Рассказ Милицы Мичич-Димовской

fem_books — 09.02.2024 У перекрёстка

Женщина знала, что заснуть больше не получится. Тонкая пелена сна упала с глаз, открывая явь, словно поле, над которым поднялся туман, и оно предстало перед взором наблюдателя в виде голой мерзлой пустоши.
В голове у неё всё ещё прокручивались картины приснившегося пространства, какие-то ванные комнаты и нужники в конце больничных коридоров, по которым она блуждала, а потом оказывалась на усыпанном щебнем пространстве между рельсами, умудряясь в последний момент обойти ямы с тлеющими на дне углями.
Она окончательно проснулась, одинокая, в гостиничном номере, ощущая, как её охватывает холодная действительность, которую не мог обмануть никакой сон. Серый сумрак номера, будто инеем пронизанный неоновым светом, проникающим в окно с улицы, станет для неё — и она чувствовала это — задником сцены, на которой разыграются тягостные репризы дневных событий, пройдет скрупулезный просмотр допущенных ошибок и проступков. Она видела миниатюрный циферблат ручных часов, на котором дрожали электронные цифры. Было десять минут четвертого. С тех пор как она возглавила на предприятии бухгалтерию, предварительно став любовницей шефа, пробуждение среди ночи, посреди нездорового сна, стало восприниматься ею как данность, как неумолимый факт.
Вот и сейчас, остановив взгляд на часах (своим черным кожаным ремешком они напоминали ей летучую мышь с растопыренными крыльями), она знала, что избежать предстоящих воспоминаний не удастся. Прошло неполных два часа, как она лежала на этой кровати со своим директором, который в каждой командировке требовал, чтобы они сняли какую-нибудь комнатёнку, дачу или гостиничный номер. Видела нависшее над ней лицо, напряженное и сосредоточенное на исполнении акта телесной близости. Едва сдерживалась, чтобы не оттолкнуть его. Несмотря на то, что она была его любовницей, чувства близости у неё так и не возникло. Её задачей было расчётливо подстраиваться под него, надев на лицо маску похотливости, и она выполняла её прилежно, опасаясь, что директор бросит её и тем самым лишит привилегированного положения в фирме.
Год тому назад она впервые использовала возможность стать чьей-то любовницей из корыстных побуждений. Или по нужде, как она обыкновенно убеждала себя, словно это могло оправдать её унизительный статус. Статус члена добропорядочной семьи.
Она пребывала в браке уже восемнадцать лет, выйдя замуж в двадцать два года. У неё были сын и дочь. Её муж руководил гигантским предприятием, которое никак не могло приспособиться к изменчивым условиям рынка. Когда оно обанкротилось — а тянулось это несколько месяцев — с ним случился инсульт.
Подложив подушку повыше и удобно устроившись на кровати, она отчётливо увидела, как развивалась болезнь мужа. Началось это как-то несерьезно, даже напоминало нелепую шутку. Они пили кофе. Перед этим она разбудила его от послеобеденного сна, и он поднялся хмурый, словно с похмелья, но не раздражённый, что в последние дни стало привычным. Рухнул в кресло всей своей тяжестью — так ей показалось, когда она наливала кофе в чашку, не отрывая взгляда от струи. Она решила по любому избежать разговора о том, как друзья оставили его с носом, растащив всё, что только можно было; одним из них был и её нынешний директор. Она завела разговор о предстоящем дочкином выпускном, о том, какое платье ей лучше сшить. Протягивая чашку, она посмотрела на него, с удивлением заметив ухмылку. «Чего это ты смеёшься?» — спросила она. Он, запинаясь, ответил: «Я не смеюсь». Его правая губа поползла вверх, как будто он улыбался только одной половиной лица. Попытался принять чашку, но рука не послушалась. Она безжизненно свисала с подлокотника. «Надо бы ещё немного соснуть», — произнес он, едва выговаривая слова. Она попробовала устроить его в кресле поудобнее, но тело так отяжелело, что его оказалось невозможно сдвинуть.
В больнице он пробыл два месяца. Все эти шестьдесят дней пролетели для неё мгновенно. Был конец учебного года. Выпускной вечер у дочки прошел хорошо, о чем свидетельствовали фотографии. Сын, которому исполнилось шестнадцать, закончил очередной класс с отличием. Женщина любила дочку, а к сыну испытывала болезненную привязанность, ещё и потому, что он был хром на одну ногу. По правде говоря, хромота была почти незаметной, так что даже не приходилось носить ортопедический ботинок. В этом была её заслуга, десять лет она упорно и неустанно массировала сыновнюю стопу, с того самого момента, когда у двухмесячного ребенка установили врожденную аномалию. Она любила покупать ему подарки. За отличные успехи в школе на этот раз она побаловала его весьма дорогими фирменными кроссовками и джинсами.
Выйдя из больницы, муж укорил её за то, что она за два месяца потратила на глупости почти все сбережения, но она снесла упреки молча, с затаенным упрямством. «Теперь нам следует изменить образ жизни, теперь мы нищие, я не могу зарабатывать, как прежде», — сказал он ей грустно, смирившись с судьбой.
Он бродил по дому, приволакивая ноги, по-детски радуясь, если ему на очередном осмотре говорили, что прогресс налицо, что последствия удара почти исчезли и что он будет здоровым пенсионером. Женщину сначала раздражало это его примирение с тем, что произошло, она уговаривала вернуться на работу и показать, на что он способен. «Ты ведь ещё молодой, — говорила она ему. — Что такое пятьдесят два года? Да ничего. Опять станешь таким, каким был». Она старательно напоминала ему про их лучшие годы, убедительно воссоздавая картины совместных отпусков, путешествий, вспоминала его деловые успехи, свои достижения, тоже деловые, но не такие серьёзные, как его (все-таки она была обыкновенным экономистом, а он — руководителем, от которого зависело все предприятие). «Помнишь, бывало, заведёшь машину — и вперёд. Дети на заднем сидении, я — впереди, штурманом, и с раннего утра на море, пока прохладно, кофе в термосе…» — начала она, и голос задрожал от нежности. Она посмотрела на него, и всё сразу стало ясно: его не порадовали воспоминания, напротив, лицо помрачнело, а во взгляде сверкнуло презрение. Вечером, когда дети вышли в город, он навалился на неё, упрекая в холодности и отсутствии интереса, мял ее тело, приходя в ярость от собственного бессилия. Но даже если время от времени ей удавалось удовлетворить мужа, это практически не влияло на его поведение. Он оставался замкнутым и продолжал ревновать.
«Надоела мне твоя ревность». Женщина улыбнулась, услышав собственные слова, сказанные ему, как будто он был здесь, рядом, а не в семидесяти километрах, отделявших их город от столицы, от этой гостиницы и этого номера на пятом этаже. «Ты ревновал, когда для ревности не было никаких причин. Сумма ревности, подсчитать. Всё только счета, счета, счета, — подумала, — всё только счета, с покрытием или без».
Женщина взяла сумку, которую оставила на полу, рядом с кроватью. В ее внутреннем кармане, закрытом на молнию, лежал конверт с деньгами. Прежде чем открыть его, она включила лампу на тумбочке, вновь взглянув на призрачный циферблат часов. Цифры вспыхивали голубым светом, показывая десять минут пятого. «Уже», — подумала она, утешившись скорым наступлением утра. В конверте было две тысячи динаров. Констатировала, совсем как в своей бухгалтерии: «Купюрами по двадцать динаров». Это была неучтёнка, её часть отката от продажи служебного помещения в Белграде, которое принадлежало — она не знала точно — то ли прежней фирме, то ли новой, которая отделилась от старой и которую возглавлял мужчина, ставший её любовником.
Женщина подумала, что всё было неплохо исполнено, эта продажа, их приезд (директоров, юристов, шефов отделов продаж) формально на семинар экономистов в концертном зале гостиницы «Славия». Там же они сняли номера, поскольку семинар был рассчитан на два дня, но участники из других городов хотели немного развлечься, раз уж оказались далеко от дома. Её директора не интересовало мнение экономистов, университетских преподавателей, разных теоретиков. «Все они утописты», — любил повторять он. Нравилось ему производить впечатление остроумного человека.
В самом начале их связи ему достаточно было показать палец, и она заливалась почти истерическим смехом. Когда она в первый раз оказалась в его постели, то подумала: «Боже мой, если я ничего не чувствую, никакого возбуждения, а уж о любви тут тем более речи нет — так чего же боюсь?»
Куда больше она боялась, что её накажут за собственные подписи. Она расписывалась везде, где только ей велели. Для порядка читала тексты и сверяла цифры. На бумаге всё сходилось, все было точно подсчитано, но она-то знала, что это только так кажется, все данные подделаны, подогнаны. Иногда она понимала, что кроется за этими фальшивыми данными, но, в основном, особенно в последнее время, подписывала счета, не вникая в их содержание, стараясь ничего не проверять.
Ночами дневная уверенность и легкость, с которой она визировала бумаги, внезапно сменялась хладнокровной серьезностью следователя. Она сама себе стала следователем: «Где отчёты о командировках? Что это за счета? Вы, как главный бухгалтер, должны были знать, что эти сведения сфальсифицированы. Где товар, закупленный в счёт этого кредита? Не знаете или, что ещё хуже, знаете…» В итоге она, навечно опозоренная, оказывалась в тюремной камере.
Купюры были новенькие, плотные и хрустящие. Получив их после обеда в ресторане, она почувствовала себя контрабандисткой. Все дела были обстряпаны в том ресторане. Фирму, купившую помещение, тоже представляли руководители — директор, шеф отдела продаж, юрист, а в качестве украшения присутствовала секретарша, явно чья-то любовница, молодая блондинка с глубоким декольте, которая то и дело вставала, куда-то уходила и вскоре возвращалась, бесстыже крутя задницей. Они, конечно, тоже получили свои доли отката. Потом они все вместе отправились на послеполуденное продолжение дискуссии о новых методах в экономике, как бы зарабатывая себе алиби.
Вечером они опять встретились за ужином с горячительными напитками, на этот раз в гостиничном ресторане.
Днем женщина не успела обойти магазины и потратить деньги. Пачка банкнот, пока она держала её в руках, пахла чем-то пресным, сырым мясом и эссенцией. Её чуть не стошнило от этого запаха. На самом же деле вонь исходила из открытых дверей ванной комнаты, смердело дезинфекцией.
«Он даже душ не принял», — подумала она о директоре. Спешил присоединиться к обществу, расположившемуся в ресторане. Она смотрела, как тот поспешно одевается, почти на бегу, стремясь уйти как можно скорее. Ей пришлось напомнить ему о галстуке. Даже сама повязала его, намеренно полуголая, в одной комбинашке, приблизившись к нему. Он шлепнул её по ляжке и сказал: «Можешь присоединиться к нам, если пожелаешь». Она ответила: «Нет, спасибо, я устала».
И в самом деле уснула, как только он ушёл. Но и во сне она не забывала о том, что в чём-то провинилась, что она в гостинице, и одновременно в больнице, и на вокзале, и бесцельно слоняется, не зная, куда и зачем нужно идти.
Если бы можно было опять заснуть, вздохнула она. Если бы подумать о чем-нибудь хорошем! Например, что купить детям. Дочка хотела несессер с комплектом косметики, а сын — диктофон «Сони» со встроенным радиоприемником. Его желания для неё всегда превращались в увлекательные экспедиции. И чем они были сложнее, тем ей было приятнее. Вот и сейчас её ожидал поход по магазинам электротехники. Она представила себя у прилавка, как делает вид, что ровным счётом ничего не понимает в этих делах, и как продавцы стараются ей угодить. Представила и некоего случайного покупателя, вежливого и предусмотрительного, который вступил с ней в беседу, а она с нежностью и гордостью в голосе сообщила ему, что покупает для сына диктофон, а он-то точно знает, как выбрать лучшее…
Она увлеклась, но подкравшийся долгожданный сон увлёк её в пространство, напоминающее больницу, правда, без кроватей и больных, по крайней мере она их не заметила. Откуда-то возникли два санитара и сообщили ей, что сына только что искупали и надо, чтобы она одела и обула его. Это обеспокоило её. Она вошла в другую комнату, отодвинув клеёнчатую занавеску цвета сырого мяса. Увидела сына, который стоял в яме. Над её краями возвышался его торс, голый и белый. В его вещах она сразу заметила ботинки с толстыми ортопедическими подметками. «А где твои кроссовки?» — с укором спросила она, стараясь не показывать свой страх. «Разве ты не знаешь, что я не ношу кроссовки?» — ответил он. «Это неправда! — возмутилась она, подходя к нему со спины, в то время как он дёргался в яме, словно заводная игрушка. — Немедленно вылезай оттуда!» — прикрикнула она, ухватила сына за плечи и принялась отчаянно, что было сил, трясти его. Эта тряска и разбудила её.
Когда она, приподнявшись, открыла глаза, два молочно-белых цилиндра на люстре закружились. Она зажмурилась, и перед её внутренним взором возникло лицо сына с упрямым и печальным взглядом. Она вновь открыла глаза. Белые цилиндры были недвижны. Она опустила босые ноги на пол, подошла к окну и раздвинула занавески.
Внизу, на перекрестке, сквозь покров темноты пробивался неоновый свет. Трамвайные рельсы выстроились в четыре ряда.
Женщина увидела, как на улицу, раскачиваясь и скрежеща, сворачивает трамвай. Из его окон лился слабенький, как из сиротской хижины, желтоватый свет. Можно было различить темные согбенные фигуры немногочисленных пассажиров. Ей захотелось присоединиться к ним, сесть на потертое сиденье и погрузиться в бесконечное круженье этого трамвая, не задумываясь над тем, куда он её увезёт.

(Перевод Василия Соколова)

Милица Мичич-Димовска [Милица Мићић Димовска] (1947 — 2013) — сербская писательница и переводчица. Много лет руководила изданием серии «Первая книга» в издательстве «Матица сербская». В соавторстве со Стеваном Белянски написала Путеводитель по литературным терминам и понятиям «От А до Ш» для учащихся начальной и средней школы. На русский язык переведён только этот рассказ. Если кто-то ещё что-то найдёт, убедительная просьба поделиться.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив