополагающим верованиям и нормам принимающей культуры. Это сопротивление особенно ярко заметно на примере Китая, возможно, потому, что мусульман было особенно много среди административного аппарата и сборщиков налогов во времена династии Юань, и они отождествлялись ханьцами с жесточайшей эксплуатацией. Свет клином сошёлся на финансовом советнике Кубилай-хана Ахмаде: конфуцианская оппозиция считала его «министром зла», а население просто ненавидело. Это перешло в глубокую подозрительность китайцев по отношению ко всем мусульманам. Это в известной мере блокировало заимствования и передачу знаний из Западной Азии».

И всё же основной проблемой для развития науки в Китае оставалось отсутствие достаточного пространства для свободной мысли в рамках жёсткой административно-авторитарной системы, осуществляемой посредством предельно централизованной бюрократии. «Главная беда китайской науки заключалась не в том, что она была как-то особенно ущербна по сравнению с наукой других цивилизаций, а в том, что китайские власти не только не создавали, но и не терпели независимых образовательных институтов, в рамках которых «несистемные» учёные имели бы возможность проводить свои исследования и строить гипотезы и теории. Предельно жёсткая экзаменационная система, основанная на зубрёжке гигантских объёмов китайских юридических текстов и классики, и муштра классической китайской каллиграфии (при отсутствии изучения корпуса естественных наук, как уже говорилось выше), оставалась неприкосновенной на протяжении более 500 лет, с XV по ХХ век. Это обусловило отсутствие восприимчивости к инновациям на полтысячелетия».

Ещё более примечательным следует считать тот факт, что «в Китае, с его 120 миллионами населения, имелось всего одно (!) учебное заведение, которое можно было, пусть и с большущей натяжкой, считать университетом. Напротив, в Европе, с XII по XIV в. с её 60 млн. населения, насчитывалось 89 (как минимум) университетов, не считая сотен колледжей, пользовавшихся немыслимой и неслыханной в Китае автономией от государства».

В Китае существовали значительные помехи для развития естественных наук. «Ни в коем случае нельзя отрицать отмечаемые большинством историков китайские основы научных и технологических достижений во множестве областей: сельском хозяйстве, гидравлике, точной механике, фармакологии и фармакологической таксономии, алхимии, медицинских исследованиях — и даже зачатки теории вероятности, и др. Известны китайские достижения в области очень подробных наблюдений за астрономическими событиями, такими, как кометы, затмения, рождение звёзд и пятна на солнце. Но всё это не получило институционального развития. Без этого многообещающие семена так и не превратились в цветущий сад интеллектуальных сокровищ».

Преследования, которым подвергался Галилей и другие учёные со стороны Инквизиции, нередко приводятся как пример систематических репрессий Церкви против науки. Надо, однако, заметить: будь христианство извечно, имманентно враждебно науке, вряд ли научная революция произошла бы в христианской Европе. Наиболее одиозным случаем угрозы науке со стороны религиозных авторитетов можно считать запрет епископа Этьена Тампье (Стефания Орлеанского) наложенный на 219 тезисов программы обучения Парижского университета, датируемый 1277 г.

В это время греческая философия и естественные науки начали изучаться во многих открывшихся университетах. Запрет был аннулирован в 1325 г., и развитие естественных наук ускорилось, как ответное сопротивление ограничениям. Осмелюсь предположить, что христианство как философско-этическая система (не путать с ритуальной составляющей) вовсе не противоречило ни научной любознательности, ни научной деятельности. Идея бога-творца, разумного замысла — корень научного знания, мотив, лежащий в основе попыток обнаружить и описать законы природы, вывести из них законы для людей и попытаться объяснить механизмы их воздействия.

Как пишет проф. Хафф, «случай Галилея не повлёк за собой ничего похожего на атаку против университетов, как это имело место с запретом Стефания Орлеанского в 1277 г. Галилей был посажен под домашний арест на своей вилле в Арцети, а не в тюрьму, и уже сам по себе этот факт свидетельствует о переменах, является признаком свершившейся революции. Движение вперёд произошло в том смысле, что программы научных исследований укоренились в средневековых университетах. Оно заметно и в том, что гипотеза Коперника широко исследовалась и в университетах, и за пределами университетских кафедр. Технологии книгопечатания стали основой распространения научных знаний по всей Европе.

Церковь пыталась воспрепятствовать научному дискурсу на конкурентной основе, путём создания собственных гипотез устройства мироздания, но эти попытки оказались полностью несостоятельными и в практическом, и в теологическом смысле. Больше того, в Европе, в отличие от Китая и мусульманского мира, централизованная власть, религиозная или светская, не располагала возможностями заниматься систематическим искоренением ни новых теорий, подобных коперниковскому гелиоцентризму, ни философских, религиозных или юридических основ для них, поскольку они как раз были органично вплетены во все основные институты Западной цивилизации».

В Китае ситуация была куда трагичней. Тай Цзы, первый император династии Минь (1368 — 1398), полагал, что студенты императорской академии слишком неуправляемы и назначил своего племянника главой академии. Несколько позже он случилось следующее:

«В третьей части [указа] содержался перечень «плохих» наставников и студентов. К смертной казни приговаривались 68 наставников и 2 студента, остальным 70 наставникам и 12 студентам грозила каторга. Автор, приводящий сведения в Кембриджской истории Китая, добавляет, что приговор должен был воспрепятствовать оппозиционным настроениям среди образованных людей. Последствием указа стали репрессии в отношении интеллигенции. Император приговаривал к смерти всякого одарённого мужа, отказавшегося служить властям по их требованию. Он заявил, что «до пределов земли всё является императорской собственностью… Те, кто не служил власти, отстранялись от преподавательской работы. Казнить их и конфисковать имущество их семей не является противозаконным». Суд и наказание Галилея (домашний арест на вилле с шикарным видом на Флоренцию) не имеют ничего общего с этими зверствами».

*   *   *

 Впрочем, пора подводить итоги. Основная причина, по которой на Западе инновации шли потоком — сравнительно более высокий уровень политических свобод и свободы слова. Никакой магии в этом нет. Напротив, авторитарная власть в Китае куда в большей мере обусловлена наследием сотен лет централизованной бюрократии, нежели полувековым господством «коммунистического» режима.

В последний раз процитирую Хаффа: «Основная проблема Китая — тяжёлая длань политического патернализма на всём, в том числе на плече науки. В исламском мире в начале XXI века мы наблюдаем серьёзное раздвоение в отношении науки, свободы слова и критицизма. Многие мусульмане по-прежнему уверены, что современная наука представляет собой вторжение, подрывающее самые основы исламской метафизики. Борьба за исламизацию науки и общества в этой связи только нарастает».

Китай нуждается лишь в политической реформе для того, чтобы раскрыть свой (вероятный) научный потенциал. Китайские студенты, обучающиеся в западных университетах, демонстрируют отличные результаты. Ситуация в исламском мире гораздо хуже и представляется мне безнадёжной. Перед ним стоит проблема глубочайших культурных и мировоззренческих перемен, к которым ислам не только не готов, но которые он с порога отвергает, — тем самым продолжая оставаться величайшим тормозом развития общества, точно так же, как и тысячу лет назад. Совершенно напрасно ожидать научного и общественного прогресса в исламском мире, пока он не перестанет быть исламским.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив