Раб

Он схватил отбивающегося сына, сжал его в своих объятиях и поднял так, что они смотрели друг другу в лицо. Это было одновременно и смирение буйства, и защита от всех возможных бедствий, и выражение отцовской любви. Сначала ребенок отчаянно вырывался, потом рыдания стали тише, а потом он положил голову на отцовское плечо, и кормилица несмело утерла мягкой тряпочкой нос и пылающие щеки.
Цицернон неторопливо ходил от стены к стене, нашептывая что-то приятное и забавное в маленькое розовое ушко. Наконец он поставил мальчика на пол, и сам опустился на низенькую скамеечку для ног.
- Теперь рассказывай!
- Педагог заболел. С Туллией я поссорился. Она сказала, что я дурак, и я больше не буду с ней играть. Никогда. Мама уехала еще утром. Рабыни дуры - с ними говорить не о чем. К тебе нельзя - ты занят. Я пошел к Тирону и велел ему поиграть со мной. А он сказал, что у него нет времени... Я его просил и уговаривал, а он сказал, чтобы я ушел. Я римский всадник и сын сенатора уговариваю раба, а он мне отказывает! Тогда я схватил хлыст и ударил его! (Цицерон в ужасе закрыл лицо руками) А он поднял меня, вынес за дверь, а сам зашел внутрь и заперся со своими дурацкими свитками и бессмысленными каракулями. Отец! Вели его высечь! Отправь его в деревню. Пусть работает в поле и ночует в свинарнике. Я римский гражданин и его господин, а он почти поднял на меня руку!
В его голосе опять звенели слезы, и Цицерон успокаивающе положил руку на худенькое плечо.
- Воспитатель объяснял тебе, что рабы наши говорящие орудия, так?
- Ну, да!
- Но ведь он и сам раб, не так ли?
- Ну-у, он не такой как другие... ему доверено мое воспитание, значит он почти как вы с мамой. И уж точно важнее кормилицы.
- Да, так и есть, - сказал отец. - А Тирон? Знаешь ли ты, кто он? Думаешь, он просто секретарь? Он один из ученейших людей Города. Тирон ездил со мной в Грецию, и мы там вместе изучали философию и ораторское искусство. Он знает законы лучше большинства юристов Рима. Он ежедневно работает сверх своих сил, чтобы мои речи были отточены и полны неоспоримых доказательств. Он ведет мою переписку и придумал специальные значки, чтобы записывать для потомков то, что я говорю в сенате и в суде. Тирон человек высочайшей чести и тонкого редкостного ума. Он мой друг. Отважнее Помпея, щедрее Лукулла, талантливее Красса и умнее всех трех Метеллов вместе взятых! А ты его ударил...
Сейчас мы не станем его отвлекать. А когда ему подадут ужин, и он выпьет первый бокал вина и съест первое блюдо, ты зайдешь в табуларий и извинишься перед ним. И скажешь, - голос Цицерона стал тверд и весь он был - непреклонность. - Ты скажешь, что сожалеешь и просишь у него прощения. Ты понял, Марк?
Цицерон был грозен, Марк никогда не видел его таким и испугался.
- Да, отец!
Они зашли в табуларий вместе. Тирон обедал за маленьким столиком - он никогда не позволял ставить кушанья и напитки на свой письменный стол, на котором громоздились документы, лежали чистые и исписанные вощенные дощечки и стоял величественный бронзовый чернильный прибор.
Марк пробормотал извинения.
- Я охотно прощаю тебя, - улыбаясь сказал раб. - Я и сам иногда чувствую, как гнев переполняет меня. Но я научился его не выказывать. А ты еще научишься. Настоящий политик - а таково твое будущее - обязан справляться со своими чувствами.
- Вы помирились, - я рад, - улыбнулся Цицерон. - А теперь, сделай для меня еще одну небольшую работку. Составь документ о том, что я отпускаю на волю своего раба по имени Тирон и нарекаю его по обычаю и праву Марком Туллием Тироном.
- Спасибо, господин, - кивнул секретарь. - Сейчас напишу. Теперь нас всех троих зовут именем Марк.
- Я должен был сделать это раньше? - спросил хозяин. - Ты считаешь, мне следовало освободить тебя несколько лет назад?
- Какая разница, теперь или в другой день, - пробормотал Тирон. - Я знал, что это случится. Завтра надо будет заверить этот документ у магистрата. После твоего выступления в суде... но в свидетельствах есть противоречия. Обвинитель уцепится за них. Давай сейчас еще поработаем над твоими доводами - надо придумать, как их совместить