Самодовольное упоение мощью «современности»

swamp_lynx — 20.10.2025 "Рассел Кёрк видел себя в качестве продолжателя традиций Эдмунда Бёрка, основателя англосаксонского консерватизма. США для него – продолжение Европы и ее цивилизации. Консервативную традицию мысли Кёрк противопоставляет «модернистской», в которой модернисты – это американские наследники европейского позитивизма и англосаксонского утилитаризма: Огюста Конта, Джона Стюарта Милля и Иеремии Бентама.
Именно против модернизма, «оптимистической» идеи о том, что Америка должна стать преобразующей весь мир технократией, которой суждено изменить человечество, и выступил в 1950-х Кёрк. Однако тогда эта идея доминировала в американском интеллектуальном классе. Для Кёрка же самодовольное упоение мощью «современности», разрушавшее органические связи в обществе ради утопического идеала, было неприемлемо." Александр Бовдунов.



"Иронично, что объявивший войну «модернизму» Кёрк назвал основанный им журнал Modern Age. Вот какие признаки «модернизма» он выделял: «предпочтение перемен перед постоянством; превознесение нынешней эпохи над всеми предыдущими; искреннее одобрение материального обогащения и относительное безразличие к моральному порядку; положительная враждебность к теизму». Модернизм означал «стандартизацию, централизацию, отказ от обычаев и условностей», ориентацию не на высокую культуру, а на «пошлость».

«Знамя, под которым сегодня маршируют модернисты этого толка, носит имя "Демократического капитализма"», – писал Керк, – «Модернизм не ограничивается какой‑либо конкретной партией, фракцией или классом: скорее, это образ мыслей и характера. Менталитет модернистов, стремящихся к всеобщему господству, простирается от космологии до сексуальности; и везде он чрезмерно высокомерен».

«Ужасающий упадок американских городов, разрушение нашего образовательного аппарата и триумф убогих олигархов в большинстве стран мира – это явления, тесно связанные с модернистским менталитетом, который определял политику великих держав», – считал Рассел Кёрк, – «Потомки, возможно, будут еще сильнее смеяться над представлениями людей XX века о том, что их эпоха была кульминацией человеческих стремлений, тогда как на самом деле представления Модерна привели весь мир к краху, худшему, чем тот, что постиг римскую цивилизацию в V веке».

Для Кёрка американская и европейская культура не существуют без культуры античной и без христианства, к которым в англо-американском варианте также добавляются идеи свободы и парламентаризма, а также коммунитаризм, опора на органические общины. Именно в коммунитаризме Кёрк видит опору «американского порядка». Соединенные Штаты выросли из общин. И свобода американского индивида – это на самом деле свобода внутри общины. Консерватизм для него – не особая идеология (понятие «идеологии» Кёрк не любил, считая ее чем-то вроде внешних рамок, сдерживающих свободное политическое воображение). Консерватизм – это особый взгляд на мир и человека с позиции существования «вечных вещей» (термин Т. Элиота) – норм, верований и институтов, которые делают человека – человеком, а не зверем.

«Строго говоря, консерватизм – это не политическая система, и уж тем более не идеология», – писал Кёрк в 1982 году. Скорее, «это способ взглянуть на гражданский общественный порядок».

По мнению Кёрка, можно выделить следующие принципы, отличающие консервативное сознание в его англо-американской версии:

1. Трансцендентный источник порядка: «Люди и народы управляются нравственными законами; и эти законы берут свое начало в мудрости, которая больше, чем человеческая, – в божественной справедливости. В основе политических проблем лежат моральные и религиозные проблемы».

2. Разнообразие и многообразие – «это характеристики высокой цивилизации. Единообразие и абсолютное равенство – это смерть всей настоящей силы и свободы в существовании. Консерваторы с беспристрастной силой противостоят единообразию тирании или олигархии, а также единообразию того, что Токвиль называл "демократическим деспотизмом"».

3. Справедливость не равна равенству. «Справедливое общество требует разумного руководства, различного вознаграждения за различные способности, а также чувства уважения и долга».

4. «Собственность и свобода неразрывно связаны; экономическое равенство не является экономическим прогрессом. Консерваторы, конечно, ценят собственность ради нее самой; но они ценят ее еще больше, потому что без нее все мужчины и женщины находятся во власти всемогущего правительства».

5. «Власть полна опасностей, поэтому хорошее государство – это то, в котором власть сдерживается и уравновешивается, ограничивается разумными конституциями и обычаями. Насколько это возможно, политическая власть должна находиться в руках частных лиц и местных учреждений. Централизация, как правило, является признаком упадка общества».

6. «Прошлое – это великая сокровищница мудрости; как сказал Бёрк, "индивид глуп, но род мудр". Консерватор считает, что мы должны руководствоваться моральными традициями, социальным опытом и всей совокупностью знаний, завещанных нам нашими предками. Консерватор апеллирует к тому, что Честертон называл "демократией мертвых", то есть к взвешенным мнениям мудрых мужчин и женщин, умерших до нас, к опыту рода. Консерватор, короче говоря, знает, что он родился не вчера».

7. «Современное общество остро нуждается в истинной общинности: а истинная общинность бесконечно далека от коллективизма. Настоящая община управляется любовью и милосердием, а не принуждением. Через церкви, добровольные ассоциации, местные органы власти и различные институты консерваторы стремятся сохранить здоровое сообщество».

8. «В государственных делах американский консерватор считает, что его страна должна быть примером для всего мира, но не должна пытаться переделать мир по своему образу и подобию. Законом политики, как и биологии, является то, что каждое живое существо любит превыше всего – даже превыше своей собственной жизни – свою индивидуальность, которая отличает его от всего остального. Консерватор не стремится к господству над миром, и его не радует перспектива сведения мира к единой модели управления и цивилизации».

9. «Мужчины и женщины не совершенны, знают консерваторы, как и политические институты. Мы не можем создать рай на земле, хотя можем создать ад. Все мы – существа, в которых смешаны добро и зло; и если пренебрегать хорошими институтами и игнорировать древние моральные принципы, зло в нас будет преобладать. Поэтому консерватор с подозрением относится ко всем утопическим планам. Он не верит, что силой позитивного закона мы сможем решить все проблемы человечества».

10. Отказ от самоценности реформ и «прогресса». «Изменения и реформы, убеждены консерваторы, не тождественны: моральные и политические инновации могут быть как разрушительными, так и полезными; а если инновации предпринимаются в духе самонадеянности и энтузиазма, они, скорее всего, окажутся губительными». Люди лучше всего себя чувствуют в «в стабильном мире непреходящих ценностей».

Консервативные принципы Кёрка сочетают как органичные для любого консерватора на Земле принципы (трансцендентный порядок, иерархия, органическая община, солидарность общества), так и специфически англо-американские (система сдержек и противовесов, ограничение власти в пользу частных лиц и гражданских объединений, особое внимание к проблеме собственности).

Лучше всего понять консерватизм Рассела Кёрка можно из его критики неоконсерватизма. Он очень четко уловил отход неоконов от базовых принципов англосаксонского консерватизма и даже либерализма в стиле Хайека в сторону навязывания либерального тоталитарного проекта.

15 декабря 1988 года уже в конце своей жизни Кёрк в Heritage Foundation произнес речь, посвященную неоконсерватизму. Базовые недостатки неоконсерватизма, которые он выделил, вообще ставят под сомнение данный «консерватизм», так как неоконы противоречат доброй половине традиционных американских консервативных принципов:

1. «Игнорирование опыта». «Те, кто игнорирует историю, обречены на ее повторение, как напоминает нам Сантаяна. Большинству неоконсерваторов не хватает исторического понимания, как и знакомства с гуманитарной литературой, не хватает тех дальних взглядов и того понимания человеческого состояния, которые составляют основу для успешного государственного строительства. Часто умные, эти неоконсерваторы редко бывают мудрыми», – утверждает Кёрк.

2. Лояльность не США, а иным центрам силы: «Нередко казалось, что некоторые видные неоконсерваторы принимают Тель-Авив за столицу Соединенных Штатов».

Вслед за этим Кёрк разворачивает эти два замечания в принципиальную критику неоконсерватизма как модернисткой, а значит чреватой тоталитаризмом идеологии. Этот отрывок лучше всего привести почти без купюр:

«Некоторое время назад я заметил, что неоконсерваторы часто умны, но редко мудры. К ним можно применить строки Т. С. Элиота: "Где мудрость, которую мы потеряли в знании? Где знание, которое мы потеряли в информации?". В своих публикациях неоконсерваторы навязывают нам много полезной информации и, очевидно, обладают значительными знаниями о мире вокруг нас. Но в понимании человеческого состояния и в постижении накопленной мудрости нашей цивилизации они испытывают болезненный дефицит.

Примером такого недостатка мудрости является увлечение неоконсерваторов идеологией. Некоторые из вас, дамы и господа, присутствующие здесь сегодня, возможно, слышали несколько лет назад мой обмен мнениями с господином Ирвингом Кристолом на этой самой платформе по поводу идеологии. Он и различные его коллеги хотели убедить нас принять собственную идеологию в противовес марксистской и другим тоталитарным идеологиям. Идеология, смею напомнить, это политический фанатизм: в лучшем случае, это замена лозунгами реального политического мышления. Идеология вдохновляет, по выражению Джорджа Оруэлла, "обтекаемых людей, которые думают лозунгами, а говорят пулями"».

С точки зрения Кёрка, опасность идеологии в том, что «все это предполагает, что человек может создать себя сам, подразумевая, что он не тварь, зависимая от Бога, а хозяин своей души и судьбы. Цивилизационной деятельности придается характер спасения, и таким образом на нее накладывается ярлык сакральности».

Также выступал он против неоконовского концепта «демократического капитализма»:

«Прежде всего, эта фраза – противоречие в терминах; ведь капитализм не демократичен, не должен быть и не может быть демократичным. Испытание рынком – это не вопрос подсчета носов и сбора голосов; и признаком капитализма является не заблуждение, что "один человек не хуже другого, а может быть, и немного лучше", а крупные решения, принимаемые проницательными людьми, предпринимателями и менеджерами. Не существует также эгалитаризма в распределении вознаграждений в рыночной экономике.

Во-вторых, "капитализм" – это слово, популяризированное Карлом Марксом; оно подразумевает, что эгоистичное накопление капитала и наслаждение им является единственной целью нашего общества, которое вскоре будет свергнуто пролетариатом. "Капитализм" представлен как целостная система, моральная, интеллектуальная, политическая и экономическая: идеология, придуманная алчными капиталистами, чтобы служить ложным прикрытием для порабощения трудящихся всего мира. Таков марксистский аргумент; и господа Кристол и Новак, похоже, исполняют пророчества Маркса, создавая именно такую идеологию.

На самом деле, наше общество вовсе не является "капиталистической системой", а представляет собой сложное культурное и социальное устройство, включающее в себя религию, мораль, предписывающие политические институты, письменную культуру, конкурентную экономику, частную собственность и многое другое. Это не система, созданная для обеспечения и продвижения интересов крупных обладателей несправедливо нажитого капитала».

Для Рассела Кёрка возмутительны также заявки неоконов на распространение демократии за рубежом в качестве основного принципа американской внешней политики. Идеологизированности неоконов он противопоставляет «живое воображение», основанное на «вечных вещах»:

«Я надеялся, что они (неоконы – прим. ред.) смогут привнести живое воображение в лагерь консерваторов; вместо этого они призывают консерваторов заниматься идеологическими лозунгами, что является смертью политического воображения.

Я ожидал, что неоконсерваторы обратятся к большим социальным проблемам США сегодня, особенно к проблеме разрастания неблагополучного городского пролетариата и разложению морального порядка. Вместо этого, за некоторыми исключениями, их заботит в основном валовой национальный продукт и "глобальное богатство".

Я думал, что неоконсерваторы могут стать поборниками разнообразия в мире; вместо этого они стремятся к созданию мира единообразия и скучной стандартизации – американизированного, индустриализированного, демократизированного, логизированного, скучного мира. Многие из них – культурные и экономические империалисты.

Я предполагал, что неоконсерваторы могут быть инструментами обновления: что они установят новые стандарты политической честности и заквасят здоровой закваской комок твердых консервативных интересов. Вместо этого они вели себя так, как будто были представителями политической машины, слишком часто встречающимися в американской политической истории – жаждущими места, преференций и власти, искусными в интригах, готовыми убрать любого, кто не будет считаться верным неоконсервативной идеологии».

Интервенционистский «консерватизм» неоконов, с точки зрения Рассела Кёрка – подделка, в лучшем случае – деградация, отказ от принципов здорового консервативного мышления в сторону узкого догматизма.

Однако, Кёрк критиковал не только неоконов. Доставалось от него и другому крылу американских «правых», которых обычно воспринимают как антагонистов неоконсерваторов. Речь идет о либертарианцах. На раннем этапе его становления как философа, либертарианские авторы, такие как Изабель Патерсон или Альберт Джей Нок, оказали на него серьезное влияние. Однако позже Кёрк заявлял, что помимо критики государственного бюрократизма и тоталитарного коллективизма консерваторы и либертарианцы не могут иметь ничего общего.

По словам самого Рассела Кёрка, консерваторы всегда «сражались на два фронта: против преемников якобинцев с их "вооруженной доктриной" и против экономистов Манчестера». Индивидуализм (сам Керк заявлял, что он не индивидуум, а личность), идеи свободного от любых ограничений рынка, скептицизм либертарианцев в отношении религии отталкивали его. В 1957 году Кёрк публично спорил с Фридрихом Хайеком, защищая религию.

Уже в «Консервативном разуме» Керк утверждал, что «Бёрк, увидев наш век, никогда бы не согласился с тем, что общество потребления, столь близкое к самоубийству, – это цель, к которой Провидение готовило человека».

Материализм либертарианцев, их сведение всего спектра человеческого существования к экономике, были ошибкой, с точки зрения Кёрка. Для него человек – это больше, чем материя, больше, чем животное, стремящееся максимизировать свою эффективность. В конечном итоге, человек – это существо, созданное по образу и подобию Божьему, обладающее свободой и достоинством.

Человек, согласно Кёрку, по-настоящему свободен от уз животного существования за счет связи с «вечными вещами» и ценностями – в религии, в традиции предков, в истории. Эта свобода делает его способным к воображению, на основе которого только и возможно развитие общества, создание высокой и дифференцированной культуры, включая культуру управления государством. Слово «воображение», как отмечает Эдвард Эриксон, исследователь творчества Кёрка, встречается у него чаще, чем слова «коммунизм», «либерализм» или «консерватизм».

Выражение «моральное воображение» Рассел Кёрк находит у Эдмунда Бёрка и расшифровывает его как «силу этического восприятия, которая преодолевает барьеры частного опыта и сиюминутных событий».

Иначе говоря, то воображение, о котором постоянно говорит Кёрк – именно «моральное воображение». Без опоры на трансцендентное и историческое, то есть без Бога и опыта предков, человек теряет способность к настоящему воображению, его существование в горизонте сиюминутного становится одномерным и простым. Дело не в том, что якобы возможны «моральное» и «аморальное воображение». По сути, воображение и творчество, культура и политика возможны только как «моральные». Аморальное ведет к упадку воображения. Воображение может быть богатым только как «моральное». Настоящая политика скорее «искусство», чем наука, и как всякое искусство оно деградирует вместе с аморализацией воображения, с его догматизацией и одновременно отрывом от традиции, где сливаются исторический опыт и вечность обращения к трансцендентным истокам.

«Моральное воображение – это главное свойство, которое человек не разделяет со зверями. Это способность человека воспринимать этическую истину, неизменный закон в хаосе множества событий. Без морального воображения человек просто жил бы день за днем, или, скорее, мгновение за мгновением, как это делают собаки. Это странная способность – необъяснимая, если считать, что люди имеют только животную природу – различать величие, справедливость и порядок за пределами аппетита и корысти», – отмечал Кёрк.

Рассел Кёрк, как почти всякий американец, преклоняясь перед образами «Отцов-основателей» и посвятив фундаментальное исследование американскому порядку «Roots of American Order», тем не менее, считал, что этот порядок не предназначен на экспорт. Для Кёрка важен «американский порядок» как сложная структура, которая держит американское общество вместе. Порядок означает способность к ориентации для каждого члена общества, способность к различению добра и зла, правильного и неправильного, распределение обязанностей и прав в обществе, позволяющее достичь справедливости, свободы и сотрудничества.

Настоящий порядок – всегда исторический, он может быть метафорически уподоблен дереву, уходящему корнями в глубь веков. «Американский порядок» вырастает естественно в среде, созданной европейскими поселенцами в Северной Америке, и основан на обращении к античной философии, Библии, идеям британских философов Нового времени (Гоббс, Локк и Бёрк), а также на особой философии собственно основателей США.

Кёрк отказывает этим идеям в универсализме, показывая их уникальность и связь с историко-философским контекстом возникновения США. Более, такой универсализм, по мнению Кёрка, противоречит идее разнообразия (а это тоже часть «американского порядка» – разнообразие и личная свобода). Так и в мире должны быть разнообразие и свобода.

Отсюда и критика идеологии и «проектного» либерализма неоконов у Кёрка. Все это закрывает возможность для реализации человеческой свободы и ликвидирует многообразие. Потому в одной из своих формулировок принципов консерватизма сразу вслед за уверенностью в существовании трансцендентного порядка (а любой трансцендентный порядок означает платонизм) он вторым пунктом утверждает привязанность к «разнообразию и тайне» человеческого существования.

Поэтому Рассел Кёрк описывает и «американский порядок» сам по себе не как унифицирующую схему, но как многообразие, где важную роль играет не столько индивидуализм, сколько коммунитаризм, а консервативное направление мысли – важнейшая составляющая интеллектуального процесса. Этот порядок для него вслед за Бёрком – «партнерство» «не только между живущими, но между живущими, умершими и рождающимися». Это связь поколений, обращение элиты к вечным философским вопросам и жизнь конкретных общин американцев, а не абстрактный проект, заброшенный в будущее. Это по-американски, но совсем не по-глобалистски.

Именно это коммунитаристский консерватизм сейчас во многом – основа идеологии «палеоконсерватизма» и тех консерваторов, что поддерживают Трампа. Это выход к идее «плюриверсума» через осмысление «американского порядка».

«Навязывание американской конституции всему миру не сделает весь мир счастливым; напротив, наша конституция будет работать в немногих странах и быстро сделает многих людей несчастными. Государства, как и люди, должны найти свои собственные пути к порядку, справедливости и свободе; и обычно эти пути древние и извилистые, а указателями являются авторитет, традиция, предписание», – отмечал Кёрк.

По словам современного американского консерватора Джейсона Джуэлла, будь Кёрк жив сейчас, он скорее поддерживал бы Дональда Трампа, чем его противников:

«Поддержка Кёрком выдвижения Бьюкенена в президенты, его частая критика сделок "свободной торговли", таких как NAFTA, его обеспокоенность тем, что политика открытых границ угрожает сплоченности и экономической стабильности американского Хартленда, его оппозиция интервенционизму за рубежом – все эти позиции позволяют предположить, что он бы в значительной степени поддерживал ключевые пункты платформы Трампай, – утверждает Джуэлл, – «Однако также вероятно, что Кёрк рассматривал бы популистскую привлекательность Трампа как опасно поверхностный национализм, который в значительной степени не понимает, что представляет собой американское "величие"».

Рассел Кёрк остается предельно актуальным мыслителем и по сей день. Его наследие позволяет по-иному взглянуть на саму американскую цивилизацию и то, что является в ней «порядком», а что нет. Коммунитаристский консерватизм Кёрка делает акцент на защите глубинной Америки, американского Хартленда, объединяя стихийный консерватизм «маленьких людей», относясь с вниманием к культуре и философии, утверждением необходимости сохранения и защиты религиозного порядка. Именно в перспективе Кёрка возможно переосмысление Америкой своего места в рамках многополярного мира.

Здоровый англосаксонский реализм, антиутопизм Кёрка, уверенность в том, что люди не могут построить рай на земле (а вот ад как раз могут!) также способны стать хорошим средством для того, чтобы делать мышление других консерваторов более трезвым, не позволяя удаляться в бесплодные фантазии. Его антиидеологизм и антимодернизм, ориентация на «моральное воображение» как особое измерение человечности даже могут быть источником вдохновения и отправной точкой для исследований за пределами классических политических теорий Модерна: либерализма, социализма и национализма. Кёрк, как и в какой-то степени близкий ему Эрик Фёгелин, могут рассматриваться как точки входа в Четвертую политическую теорию из англосаксонского консерватизма и «правого» либерализма.

С другой стороны, не было бы ничего глупее, чем в полном разрыве со стилем мышления самого Кёрка провозглашать, например, все его принципы консерватизма универсальными и актуальными для любого цивилизационного контекста. Коммунитаризм общин как последних носителей органического традиционного порядка может быть противопоставлен государству исключительно в контексте отчужденного государства-Левиафана Нового времени. В других цивилизациях и в других типах государства, например, в традиционной Империи, эти отношения выстраивались и могут выстраиваться в дальнейшем иначе: симфонически, субсидиарно и синергийно в реализации стоящей перед обществом и государством общей задачи, обусловленной религиозными устремлениями и исторической традицией."


Тёмная утопия. Англосаксонские корни либерализма

Это расшифровка беседы, в которой Аурон МакИнтайр модерирует бесуду Ника Лэнда и Александра Дугина. Диалог охватывает широкий круг тем: англосаксонские корни либерализма и «палеолиберализм», концепцию «пустой вершины» (децентрализации) и республиканское перекодирование, Империю и сакральную политику, множественность Dasein’а и виды темпоральности, эсхатологию, а также вопрос о том, свидетельствуют ли современные технологии, Искусственный Интеллект и недавние обвинения Лэнда в «сатанизме», о возвращении религии и бессмысленности секулярного дрейфа.

Аурон МакИнтайр:

Всем привет, как дела? Спасибо, что присоединились ко мне сегодня днём. У нас сегодня отличная трансляция с замечательными гостями, и я уверен, вам это действительно понравится. Мне уже доводилось ранее брать интервью у обоих этих людей — Александра Дугина и Ника Лэнда. Считаю, что оба они — важнейшие мыслители нашего времени, одни из немногих, кто занимается по-настоящему интересной философией. Я рад, что они оба сегодня с нами для этой беседы. Итак, Ник и профессор Дугин, большое спасибо, что пришли.

Ник Лэнд:

Рад быть здесь с вами обоими.

Александр Дугин:

Спасибо. Большое спасибо.

Аурон МакИнтайр:

Итак, господа, я постараюсь направлять ход обсуждения, но, конечно, основное внимание — вам обоим. У меня будут лишь некоторые наводящие вопросы, но, пожалуйста, не стесняйтесь вступать в разговор, задавать вопросы друг другу, взаимодействовать. Это вовсе не формальные дебаты или что-то подобное.

Начну, пожалуй, с того, что, как мне кажется, является очевидной и общей точкой согласия, — и посмотрим, куда нас заведёт разговор.

Оба вы, как я понимаю, рассматривали либерализм как продолжение специфического англосаксонского способа бытия, как особое направление культурного развития, ставшее впоследствии глобальной идеологией. В каком-то смысле кто-то может считать это положительным явлением, кто-то — разрушительным.

Так что, возможно, начнём с этой основной идеи.
Мистер Лэнд, не могли бы вы рассказать немного о либерализме, его англосаксонских корнях и о том, во что он превратился, будучи абстрагированным от этой конкретной культурной формы?

Ник Лэнд:

Ну, прежде всего, я бы начал с того, в чём мы, вероятно, согласны. Я думаю, что то, что сегодня называют либерализмом — этот глобалистский, универсалистский, морализаторский монстр — является, безусловно, величайшей проблемой в мире.

В этом я совершенно уверен. Но, думаю, здесь как раз и начнётся наше расхождение. Я не считаю, что этот исторический результат строго вытекает из самой сути либерализма.

На мой взгляд, существует защищаемое, оправданное понятие либерализма — палеолиберализм, — которое можно определить совершенно иначе, чем то, что в действительности происходило и происходит под его именем.

У меня есть небольшое рассуждение на этот счёт, но, возможно, сейчас я сделаю паузу и позволю сначала высказать противоположную позицию.

Аурон МакИнтайр:

Совершенно верно. Итак, профессор Дугин, как вы считаете — существует ли такая форма либерализма, которая могла бы быть здоровой, действенной, служить тем людям, ради которых она изначально была задумана?

Ник Лэнд:

Можно я немного перебью, только чтобы уточнить одну вещь? Я хочу сказать, что либерализм может быть здоровым для англичан. То есть я вовсе не утверждаю, что даже в самой упрощённой, палеолиберальной форме это является основой глобальной идеологии.

Это совсем не то, что я имею в виду. Напротив, это как раз и есть предмет нашего расхождения. Так что, да, извините.

Александр Дугин:

Спасибо. Мы можем подойти к этому вопросу с разных сторон. Прежде всего, я полностью согласен с тем, что либерализм — это англосаксонское явление. Нам необходимо проследитьгенеалогию либерализма. Он зародился в Британии, но я не думаю, что Британия всегда была либеральной.Был особый исторический момент, когда британцы приняли эту идеологию. И если углубиться, мы можем проследить генеалогию либерализма до номинализма Росцелина из Компьена и францисканцев еще в эпоху Высокого Средневековья во Франции.

Итак, что такое либерализм?

Либерализм — это отождествление человека с индивидомумом. Это своего рода абсолютный индивидуализм, стремящийся освободить человека от любой коллективной идентичности, от личности. Индивидуум противоположен личности (как актер тому герою произведения, роль которого он играет).

Индивидуум — это то, чем ты обладаешь только сам, что не разделяешь ни с кем. В этом суть индивидуума: ты являешься только самим собой и ничем иным. Ты не делишь свою идентичность ни с классом, и с сословием, ни с церковью, ни с расой или этносом, ни с полом. Ты полностью сведен к тому, чтобы быть тем, кто ты есть, и ничем иным. Это своего рода освобождение от всего общего, коллективного, универсального, связанного с видом. Индивидуализм и либерализм тесно связаны, потому что либерализм по сути — это исторический проект, сценарий, стратегия освобождения индивида от любой коллективной идентичности.

Исторически это началось не с англосаксов, а с номинализма во Франции — с Росцелина, с францисканского ордена в Европе. В Англию это пришло вместе с францисканскими монахами. Это было принято британцами, Дунсом Скотом, Оккамом, которые сами были францисканцами. И это подготовило почву для появления протестантской антропологии, основанной на индивидуальных отношениях человека с Богом. Определенный процесс развития западной христианской теологии привёл к либерализму.

Матрицей наиболее активного развития этого процесса была Реформация в Великобритании. После этого, как правильно описал Ник Лэнд в своём блоге, последовала секуляризация протестантизма и кальвинизма. Капитализм стал своего рода секуляризацией протестантизма, основанного на тех же индивидуалистических принципах — сначала религиозных и теологических, затем секулярных.

Капитализм, по Максу Веберу и по вашему анализу, был также применением этих теологических и антропологических принципов ко всей системе общества и экономики. Это явление предшествовало формированию англосаксонской традиции, потому что до прихода францисканцев англосаксонская теология была иной. Ансельм Кентерберийский и другие, многие платоники, аристотелики, кельтское христианство — всё это было совершенно другим.

Номинализм радикально отличается от Платона и Аристотеля. Согласно Платону и Аристотелю, человек — это нечто большее, чем индивидуум. В первую очередь это идея, эйдос, форма, душа, исходящая от Бога — Нус, Логос. Только согласно индивидуалистическому номинализму, в версии Росцелина и Оккама, человек является только и исключительно индивидуумом.

Это не началось с англосаксов, но расцвело благодаря именно англосаксонской традиции и со временем стало характерной чертой англосаксонской идентичности, проецируемой и на Соединённые Штаты. Шаг за шагом, вместе с расширением британской колонизации, это стало своего рода глобальным универсальным шаблоном.

Континентальная, франко-германская, более социально ориентированная традиция сопротивлялась этому до недавнего времени, но в целом была побеждена. Теперь это своего рода универсальная, глобальная норма. Почти все сегодня согласны с тем, что человек — индивидуум, и это вне обсуждения. Никто в этом больше не сомневается.

Когда эта англосаксонская философская концепция стала универсальной, все противоречия, заложенные в ней, также стали очевидными. Если сравнить старый английский «высокий стиль» — этнически ограниченное понимание либерализма, исключительное и своего рода «аристократическое», — с глобалистской, очень вульгарной массовой версией либерализма, можно испытать шок от огромной пропасти между ними.

Современный либерализм стал главным идеологическим инструментом глобализации и массовизации. Сравнивая эту парадигму с изначальной — этнически маркированной — мы вынуждены констатировать, что они почти противоположны.

Леволибералы в США — wokism, DEI, LGBTQ+, поощрение нелегальной массовой миграции, трансгендеризм, критическая расовая теория — дают очень наглядное представление обо всём этом. Это конечная станция. Вы начинали с чего-то более или менее благородного, интересного, стильного, а в итоге получили нечто вроде пародии, нечто совершенно отвратительное.

В этом смысле я могу согласиться с концепцией Ника Лэнда о том, что существуют разные фазы либерализма, и если их сравнивать, мы видим огромную разницу, даже пропасть между ними. Образованный британский джентльмен, представляющий себя как чистый, полностью независимый индивидуум, отказывающийся иметь что-либо общее с другими, — это одно. В английской литературе можно найти множество примеров того, как это работает: лорд Генри в «Портрете Дориана Грея» и многие другие. Это выглядит отчасти возвышенно и стильно. Вы могли высокомерно и горделиво носить свою эксклюзивную идентичность, как это делали англичане в истории и культуре. Это этнически ограниченный англосаксонский либерализм, на который указывает Ник Лэнд.

Но когда это распространяется на всё население Земли, претендуя на то, чтобы быть универсальной мерой вещей, это становится пародией. Это крайне неуклюже и глупо. Такая уродливая извращённость вызывает чувство тошноты… ощущение, что мы имеем дело с чем-то постыдным, полностью противоположным красоте и достоинству. Хотя бы по эстетическим причинам либерализм, возможно, не следует распространять за пределы его оригинальной культурной зоны…

Будучи локализованным, находясь в нормальных пределах, эта индивидуалистическая установка может быть даже симпатичной и привлекательной. Но на глобальном уровне это выглядит ужасно.

Полностью по ссылке: https://www.geopolitika.ru/article/nik-lend-i-aleksandr-dugin-o-liberalizme-imperii-i-eshatone

Оставить комментарий

Популярные посты: