«Росток мироздания». Продолжение.

with_astronotus — 11.10.2025

4. Кадры, Клыч, бюро и кью-пространство

      Окончательно утратив девственность, Клыч остался собой весьма доволен.
      «Вот и определилось, кто есть кто,— сказал он себе. — Ай да Змей Горыныч! Лапочка ты моя сладкая».
      И действительно, Игнат Андреевич изменился, как внешне, так и внутренне.
      Внутренне он перестал дёргаться и страдать. Теперь он имел в кармане пятьдесят семь миллионов, из которых почти пять миллионов мог пустить в рост, не опасаясь вопросов о неосновательном обогащении. С таким капиталом Клыч мог по-прежнему позволить себе пролетарскую прямоту в оценке разных явлений жизни, а мог и проявить порою некоторую снисходительность. В конце концов, что такого могут понимать в мировых процессах люди, у которых нет при себе и на банковских счетах пятидесяти семи миллионов?! Поэтому Клыч приобрёл некоторую вальяжность и даже стал осторожнее в суждениях. Зато свои суждения он теперь высказывал размеренно, с интонацией, без того хриплого крика, на который раньше ему нередко приходилось срываться.
      Внешне же Клыч изменился, приобретя новые, искусственные зубы, которые были существенно лучше прежних. Дело было так: перестав торговать туалетной бумагой, Игнат Андреевич решил покончить с этой стороной своей жизни одним эффектным аккордом, поэтому он оптом сдал государству всех своих бывших покупателей гигиенической продукции как содержателей нелегальных миграционных центров. В пяти случаях из семи дело выгорело, покупателей арестовали или депортировали из страны, а вот ещё в двух случаях армяне, покупавшие у Клыча бумагу, шампунь и одноразовые зубные щётки для своих постояльцев, оказались так называемыми честными бизнесменами. Они предъявили в суде все положенные документы, и Клыч недополучил полагавшиеся за них десять тысяч выплаты. Расстроенный таким исходом дела Игнат Андреевич потратил целый выходной на самостоятельное расследование вокруг толкучки, пытаясь доказать свою правоту; кончилось тем, что толпа родственников этих бизнесменов собралась вокруг Клыча и как следует его поколотила. Положение внезапно спас невесть откуда появившийся здоровенный жлоб; он раскидал атаковавших Клыча женщин с кухонной утварью и мужчин с монтировками, легко подхватил одной рукой Игната Андреевича и его мопед, поспешно вынес то и другое за пределы рынка, поставил на землю в ближайшей подворотне… Клыч принялся было благодарить своего нечаянного спасителя, но тотчас же поперхнулся: перед ним стоял тот самый Лёлик из технологической будки, что уже дважды крепко саданул ему в челюсть — и справа, и слева!
      «Ну, всё, теперь-то я тебя достал!» — решил Игнат Андреевич.
      Когда прибыли своим чередом на место происшествия стражи порядка, которые начали выяснять, что происходит, Клыч без колебаний указал на Лёлика как на своего главного обидчика. Тот громко запротестовал, принялся оправдываться, но Клыч стоял на своём. Полицейские и охранники уже скрутили было Лёлика, но тут набежала вновь толпа армян и армянок, принялась обижать Клыча словесно, и из их слов любому стало ясно, что Игнат Андреевич зря называет Лёлика своим главным обидчиком. Разогнав представителей титульной на толкучке национальности, полицейские ушли восвояси.
      — Ну что ж,— сказал Клычу Лёлик,— долг платежом красен. Вот посадили бы меня из-за тебя, падлы, лет на шесть. Или в рекруты бы отдали. А теперь тебе никто не поверит…
      И он саданул Игнату Андреевичу в обе челюсти снизу таким лихим апперкотом, что зубы Клыча так и запрыгали по разбитому асфальту подворотни.
      На больничном Игнат Андреевич провёл неделю. За это время добрый Рафаэль Салерно, всемогущий волшебник и титан, словно сошедший на грешную землю с картин эпохи Возрождения, сделал ему в своей лаборатории новые протезы из белого сапфира. Тем временем вызвавшаяся быть добровольной сиделкой Нкосинати суетилась вокруг Клыча в его комнатушке, ухаживая за больным и наводя в его жилище разнообразный женский порядок. Клыч разглядывал её с высоты койки, раздумывая, стоит ему ради хороших отношений пытаться преодолеть свою природную брезгливость к людям другой расы или всё же лучше пока повременить. Поразмыслив и прикинув денежные расходы на разную романтику, Клыч решил подождать с активными действиями, но и не возражать особенно, если вдруг всё однажды получится как-нибудь само собой.
      Впрочем, в ответ на прямой вопрос Михала Зуборезца, навестившего Клыча на больничном, он сказал тому совершенно откровенно:
      — А вы знаете, что сто процентов этих чернокожих женщин страдают вирусом иммунодефицита и другими постыдными заболеваниями?! Это у них от обезьян.
      — Но ведь доктор Селе… — принялся было возражать Михал.
      — Сто процентов! — тоном, не терпящим никаких возражений, отрезал Клыч.
      Сердобольный Зуборезец только повздыхал сокрушённо. Уходя, он всё-таки оставил Игнату Андреевичу пачку барьерных средств предохранения от разных нехороших вирусов, пробормотав себе под нос что-то вроде того, что «вам это всегда будет в любом случае нужнее, чем мне». Клыч тотчас рассовал в эти пакетики все свои наличные деньги, русские и западные, надеясь таким нехитрым способом дополнительно повысить их сохранность.
      Пока челюсть Игната Андреевича окончательно заживала в очередной раз, из недр дирекции пришло указание назначить его инспектором по вопросам организации документооборота и кадровых перестановок. Это была довольно высокая должность с хорошей заработной платой. Кроме того, Клыч затребовал служебный автомобиль — и вмиг получил его, старенький «опель-тардиград», вполне прилично выглядевший снаружи, но изнутри поддерживаемый на ходу, по всей видимости, лишь какой-то неведомой магией, так как единственным, что скрепляло все части его ржавого механического тела воедино, был толстый слой краски поверх изъеденного коррозией корпуса. Водительских прав на машину у Клыча не было, и управлял «опелем» в итоге каплевидный автомат равновесия, специально для этого дела выделенный Реем со склада.
      Против такого карьерного роста Игната Андреевича серьёзно возражали и Бек-Таргиев, и Томас де Паленсия, но куда им обоим было тягаться с дирекцией проекта, за плечами у которой призрачно маячил во тьме могущественный, таинственный Институт Исторических Технологий! Клыч разом получил свой собственный кабинет в административном корпусе, с телефонами, селекторами, экранами, с письменным прибором и настольной лампой, с копией картины Блейка, изображавшей Юризена в неприличной позиции с голой Аханией¹, с занавесками на окнах, вездесущим фикусом в горшке и прочими атрибутами офисной жизни.       Не полагался Клычу ещё только секретарь, но и здесь Игнат Андреевич расстарался — завёл ещё одного автомата, бессменно торчавшего подле дверей. И так, наконец-то, началась новая глава в его новой жизни среди бездн и тайн проекта КВИНТЕР.
      Его первым деянием стал подробный анализ всех сотрудников. Не прибегая к помощи Торквемады, Клыч мог теперь ознакомиться со всеми личными делами участников проекта и не без удовлетворения обнаружил, что на строительстве этой установки кью-пространства работает, вообще говоря, великое множество довольно случайных людей. Большинство из них попало в проект примерно так же, как и сам Игнат Андреевич; кто-то попросил кого-то за кого-то, кому-то некуда было деваться, а кто-то просто попал в беду — и тотчас же длинная рука Бек-Таргиева или ещё кого-нибудь из действующих руководителей проекта тянулась вытаскивать несчастного за шкирку, помещая впоследствии на тёплое и кормное местечко. Пользуясь своими новыми полномочиями,       Клыч начал приглашать к себе таких людей в кабинет на приватные разговоры и, в целом, не прогадал.
      Большая часть этих его новых собеседников искренне недоумевала: куда же, в сущности, занесла их на сей раз нелёгкая человеческая доля? Они, эти людишки с улицы, попавшие милостью Бек-Таргиева или его клевретов под кров проекта, были честными работягами, хорошими товарищами, исполнительными подчинёнными, но о целях, задачах и возможностях КВИНТЕРа большинство из них совершенно не думало. Многие искренне верили во всю эту дежурную хрень насчёт кью-пространства, математических континуумов и бесконечного источника энергии для всего человечества, а всякие бек-таргиевские фокусы со временем, пространством, планетами и так далее — относили на счёт возросшего уровня научных знаний человечества, который, несомненно, может и не такое позволить делать. Эти человечки выросли на буржуазных фильмах, где супермены-герои усилием руки, а то и мысли переписывали законы мироздания; с их точки зрения, не стоило удивляться тому, что на их глазах такие вещи проделывались с явными усилиями и за большие деньги, коль скоро на экранах происходило то же самое, только легко и почти бесплатно.
      Из всех этих людей Клыч легко выделил самых покорных и самых внушаемых, пригласив их в свою новую организацию, выдаваемую окружающим за ту самую революционную ячейку, о которой он говорил недавно Бек-Таргиеву. Отдельную когорту в этой ячейке составили несколько принципиальных инженеров, возмущённых, как и сам Клыч, попытками покушения КВИНТЕРа на базовые правила механики. Инженеры зубрили эти правила всю жизнь, а теперь никак не могли взять в толк, почему планетодержатель, увеличиваясь до гигантских размеров, не обладает собственной гравитацией и не разрывает планеты вместо того, чтобы удерживать их, или же куда девается инерция того рычага — допустим, обычной рукоятки от швабры,— которым сотрудники проекта время от времени пододвигают, скажем, галактические стены подальше от опасных войдов². Инженеров это бесило, так как противоречило тому, что они изучали всю жизнь. Клыча это тоже бесило, хотя и совершенно по другой причине, но он, общаясь с инженерами, старательно делал вид, что полностью разделяет и распространяет их бешенство.
      Таким образом, Игнат Андреевич обеспечил себе некоторую популярность. Теперь, собираясь по вечерам в помещении клуба при общежитии, он мог без стеснения поносить КВИНТЕР и Бек-Таргиева хоть за что — можно за наглость и неуважение к законам природы, можно за хамство и авторитарный стиль руководства, а можно и за беспочвенные фантазии, наполненные безразличием к реалиям современной буржуазной Земли, прославляющим бездумное потребление и безразличным к реальным нуждам простого рабочего человека. «Нам нужны кусок хлеба и бесплатная одежда,— восклицал Клыч, обращаясь к своим слушателям,— а они пытаются строить для нас вселенные и проливать на нас океаны какой-то дармовой энергии, которая нам даром не сдалась!»       Игната Андреевича слушали, порой не соглашались, но подчас говорили о нём уважительно: «Этот — за справедливость! Он нас начальству в обиду не даст!»
      Когда весть об этих собраниях дошла до Томаса де Паленсия, тот пришёл в ярость. Он хотел было уволить Клыча, но тот был уже не в его власти — на новое место Игната Андреевича назначила дирекция проекта, взяв его туда без всякого испытательного срока, и ни Торквемада, ни сам всемогущий Бек-Таргиев не могли повлиять на это решение. Клыч с удовлетворением узнал от Нкосинати, что главный инженер закатил Торквемаде изрядный скандал по этому поводу. «¡Вот к чему привело ваше человеческое понятие о справедливости для всех и каждого!» — орал он, в то время как Томас де Паленсия только вздыхал сокрушённо, заглядывая виноватыми глазами проштрафившегося спаниеля в лицо своего обожаемого «доминуса». Отчаявшись выгнать Клыча, Торквемада решил было устроить показательную расправу над его сторонниками, но тут уже вмешался комитет профсоюзов, и ничьи головы в итоге не полетели с плеч. Бек-Таргиев ограничился тем, что расставил по всем ключевым узлам проекта двух своих мрачных помощников, Коноваленко и Каримова, облачённых в грубые ботинки, тельняшки и ужасающего вида чёрные бушлаты. Эта парочка мешала людям Клыча ходить в те места, куда им не положено было ходить, а также клеить на стенах разные придуманные Клычом дацзыбао³ и вообще заниматься всякой агитационной работой.
      Чтобы ещё больше укрепить свои позиции в вопросе пропаганды, Игнат Андреевич вызвал Бек-Таргиева на спешно собранное бюро революционной организации, той самой, которая вывезла Клыча в середине лета из зоны гражданских беспорядков. Здесь он повторил все свои обвинения в адрес главного инженера, от обличения его буржуазных нравов до потворствования поганым стремлениям человечества к абсолютной власти над мирозданием. Бюро, состоявшее из десятка решительно настроенных людей, в основном молодых, молча внимало, ожидая, как будет выкручиваться Бек-Таргиев. Под занавес Клыч заявил, что Бек-Таргиев вообще не тот, за кого он выдаёт себя не только уважаемому руководству дорогостоящего международного научного проекта, но и своим товарищам по партии. Как смеет он, агроном и сын агронома, руководить стройкой, требующей инженерного образования? По какой такой причине десятки и сотни людей, работающих в КВИНТЕРе, называют Бек-Таргиева совершенно другими именами и даже фамилиями? В конце концов, каком языке и кем именно написаны и подписаны официальные бумаги, лежащие в его, Бек-Таргиева, рабочем столе?!
      Члены бюро и собравшиеся представители организации с любопытством выслушали обвинения Клыча. Потом председатель собрания, спортивная длинноволосая девушка Кристина, кивнула инженеру, вальяжно развалившемуся на стуле.
      — Ну, что вы на это ответите, Арслан Кайратович? Расскажете нам о себе сегодня что-нибудь интересное?
      Главный инженер проекта КВИНТЕР уселся поудобнее, и в этот момент Клыч вдруг отчётливо понял, что схватку на бюро он бесповоротно и полностью проиграл.
      — Нечего ему сказать! — выкрикнул он с неожиданной силой и злобой. — Нечего! Пусть сидит и молчит теперь, пока его товарищи судят! Гнилая буржуазная сущность Арсланчика нам всем совершенно ясна…
На Клыча зашикали, председатель бюро призвала к порядку.
      — Рассказывайте, товарищ Бек-Таргиев. Это правда интересная история, я же вижу.
      — Давным-давно,— начал инженер свой рассказ, по обыкновению наполняя речь океаном звучных интонаций,— я и в самом деле родился и жил под другим именем, а можно сказать, что даже в другом мире. Тогда меня и в самом деле знали под именем Игнасио Лазаруса, я жил в Бразилии, занимался проблемами популяции диких обезьян Нового Света, и даже помыслить не мог, какие события приведут меня сюда, в руководство проекта КВИНТЕР. Случилось так, что мир вокруг меня чуть не погиб. Казалось, что сама природа взбунтовалась и ополчилась на человечество; леса разрушали города, болезни косили людей миллионами, а элита человечества, все эти свободомыслящие и прогрессивные либералы с идеями справедливости во имя прогресса и прогресса во имя справедливости, укрылись от грядущей катастрофы за стенами немногочисленных крепостей-мегаполисов, рассчитывая переждать катастрофу, а потом выйти наружу и переустроить жизнь всей Земли на новых, одним им ведомых началах. И вот в разгар этой всей катавасии ко мне на биологическую станцию явился однажды некий очень энергичный американец, доктор Алан Джонс. Он был в порванной рубахе, в окровавленных джинсах, со следами от укусов крупного ягуара на запястьях и на левой щиколотке. Он сказал мне, что за ним охотятся агенты неведомой, но чрезвычайно могущественной организации, которая называет себя «Институт Исторических Технологий». Доктор Джонс предложил мне план…
      С этого момента рассказ Бек-Таргиева стремительно начал обрастать совершенно фантастическими подробностями. В его сказаниях сражались и действовали могущественные силы поистине космических масштабов. Там был таинственный Институт, забрасывавший через потоки возвратного времени в прошлое своих плохо знающих историю, но хорошо экипированных агентов, которые собирались перекроить эту историю в соответствии со своими личными представлениями о хорошем и справедливом обществе. Там были огромные флотилии звёздных кораблей, по счастью, не боевых, но оттого не менее могущественных; были также и флотоводцы, возглавляемые мудрыми звёздными адмиралами, такими, как великий адмирал Александр Симберг, по прозвищу Гор, как его учитель и наставник, которого все называли просто Адмиралом — так велико было уважение к нему даже у его врагов, и такими, как их беспощадный враг Зольдор со своей то ли женой, то ли походно-полевой спутницей Триклинией, которую называли за глаза «королевой дьяволов», а в глаза — «владычицей Небесной Польши».
      Были там также интеротряды и интербригады; были земляне, которые построили себе светлое коммунистическое будущее, поэтому теперь могли спокойно умирать. Так решили за них многие другие цивилизации, которые тоже построили себе светлое будущее, жили там под властью мудрецов — хранителей тысячелетнего груза знаний и традиций,— и давно уже присматривали себе, в соответствии с обычаями разума и законами природы, подходящую общественную могилку на звёздном кладбище. Земляне же, как и некоторые их союзники, умирать вовсе не хотели, поэтому решили те обычаи проигнорировать, а законы переписать; часть этой работы, по словам Бек-Таргиева, была делегирована как раз ему и его единомышленникам. Были там и его соратники, сотрудники, современники; были титаны мысли и действия, люди очень разного масштаба. Инженер показал своим слушателям целую галерею персонажей мировой истории, от того русского учёного, который первым поставил на практическую почву дело человеческого бессмертия, до каких-то совсем уж случайных людей, каждый из которых, по мнению Бек-Таргиева, играл тем не менее ключевую роль во всей структуре мироздания. По словам инженера о любом человеке всегда получалось как-то так, что именно от этого человека обязательно тянулась тоненькая нить событий и решений, сплетавшихся в единый могучий канат всеобщей воли человечества — канат, на котором висела теперь судьба старой и новой вселенной.
      Не обошлось, разумеется, и без всякой чертовщины и мистики. Так, в рассказах Бек-Таргиева часто фигурировали, например, эльфы. Впрочем, инженер быстро дополнил, что «эльфами» в его круге понятий принято было называть любые народы, которые выросли и развивались в искусственно управляемой среде обитания, не сражались до поры до времени за своё выживание в битвах с упрямыми стихиями и с дикой природой, а сразу обратили своё внимание к высоким целям и задачам, достойным разумного существа. Помимо эльфов, а также разнообразных инопланетян, встречались в повествовании Арслана Кайратовича и другие странные существа. Были там оборотни-волки и оборотни-ягуары, гигантские синие черепахи размером с дом, были говорящие о политике жабы с человеческими лицами, были разумные скунсы-демократы, были работящие бобры с имперскими наклонностями, были шестиногие огромные песцы, синие ублюды, колючие и неприятные в общении безобразы, летающие киты, четырёхкрылые космические ласточки, многоголовые и многоглазые львы, не чуждый научному материализму ослобык; были опасные металлические мухоножки с внешних планет, были очень назойливые и очень умные коммарики, была ещё куча разных других странных и невесть откуда взявшихся зверей, птиц, рыб, гадов, паразитов и других животных. Встречались в рассказах инженера и странные космические сущности, от разумных и говорящих звёзд до неприятных даже по описанию «адронных червей», питавшихся вырожденным ядерным материалом из недр погасших навеки звёздных сердец — белых карликов.
      И вся эта великая масса живой разумной материи, организованной и организующей окружающий её мир, тысячи лет непрерывно дралась внутри себя, сражаясь за некое общее видение контуров будущего, сути нового мира, которому надлежит всё же родиться в этом горниле коллективного творения и простоять нерушимо многие эоны, прежде чем его сметёт новым неизбежным кризисом, вечным спутником всякого развития. В борьбе этой выделялись отчётливо три силы. Одна, представленная единомышленниками Бек-Таргиева, готова была поднять над мирозданием флаг солидарного коллективного владения всеми ресурсами и возможностями любой вселенной; эта сила признавала право любого разумного существа распоряжаться своей свободной волей и быть хозяином своей судьбы в той степени, в которой это зависит от текущих и будущих возможностей этого солидарного сообщества. Другая сила, на стороне которой стоял Институт и ряд связанных с ним организаций, не признавала за большинством людей права распоряжаться своими и чужими судьбами. Институт настаивал на том, что история определяется усилиями возвышенных одиночек, сверхлюдьми, способными смотреть на мироздание как на игровое поле, а на каждого человека, а то и на любую общность, как на фигуры на этом поле, которые подлинные игроки перемещают и снимают по необходимости с доски в борьбе за свою личную неограниченную власть. По сути, борьба этих двух сил была борьбой между концепциями солидарности и отчуждения, между свободным развитием сущности и её прямой эксплуатацией. Эту борьбу нельзя было свести к прямому противостоянию на современном политическом уровне, так как, судя по рассказам Бек-Таргиева, она упорно продолжалась даже и в самых высоких общественных формациях.
      Но и та, и другая сторона конфликта оказывались заложницами своих претензий на власть над материей, когда в дело вмешивалась третья сторона, о которой инженер предпочёл упоминать лишь вскользь. То были пресловутые твари Извне, фантастические и страшные существа, живущие за тем Пределом, где мироздание кончается и переходит в лишённое любых понятий Ничто. Ужасный облик этих существ, их отвратительные нравы, напоминавшие нравы асоциальных типов, собранных в самую худшую из коммунальных квартир, не шли тем не менее ни в какое сравнение с их пищевыми привычками. Эти твари, пользуясь малейшей возможностью, просто проникали в любые щели мироздания и отхватывали от него огромный кусок. В их ненасытных утробах с равной лёгкостью исчезали любые предметы и явления, от закатившегося в дальний угол никелированного шарика со спинки старинной кровати до Американской Конфедерации⁴, третьего тома «Мёртвых душ» Гоголя или экипажа «Марии Селесты»⁵. Страшные и пустынные войды среди галактических стен тоже были отчасти делом этих тварей. Дорвавшись до организованной материи, существа Извне не только пожирали её, но и частенько делали с её представителями нечто такое, что от одного только описания этих процессов Клыч похолодел и покрылся потом, вспоминая свои приключения над гибнущими каменистыми осыпями неведомого мира.
      Далеко за полночь засиделись члены бюро, слушая захватывающие повествования Бек-Таргиева о похождениях великих героев космоса и об их победах над страшными, но удивительными тварями, населяющими бездны мироздания. Клычу давно уже надоела эта нелепая и пронизанная бредом величия ложь, и несколько раз он порывался прервать инженера, но председательствовавшая на собрании девушка всякий останавливала его. Наконец, и сам Бек-Таргиев устал изливать на слушателей свой бред, сонно прикрыл глаза и, отдуваясь, произнёс:
      — Вот так, друзья мои, в тот час, когда Институт и те, кто стоял за ним, покусились на само существование человечества, наш Совет Солнечной Системы принял решение отправить меня сюда, в прошлое, где не случилось ещё ничего из этих ужасов, где великая война в пространстве и во времени даже не начиналась. Я родился здесь, или, вернее, заставил часть себя родиться здесь, под именем Арслана Бек-Таргиева. Мне и в самом деле намного больше лет, даже здешних человеческих лет, чем это выходит по документам. Я родился в тысяча девятьсот двадцать девятом году, полторы сотни лет назад, и не все из этих прошедших лет я провёл здесь, на этой планете, в этом времени и месте. Но я подготовил почву для того поручения, которое мне дали наши товарищи — ¡наши товарищи, именно наши, ¿слышите?! — и теперь, вот прямо здесь и почти что сейчас, наш проект КВИНТЕР даст в руки человечества инструментарий, которого Институт и его присные не смогут нас лишить никогда. Мы сами построим себе столько вселенных в пределах нашего мироздания, сколько нам будет нужно. Сами, ¡своею собственной рукой!, мы построим наш, новый мир, где ни эти типчики, ни тем более чавкающие твари с изнанки мироздания, не будут иметь абсолютно никаких прав ¡ни на что! Вот в чём цель и смысл нашего проекта.
      Люди, ошарашенные рассказами главного инженера, потрясённо молчали.
      — Но скажите,— обратился к нему в конце концов один из участников заседания,— почему вы выбрали такое древнее время и такое странное место? Ведь если бы это сделано было вами в развитом, коммунистическом обществе, было бы создано представителями высокой цивилизации, то и сложностей, и вопросов к вам там было бы намного меньше.
      — Зато,— ответил на это Бек-Таргиев,— было бы много больше вопросов потом. В частности, расскажи мы о таких делах здесь и сейчас, и мы бы встретились тогда со шквалом обвинений в том, что это сделали какие-то особенные люди, по-другому воспитанные, по-другому живущие и так далее. Мол, это всё не для людей, это сотворено было по высшему замыслу ангелами небесными, а не живыми людьми из плоти и крови, а у тех ангелов, дескать, и потребности другие, и желания, и вообще. Можно было бы, наоборот, отнести этот акт на как можно более ранние сроки, но раньше у человечества не было бы ни знаний, ни технологий для того, чтобы хотя бы даже осознать полностью всю постановку задачи. ¡Творить миры! Разворачивать собственную Вселенную! Это ведь акция, масштаб которой в применении к человеку надо ещё осознать. А иначе получилось бы,— прибавил он,— что как бы мы ни объясняли, что наши технологии суть инструменты будущего человечества, но всё равно получится, что применяет их либо божество, либо культурный герой, либо вообще какой-нибудь владыка, ¡извините меня за выражение! Сейчас же у человечества есть уже достаточно знаний, люди могут сделать усилие и понять, как всё это работает. Вот поэтому я искренне надеюсь, что ответственность за сотворение миров и за их успешное функционирование станет в итоге коллективной, всеобщей, солидарной. Вы все участвуете в этом процессе. Так что ¡слава вам!, и вам же — все проклятия от тех, кто искренне считает, что высшие силы могли бы постараться и сделать мир более комфортным лично для них.
      — А как же будет решаться тогда знаменитая проблема теодицеи? — поинтересовалась Кристина, председательствовавшая собранием. — Получается, что вы переваливаете на нас всю ответственность за всё зло мира?
      — ¿А вы хотели бы её кому-нибудь уступить? — поинтересовался Бек-Таргиев. — ¿Кому, интересно мне знать — господу богу? Или, может, врагу рода человеческого? А так у нас появляются хотя бы какие-то инструменты для совместного решения этих проблем. Ведь многие из тех людских страданий, о которых знаю я или которым я даже стал свидетелем, теперь, благодаря самым разным событиям и действиям, не произошли в реальности. Теперь они всего лишь память на страницах старых книг, свидетельства о роке, постигшем несуществующих героев. Но зато,— прибавил он,— возникли новые страдания новых реальных людей, и мы должны найти способ избавить их, то есть самих себя, если не от всех страданий мира,— а это невозможно по законам диалектики бытия,— то, по крайней мере, от тех страданий, которые приносит разумному существу дезорганизация, распад, неустроенность бытия. ¡Мы ведём войну в небесах, войну за лучшее бытие человечества не только в будущем, но и в прошлом! Об этом надо помнить, не только участникам проекта, но и нам, товарищам по партии. Мы строим новый мир, а не занимаемся бессмысленным разрушением всего, что нам не нравится. Мироздание — не поле боя и не ринг, который нужно вытоптать до гладкости, чтобы на нём сцепилась горстка уцелевших «лучших бойцов». Для нас, революционеров, мироздание — это строительная площадка. Что бы там ни нашептывал нам на ушко этот самый враг рода человеческого…
      — А он что, тоже, может быть, существует в реальности? — иронически спросил тот из участников собрания, который спрашивал Бек-Таргиева про странное время и место.
      — И да, и нет,— серьёзно ответил инженер. — В мистическом, библейском смысле — пожалуй, нет, конечно. Но в смысле практическом — да, hostis humani generis⁶ весьма реальное явление, даже очень распространённое. В известном смысле, таким врагом можно считать всякого, кто выписался из человеческого рода. Выписался не от отчаяния, не от бессилия и не от нежелания делить с человечеством его судьбу, низкую или высокую, а от простой ненависти к людям. От ненависти, порождённой осознанием того, что в качестве представителя человечества он нелеп или ничтожен донельзя. Таким чуть не стал один мой хороший друг, наверняка известный вам по разным книгам — Томас де Торквемада де Паленсия-и-Вальядолид, в прошлом известный монах и политик, бывший также когда-то великим инквизитором Испании.
      — Ого! Ну и друзья же у вас! — воскликнула Кристина.
      — Он бы и вам понравился,— простодушно заметил Бек-Таргиев. — Аскет, подвижник, всё отдаст за идею, и так далее. Но потом, прикормившись при королевском дворе, он вдруг обнаружил, что все люди вокруг сволочи, а та идея, которой он себя посвятил, страдает многочисленными прорехами. Поэтому он крепко подружился с королевой, с королевских подачек приоделся, завёл себе ослика, чтобы не бить больше ноги, прикормил вокруг себя свору клевретов, а у королевы получил разнообразную милость и стал её духовником, отчего и был впоследствии назначен инспектором по кадрам, то есть, прошу прощения, конечно же, главой испанской инквизиции. Ну, а когда он умер, тогда присмотревший ему хорошее будущее Институт решил не терять такой ценный кадр. Оживив Торквемаду, сотрудники Института обеспечили ему встречу с куда более решительным и настоящим врагом рода человеческого, можно сказать даже — с Архиврагом. Архивраг к этому моменту тоже сделал уже хорошую карьеру, зарекомендовал себя перед Институтом и его хозяевами так и сяк, и в лице Торквемады он явно нашёл бы себе самого хорошего и деятельного помощника. Но, к счастью, у Томаса де Паленсия, помимо презрения и ненависти, ещё оставалась какая-то вера в лучшее будущее, в то, что спасение от исторической тьмы и лжи ещё возможно. Поэтому, стоило ему взглянуть на того, подлинного Архиврага, как Томас, преодолев свой страх и отвращение, дал ему отпор. Он нашёл в себе достаточно сил, чтобы вспомнить и произнести ему в лицо моё имя. Дальше всё было очевидно. Архивраг страшно на Томаса обиделся и выгнал его вон, а я Томаса нашёл и забрал, спасая его потом от преследований Института. Вот так мы с Торквемадой и подружились.
      — Любопытно,— произнёс кто-то из полутёмного угла комнаты. — И что же это был за Архивраг такой? Сатана, что ли?
      Инженер улыбнулся себе в бороду.
      — ¡Вы ещё Повелителя Мух бы вспомнили! Или Троцкого, Льва Давыдовича, например. Тоже мне, архиврагов нашли. Это всё так, литературщина. Выдумки не имеют значения, пока они не воплощены. А вот того, настоящего Архиврага, вы все хорошо знаете, и даже знаете лично, в отличие от упомянутых полумифических фигур.
      — Вот как? — загадочно блеснув глазами, улыбнулась Кристина. — И кто же этот Архивраг? Как выглядит этот дьявол во плоти?
      Вместо ответа Бек-Таргиев лениво ткнул пальцем в Клыча, и любопытствующие взгляды всех членов бюро скрестились на черноволосом обличителе человеческих пороков.
      Потом в комнате раздался чей-то сдавленный, тихий смешок.
      — Я вам не верю, Арслан Кайратович,— сказала Кристина. — Нашего Клыча давно уже впору в лупу разглядывать, иначе не заметишь. Ну какой там из него Архивраг?!
      — Теперь уже никакой, смею надеяться,— сквозь зубы произнёс главный инженер.
      Игнат Андреевич, ни на кого не глядя, встал со своего стула, взял за рога мопед и, ни с кем не попрощавшись, вышел вон.

Примечания:

¹ Юризен и Ахания — персонажи оригинальной мифологии, созданной английским художником и мистиком XVIII-XIX столетий Уильямом Блейком. Юризен, или Уризен — демиург, техник разумного творения, лишённый фантазии и эмоционального начала. Ахания — его эманация, рождённая им самим дочь, ставшая впоследствии его женой (или наложницей) и матерью множества сильных духов.

² Войды — гигантские пустоты во вселенских макроструктурах, образованных скоплениями галактик.

³ Дацзыбао (букв. «газета, написанная крупными буквами») — особая разновидность агитационной листовки, наполненная руганью и призывами к расправе над политическим противником. Дацзыбао появились в маоистском Китае во времена т. н. «культурной революции».

⁴ Американская Конфедерация — имеются в виду Конфедеративные Штаты Америки, сепаратистское рабовладельческое государственное образование, упразднённое по результатам Гражданской войны 1861-1866 гг. в США.

⁵ «Мария Селеста» — судно, найденное пустым без экипажа и пассажиров в 400 милях к востоку от Гибралтара в конце 1872 года. Тайна исчезновения людей с «Марии Селесты» до сих пор остаётся неразгаданной.

⁶ Hostis humani generis — «враг рода человеческого» (лат.).

Сохранено