Работаю над третьей частью книги воспоминаний

montrealex — 28.09.2024

Книга о сортавальском детстве и отрочестве. Часть 3.

Содержание

МАРИЯ ОСИПОВНА

Мария Осиповна Кекконен.

История с отступлением. Лет пять назад, когда я обработал со слов мамы, рассказ о Марии Осиповне Кекконен, я написал:

Единственная фотография, как предполагается, Марии Осиповны Кекконен, она была в альбоме мамы, который я распотрошил после ее смерти, альбом сжёг в печке, топившей титан на кухне в Сортавала, а фотографии увёз в Монреаль. Почему предполагается? Потому что это могла быть и её мать, шведка, а фото сделано было с дагерротипа ещё, может быть, в XIX веке.

Я смутно помню, что в том маленьком альбоме, который остался после Марии Осиповны, это фото было на заглавной странице.

Я тоже, вот ведь был олух, выкинул все её фотографии, а альбом забрал себе и даже взял его в армию, после отпуска уже из той самой армии, в декабре 1979 года, наклеив туда свои фотки.

Как бы то ни было, Мария Осиповна, насколько я помню, именно так и выглядела, ведь в 1960-е годы ей было уже за 60, наверное. Маму я не спросил, конечно, теперь уже спросить некого…

А потом, уже 18 или 19 апреля 2022 года, я решил отсканировать одним махом все документы, лежавшие у меня в портфеле – всякие справки мамы и папы, трудовые книжки, воспоминания моего дяди Бориса Зайцева и т. п.

И среди них обнаружились два снимка, которые я считал потерянными навсегда.

На них ясно видно, что заглавная фотография, возможно даже дагерротип, представляет маму Марии Осиповны, которую держит под руку примерно десятилетняя Мария. 

Мальчик слева, на правом фото, надо полагать, её брат, о судьбе которого ничего не известно. А на первой карточке мы видим Марию, её сына и мужа Петра. Когда мы переехали на Совхозное (кстати, я всегда стеснялся произносить в школе название улицы, мне казалось, что оно отдаёт колхозом, а «колхозником» прослыть было не очень приятно), с нами поселилась Мария Осиповна Кекконен. Я в свои семь лет не очень-то пытался понять, почему вдруг появился в семье совершенно чужой человек и стал с нами жить. Тем более что жизнь началась в принципе очень интересная после неизбежного отвыкания от Тункала и привыкания к Совхозному.

Да надо сказать, что от того Тункала я так и не отвык. Не было нужды. Ведь бабушка Феня продолжала там жить, там она и умерла уже, когда я несколько лет проработал на телевидении в Петрозаводске. И, как я рассказывал в предыдущем разделе книги, я очень часто приходил со школы в дом на ул. Спортивной 5 и оставался там ночевать. А на Совхозном Мария Осиповна варила обеды всем нам. Для меня, который почему-то не любил грибной суп, варился в день грибного для всех молочный с макаронами отдельно. Мария Осиповна топила плиту на кухне для того, чтобы готовить. Сначала она растапливала ее дровами, потом, когда плита разгоралась, добавляла угля, что раскаляло поверхность её докрасна.

Современный вид того места, где мы покупали керосин. Керосинка была примерно такой

Во второй холодной прихожей, где также находился большой чулан с высоким потолком у нас стояла керосинка, которую мы называли керогазом. Я называю прихожую второй, потому что была и первая, зимой она была совсем холодной, там царила практически уличная температура, и она состояла из маленькой клетки с окном, разделенной полу перегородкой. За этим разделением было ещё одно помещение, где стояла приставная лестница, ведущая к маленькому окошку. Я рассказывал ранее, как любил сидеть на этой лестнице, наблюдать за двором и как прострелил себе там руку из поджиги. 

Керосинка или керогаз была примерно такого вида, как на фото из сети, насколько помнится. Стояла она в большом тазу для пущей пожарной безопасности. За керосином приходилось ездить в город, он продавался только в одном месте, в центре, на улице Комсомольской, там, где сейчас выставочный зал Кронида Гоголева. Примерно там, где мальчик на велосипеде на моём снимке 2008 года. Я помню, что покупатель приносил свой сосуд, например 10-литровую канистру, может быть и бидон. Продавец вставлял в горлышко сосуда воронку, ставил её под кран, напоминавший водопроводный, который исходил из железной бочки. Почему-то запомнился рычаг на этой бочке, которым приводилась в действие струя керосина. Всё это воняло, конечно, я не знаю, можно ли было ехать с таким контейнером в автобусе, но как-то ведь доставляли керосин на Совхозное шоссе? Хотя, может быть, я вспоминаю пункт продажи керосина, стоившего, кстати, сущие копейки, я забыл сколько, который питал керосинку в Тункала. А для Совхозного мог быть другой пункт, расположенный примерно в районе Энсо-посёлка. Но, опять же, керогаза в Тункала я что-то не припомню вообще. Вроде там готовили или разогревали на электроплитке, стоявшей на столе. 

На веранде изначально было 3 окна и она представляла собой, в принципе, полноценную однокомнатную квартиру, где и жила Мария Осиповна. Веранды не стало, наверное, в 1990-х, когда новые хозяева снесли её.

На черно-белом снимке выше я обвёл розовым только два окна комнаты, где жила Мария Осиповна. Я думаю, что ещё до нас одно это большое помещение перегородили и устроили довольно толстую стену с солидной дверью. Одно из окон (слева на ч/б снимке, за пределами розового обрамления), у нас было заколочено листами штукатурки или фанерой. Помещение с этим окном мы использовали для зимнего холодильника, потому что оно не отапливалось, и там осенью, зимой и весной было примерно 5 градусов тепла. Мария Осиповна в сильные морозы стеснялась жечь много дров, веранда всё-таки не была так хорошо изолирована, как остальной дом, и приходила ночевать в комнату, где спали мы с сестрой Варей, ложилась на диване или на матрасе на полу у печки, я не помню уже, но это случалось едва ли больше пяти раз за зиму. Ещё она приходила смотреть телевизор, если показывали фигурное катание, да сериал «Сага о Форсайтах». Во время просмотра первого она повторяла, раз по десять за программу, когда видела, как партнёр поднимает фигуристку на руки или рывком отпускает от себя: «Что нашу Мурзу!»

Мурза была нашей кошкой, которая даже переехала потом на Маяковского, где её и убил кто-то. На снимке плохого качества моей московской кузины я с кошкой Мурзой в возрасте примерно 10 лет. Когда котёнка брали, почему-то решили, что это мальчик и назвали Мурзиком. Потом, когда он вырос и стали видны половые признаки, срочно переименовали в Мурзу. Я помню, что Мурзе очень вольготно жилось на Совхозном. Она гуляла где хотела и исправно приносила приплод раз в год. Весь помёт был потопляем мамой в ведре ещё до того, как кошка успевала облизать своих деток, и у неё так и не развился материнский инстинкт. Не жизнь, а малина. Ну а Мария Осиповна имела в виду, что партнёр делал с партнёршей по тройным тулупам и прочим фигурам всё, что хотел, то есть вертел и кидал по своему усмотрению.

Ещё я хорошо помню, когда увлёкся хоккеем, то кидал шайбу в крыльцо, у меня была маленькая детская шайба, но твердая, конечно, не мяч. Я наловчился поднимать её клюшкой иногда и очень высоко, и даже пару раз чуть не разбил окно. Как-то раз я так увлёкся игрой, что не заметил, как Мария Осиповна вышла на крыльцо, бросил шайбу и попал ей в ногу. Нога у неё распухла, было наверняка очень ей больно, я долго извинялся перед ней потом, потому что мама заставила. Сам-то не очень переживал.

Мама рассказывала, что Мария Осиповна была наполовину шведкой, то есть её мама была шведкой, а отец – русским. (Это так и есть, её девичья фамилия Бьёркман и в конце этого раздела поста я привожу биографию, написанную Марией собственноручно). По словам моей мамы, «…отец был пекарь, очень хороший, но алкоголик: полгода пьёт, а полгода печёт. И его держали. Такой пекарь был! А потом уже революция была, ушёл в запой и сгинул, наверное, прибили там.» Это, конечно, метафора, пекарь не мог пить по полгода, иначе вылетел бы в трубу. А вот на неделю в запой уйти мог, особенно если кто-то помогал печь хлеб. Ещё девочкой до революции она со своей матерью ездила из Петербурга, где они жили, на пароходе в Швецию. Тогда же не было никаких виз. Матери её не понравилась скаредность шведов, считавших каждую крону.

Как она появилась в Сортавале? Приехала после ссылки, откуда из-под Норильска, куда была отправлена опять же, по воспоминаниям мамы «как жена финна». В ссылке они были с мужем Петром, которого сослали «просто по происхождению». Скорее всего он был ингерманландцем и хорошо знал финский. Ещё в гражданскую войну Мария Осиповна работала медсестрой, потом трудилась на молочной кухне, похоронила в вечной мерзлоте сына. Они попробовали вернуться в Питер, а там их, как «врагов народа» не прописывали. Как говорила мама в ходе записанных мной интервью с нею в 2010е годы: «… в общем она вертается оттуда, а в Питер-то не прописывают, времена-то какие! И вот в Сортавалу». Я, разумеется, спросил, а почему её прописали в Сортавале. Мама: «Прописали у родного брата Петра, близкого друга Дубровского». (Дубровский был директором племзавода «Сортавальский» и дважды героем соцтруда). Дальше идёт дословный рассказ мамы, курсивом, с моими отступлениями, набранными обычным шрифтом.

Брат скоропостижно умирает, а жил он в так называемом «Доме специалиста».

Этот дом мы все знали как «девятку» по номеру магазина (снимок выше примерно 2016 года). Мой приятель и крупный по меркам Сортавалы предприниматель Витя Артамонов купил там две квартиры и соединил в одну, окна которой выходят на обе стороны. Как-то раз мы с ним, году уже в 2012 примерно, хорошо выпили в его квартире, пользуясь тем, что жена уехала куда-то. После чего ещё пошли добавить в Пипун Пиха (Дворик с трубой), где я помню только, что общались с каким-то финном. Его визитка была выполнена из тонкой фанеры с разводами под годовые кольца дерева. Но это к нашему повествованию относится косвенно. Из квартиры я запомнил только сдвижные двери между большими комнатами. Тут надо сказать, что из её биографии и из биографии Петра никак не следует того, что их “ссылали”. Но, скорее всего, она писалась в расчёте на то, что тот, кто принимает на работу, не будет сверяться с личным делом, наверняка хранившемся в КГБ. Но спокойствие Марии Кекконен длилось недолго совсем.

«Квартира – продолжает мама – приглянулась, вот тому же председателю Горсовета или какому прихлебателю, ну, как и сейчас. Выгнали их, болезных, в Кондопогу. Там они худо-бедно перебивались, живя на частной квартире, в одной комнатухе. Петро был хороший авто мастер был, в мастерских работал, она шила, да ягоды собирала и продавала”.

Пётр умирает в Кондопоге в 1953 году, и бедная Мария Осиповна едет, деваться некуда, в Сортавала снова.

Вернее, как рассказывала мама, приехала она вначале «на могилку шурина», и остановилась у хорошей знакомой в «доме Форда», у какой-то бабки, у которой сравнительно молодой муж, лежавший в одной палате с моим отцом, недавно помер, и та осталась в двух комнатах в доме, что на моём снимке. Дом назывался так, потому что долгое время после войны на его торце, смотрящем на Ладогу и, условно, “на паром” или церквуху на о-ве Риеккалансаари, виднелась реклама автомобилей “Форд”. Эта бабка уговорила Марию Осиповну переехать из Кондопоги, где её больше ничто не держало. Но, как говорится, беда никогда не приходит одна, и мыканья последней из этой ветви Кекконен на этом не прекращаются. Очень быстро бабка начинает ставить свои условия, типа, чтобы Мария никого не могла пригласить в гости, а только пахала на неё, как прислуга, естественно бесплатная. А моя мама встретилась с ней на кладбище примерно в 1961 году, когда часто ходила туда. До самой своей смерти в 2014 мама ходила несколько раз в год на могилу к папе, умершему в марте 1960-го.

Но переезд на Совхозное в наш дом случился не сразу. От бабки из фордовского дома Мария Осиповна ушла в услужение к уже упомянутому директору племзавода Дубровскому (1913–2009), где было тоже не сладко. Надо было готовить завтрак довольно самодуристому надо сказать, я слышал о его привычках никому не давать интервью в период моей работы на ТВ, герою соцтруда. Дубровский вставал в 5 часов утра и, по рассказам Марии Осиповны через слова мамы «… он всех ругал, белорусы такие нехорошие, рабочие худые и даже копать (им) не даёт». К слову сказать, эту неприязнь к белорусам Мария Осиповна пронесла через всю свою несложившуюся жизнь, а белорусов в Сортавале было немало.

Прежде всего, конечно, страдала она из-за отсутствия своего угла. Домик у Дубровского был маленький, между Сортавалой и Хелюлями, добираться трудно, если пойдёт куда в гости в город к знакомым, а человеком она была общительным, любила поговорить, вспомнить ей было о чём. Заходила она и в Тункала. Как раз тогда, в 1961 или 1962 году, мама собиралась на Совхозное шоссе и мой отчим, А. В. Васильев предложил ей жить с нами. Правда до этого Мария Осиповна уже съездила на Валаам, там были какие-то, как вы поняли, я всё маму пересказываю, «с Кондопоги дедок с бабушкой келью уже имели в доме престарелых-то там». Дальше – прямая речь мамы.

"И её, значит, звали туда, говорят, тут какая-то бабуля есть, давай и ты приезжай, будешь тут жить. Они с Томкой поехали, она посмотрела, ей всё так не понравилось, а Александр Васильевич говорит: «Давайте к нам». Она, ну, в общем согласилась, говорит: «Годик поживу, а потом уеду. Всё равно уеду, я мешать никому не буду». Поехали мы потом с ней к Дубровскому, забрали её сундучок (так он и остался на Совхозном), и стали жить-поживать. Сначала не все были переселены ребята, (имеется в виду машинисты, которые жили в общежитии, ставшем на больше, чем 20 лет нашей квартирой), мы жили на веранде месяц-два".

На беду Марии Осиповны, прожившей с нами больше десяти лет, в 1973 году мы получили ордер в благоустроенную двухкомнатную квартиру в железнодорожном посёлке. Тогда она сама попросила собес определить её в дом престарелых на острове Валаам. Ничего не сказала ни маме, ни моему отчиму. Конечно, в квартиру на Маяковского, где для неё не было бы отдельной комнаты, их всего-то две было, она поехать не могла, но кто-то из коллег Васильева предлагал взять её к себе. Но она упёрлась в желании поехать на остров и осуществила его. Осталось в наследство от Марии Осиповны швейная машинка «Зингер» маме и серебряная ложка её подружке Лина Германовне. О последних днях Марии Осиповны мама рассказывала очень трогательно, её история брала за душу. Говорила о «тряпочках, которых много высылала, оказывается она ничего не ела и, значит, маленечко сходит, и печка громадная была, там топят, и бросит. Никого чтобы не обременять».

Я сделал этот снимок с колокольни реставрируемого (в очередной раз) собора в 1983 году, когда мы ездили на “День Сортавала” большой группой Карельского ТВ. В какой из келий этого здания лежала Мария Осиповна, мы никогда не узнаем.

Поведала мама и историю о 17-летней девушке с «красивыми грудями», которая «с 3 этажа от любви прыгнула и позвоночник переломила. И как бревно её перекинули, вытащили, и там одеяльце какое-то при нас, опять положили. Вот лежит вот-так вот ручки, чё-то делает, а встать – уже ничего нет. Она уже два года тут. Было 17 а уже 19. Ну, думаю: «Господи!» А Мария Осиповна: «И так бывает, и так». Ну, мы говорим: «Мы приедем ещё!» А она: «Да не приезжайте! Присылайте мне тряпочек». Там много ей надо было тряпочек. Еды она не просила. А потом опять – в сентябре съездили, потом закрылась эта Ладога, а 13 января, уже будет 1974-й, приходит письмо от этой девушки. Мария Осиповна ей продиктовала, что написать, два конверта там, ну есть же, покупают, купила там, девушка эта адрес написала, ну она всё так, лежа-то всё делала, в общем, и мне письмо. Господи, с Валаама, а почерк-то незнакомый. «Здравствуйте Надежда Алексеевна. Сообщаю вам, что Мария Осиповна умерла. Она две недели всем сказала, чтобы ни медсестру не приглашали и не говорите, что я не кушаю – отдавала еду этой бабке».

Так умерла, в январе 1974 года, буквально уморив себя голодом, по сути, самоубившись, в возрасте 81 года Мария Осиповна Кекконен. На фото из Интернета, найденном в ноябре 2016 видно, что старое кладбище на Валааме, где её закопали, сейчас совсем заброшено, но, как видим, ещё хоронят. Она была крепкая старушка, никогда ничем не болела, насколько я помню, в нормальных условиях жила бы лет до 90 или больше. У мамы была подружка, перевалившая и за сто. Она жила в доме у старого стадиона, и сама готовила еду и ходила. По-моему, в 2013 году ей 103 года было. На могиле Марии Осиповны поставили палку с фанерной табличкой, на которой авторучкой написали имя и даты рождения и смерти. К весне таблички со всех шести январских захоронений стёрлись, и могилу найти стало невозможно. Обещав прожить не больше года, она пробыла с нами ровно 11 лет. Ниже я привожу биографии Марии Осиповны Кекконен-Бьёркман и её мужа Петра. Если вы дадите себе труд прочитать описание жизненного пути последнего, то увидите, что оно сильно расходится с рассказом мамы. Рассказом, который был поведан ей самой Марией, а следовательно, наверняка более правдивым, нежели биография, писавшаяся в расчёте на чтение кого-то из начальников, нанимавших её и мужа на работу

Оставить комментарий

Популярные посты:

traianus

Нарколог на дом Екатеринбург и цены: как разработать индивидуальную стратегию для предотвращения рецидивов

vitkvv2017

Почему приёмный сын стилиста Зверева жалеет, что его усыновили,

kwakin_misha

Про посещение азиатских стран православными русскими людьми

thor_2006

Ща как бахну!

goblin_books

шахматы

rivka381

Юмор.

l_boris

И все в Россию Всё, что нужно знать о европейской «свободе слова»

daniel_grishin

Капитуляция Украины как (не)возможный итог войны

alex_rozoff

Маск, похоже, сошел с ума, а Трамп, похоже, нет (горячая аналитика о дуумвирате

• Ранее
• Архив