Рыжий-висельник и Этна, которая ходит брюхом

***

Пахнет корвалолом, псиной и кошачьей мочой. В лечебнице на территории приюта шумно. Писк аппаратов перебивает лай. Двое рабочих толкают через весь коридор клетку с метр в высоту. Внутри нее — рыжий пес. Ему тесно, приходится ехать полусидя. Спиной он откинулся на боковую стенку. Кажется, что дремлет с открытыми глазами. Водит ими до потолка и обратно, осматривает нас. Имени у парня пока нет, его только сегодня привезли. Прохожие нашли повешенным на дереве в лесу.

— Не знаю, выживет ли… — Аня, черноволосая девушка, волонтер, просовывает палец к сухому черному носу. — Не добили до конца. Мучиться оставили. Повесь уж до конца, раз такая зараза. Но нет. Поборемся, мой сладкий? Поборемся.

В операционную на руках заносят малыша — палевого щенка в защитном воротнике, чтобы не ковырял швы. «Сейчас к врачам пойдет поток с собачьими-кошачьими проблемами», — говорит Аня. За каждым волонтером закреплены определенные собаки — и один день в неделю на их выгул. У Ани собак больше сотни. Она, как и многие другие волонтеры, приезжает в выходные и каждый свой приезд находит новые проблемы: кто-то стоит над снегом, пытается тужиться, чтобы сходить в туалет, и испражняется кровью, а то-то из вольера выйти не может, потому что ночью случился паралич и задние лапы отказали…

В дни, когда выгулов нет, собаки ходят под себя. Фекалии лопатами вычищают рабочие. Они же должны насыпать корм, менять воду.

Два года назад, во время первого карантина в Москве, приют закрыли для волонтеров на два с половиной месяца.

***

Аня ведет нас в тихий белый коридор. Послеоперационная.

Внутри — шесть железных дверей. Шесть «палат», больше похожих на тюремные камеры. В окошко в двери, закрытое клеткой, видно пациентов. Пациент «номер один»: грузный рыжий пес. Крепкий. С длинным хвостом и мощными лапами. От хвоста до середины спины квадратом выбрит кусок шерсти. Швы, пропитанные зеленкой, тянутся ровно по позвоночнику. Из раны раньше сочилась кровь, а сейчас она как сочилась, так струей и засохла. «Травма позвоночника. Спускать мочу катетером, амоксиклав, нейромидин, обработка швов», — написано в карточке пациента.

В соседней комнате стоит стойкий запах наполнителя лотка. Больше двадцати клеток. «Их уже никто не возьмет. Тех, кто на лечении. Кто сбитый, кто выброшенный».

Щенок шоколадного окраса старательно роет носом в бордовом покрывале, на котором сидит. Пытается глядеть на нас. Пробует оторваться от рытья, видно, что очень сильно старается, — и не может. Аня говорит, тут чумка. Пошло поражение нервной системы.

Это не Анины подопечные, она знает о них «по верхам», но проверяет все равно каждого — заглядывает под наволочки на клетках. Наволочки — «чтобы не маячили друг перед другом, не нервировали».

— Я вчера пришла — у меня парализованная молодая собачка лежит в вольере в снегу. Парализовало от морозов. А если бы я не пришла? Я же просто приехала передать одеяла, «привет» всем сказать, это не моя смена была.

Вот она, кстати.

«Она» — красивая, молоденькая. Этна. Шерсть светло-палевая, как будто выцветшая. Лежит на боку, смотрит на нас, прижав ушки. Боится, и это очень хорошо видно. Передние лапки скрещены, задние скрещены, прижаты к тельцу и остаются предательски неподвижными, когда ей так хочется сбежать, забиться в самый дальний, безопасный угол. И вот она напрягает свой пухлый, совсем щенячий живот, и этим животом двигает, толкает себя подальше от нас, к стене.

Эта собачка навсегда останется лежачей, говорит Аня. Всю жизнь, весь ее собачий век, ей рядом нужен будет человек, который несколько раз за день перевернет ее с боку на бок, чтобы не было пролежней, который протрет салфеткой мочу и какашки. Который не будет злиться на то, что ему не верят, не верят, не верят.

Много ли таких людей найдется там, на бывшем мусорном полигоне, за 40 километров от МКАДа?

***

Сейчас до приюта можно добраться так: доехать до метро «Некрасовка», оттуда на такси 5–10 минут. «Некрасовку» открыли относительно недавно — года три назад, до этого волонтеры добирались от «Выхино», но это тоже было недалеко. Теперь же до конца февраля животных нужно перевезти в новое место — за 40 километров по МКАДу, в Краснопахорское поселение. На территорию законсервированного мусорного полигона «Малинки». Добираться туда надо от Подольска, автобусом минут сорок.

Причин выселения приюта никто не знает — их официально не сообщали, просто сказали: собирайтесь. Волонтеры кивают на «разрастающиеся последние годы «грибы» — многоэтажную застройку, офисы, жилой комплекс вокруг приюта. Еще пару лет назад здесь было поле. А сейчас два крана тягают бетонные блоки.

Мы задали вопрос о причине переноса и о том, рассматривались ли другие варианты нового места, Департаменту ЖКХ Москвы. Безнадзорные животные относятся к ведению этого ведомства. На момент публикации ответ нам не пришел.

***

— Чтобы довезти дикую собаку от вольера до ветблока, мы усаживаем ее в клетку, и вот эти сто метров, которые мы тащим эту клетку до врачей, — ужасны, — объясняет процедуру типичной транспортировки Аня. — Собака сама не пойдет, ошейник на нее не надеть — она кусается, бросается. То, что обосраться, обоссаться в клетке может, — понятно, ее так трясет… А когда это не сто метров, а фура на несколько часов, у собаки сердце выскакивает. У меня был такой случай — пять наших собак улетало в Америку. Адекватных, социальных собак, которые любят человека. Чтобы снять у них стресс, дали им успокоительные. Погрузили в клетки. Едем обратно, выехали на МКАД, нам звонят из авиакомпании, говорят: самолет остановлен на взлетной полосе.

Это была собака, которая уже в машине ездила! Это была собака под успокоительным! Это была социальная собака. А многих даже рука человеческая не касалась. На мне таких около тридцати. Я им на холку капли от блох накапать не могу.

Уже после нашей встречи Аня перезванивает мне и говорит: «Если бы это место было где-то хотя бы приблизительно в нашем районе, я своих собак перевезла бы сама. Всю сотню. Я бы круглосуточно это делала. Собрала бы людей с машинами, грузила бы по пять собак в свою машину, и мы бы ехали. Любая драка, что угодно… Я их разниму. Но я буду с ними».

***

— Ну что, поскакали? — высокая красивая девушка-волонтер Катя натягивает синюю шапку, захлопывает шкафчик и ведет нас к сектору, который закреплен за ней.

Ряды темно-зеленых вольеров, гул, писк, лай. Как будто мы попали на собачью вечеринку. В вольерах — кто один, кого двое, трое.

На дверях — собачьи портреты. Для будущих хозяев. Фото распечатывают волонтеры, про характер воспитанников тоже сочиняют они. «Арчи. Скромность — это не мое. Общительный, ласковый, гуляет на поводке», «Раиса. Страстная натура», «Кинг. В душе настоящий романтик».

Калитки друг за другом отворяются. Катя просит нас прижаться к вольерам, чтоб не сбили с ног. Стартует общий выгул. Собаки ждут этих трех часов в субботу всю неделю. Двери — настежь, из них, словно кони, выскакивают псы. Языки наружу, глаза счастливые, ноги от счастья заплетаются.

— Вообще этот год был прекрасный. Нас выбрал собачий боженька, видимо, — хихикает Катя. — Только у нас в секторе 26 собак уехали домой. Раньше было по три пристройства в год, всех уже выучишь по именам, а сейчас они поступают и уже через месяц уезжают.

Впрочем, на общем выгуле есть и те, кто всю жизнь в приюте.

— Вот у нас товарищ серенький по стеночке забора идет, волчок такой, — Кевин. Приют в 2008 году основан, он с нами с того года. Щенком привезли. Из вольера начал выходить полтора года назад. Двенадцать лет в вольере просидел на стрессе. Не выходил.

А вот два товарища — один лает, другой стоит, вокруг него крутится, — их привезли с Яузы. Заблудившиеся мамонтята. Они, видимо, гуляли возле берега и по бетонному склону свалились в реку. Их оттуда выловили, и вот уже два года не меняется поведение — у одного навязчивые движения, а другой постоянно лает. Сколько времени они в воде провели, никто не знает. Но кукушечка у обоих изрядно поехала. Это уже непристраиваемые собаки. Психику не вылечить.

Катя шмыгает носом, улыбается — об ноги трется ее любимица Анникки:

— Кокетка, знает, что самая красивая здесь. — Продолжает: — Была собака, которую привязали к батарее в подъезде и оставили рядом все ее манатки. Она от нас уехала домой через год. Но опять же: собака, привязанная к батарее, — полгода она была «не алле», бросалась на других собак, лаяла, не могла ходить на поводке. Потому что все, что было с ней раньше, в нормальной жизни, после батареи забылось. Волонтеры превратили ее обратно в «человека».

Катя говорит, что сейчас больше всего переживает не за отток волонтеров — боится за «ручки».

— Чтобы познакомиться с собакой, мы рекомендуем приезжать два раза. С первого раза собаку мы не отдаем, люди есть разные.

И отдать собаку первому встречному — я не отдам. Приезжая второй раз, человек подтверждает свое намерение. Но за сорок километров даже очень мотивированный человек не поедет. Он выберет другой приют, только не этот.

***

В среду, 26 января «Интерфакс», сославшись на пресс-службу столичного департамента жилищно-коммунального хозяйства, сообщил, что «вопрос перебазирования приюта на новое место рассматривается в связи с реализацией инвестиционного проекта по созданию технопарка «Руднево» на территории промзоны в районе Косино-Ухтомский».

На территории технопарка планируется открыть более 40 производственных площадок.