Пятьдесят лет спустя

chipka_ne — 06.01.2020

Я вдруг обнаружила, что последние мои посты перенасыщены фотографиями.   Вокруг меня поколение инстаграмма — что делать, болезнь передается воздушно-капельным путём и прививок от этого нет. 

На новом мобильнике с сентября месяца — уже полторы тыщи картиночек и сотня видео, безумие, кому оно нужно, кроме нас самих!!! 

Но как было не снимать — и Эйлатские красные горы за синим (хоть и Красным) морем, и левантийские рассветы-закаты в открытом море, и в Салониках, и в Афинах, и на Сиросе? 

И музей кино в Салониках, где нам обрадовались, как родным и сделали скидку, и почти подарили футболки с салоникского кинофестиваля, и разрешили фотографировать (только попросили не снимать видео, и мы послушно не сняли). И чудные пожилые пары, которые танцевали на палубах — под сиртаки, под бузуки, под Элвиса, под Эдит Пиаф? 

И Акрополь, как было не снять самим-самим, чтобы знать — это не с казённой открытки — здесь был Вася! — и мы здесь были, мы здесь стояли! 

Как было пропустить совсем другую синеву — холодную синеву неба над Литвой, оттенённую всеми оттенками золота, бронзы и меди? — оно ведь такое только здесь и сейчас, завтра-послезавтра, через год будет другое! — надо успеть, потом не дадут! 

А разноцветные лыжники под синим небом на сияющем снегу, а дадаистский сиреневый рассвет над Баньско — а вдруг я больше туда не попаду, а вдруг забуду! 

Это я к тому, что с марта месяца не прекращаю разбирать старые бумажные фотографии, складываю прежнюю жизнь в картинку, как чёрно-белую мозаику и не перестаю горевать  — как многого не хватает! 

Я вот вдруг решила (припадать к истокам, так припадать!) вспомнить, как я встречала Новый Год пятьдесят лет назад (дадада, господа, не десять и не двадцать и даже не двадцать пять — что вы хотите: с дедушкой Лениным я не встречалась, но Сталина в гробу видела!). И вспомнила, хоть и смухлевала немножко, подтасовала карты — это было не пятьдесят, а пятьдесят один год назад.

Папе тогда предложили в управлении связи почти дармовую путёвку в зимний лагерь для старшеклассников — на свежепостроенной турбазе на Свитязе. Условия там были совсем не как в пионерлагере со спальнями на двадцать коек, казарменными рядами умывальников и щедро посыпанными хлоркой туалетами типа «сортир». 

Корпуса с центральным отоплением и канализацией, двухкомнатными блоками, на каждый из которых приходились душ-туалет (правда, в комнаты, рассчитанные на двоих, втискивали ещё и раскладушку, но то таке...) — просто отель пять звёздочек! 

Как ни странно, желающих на это счастье оказалось не так уж много — папа предложил мне пригласить подружек, не имеющих отношения к работникам связи — за те же мелкие профсоюзные деньги. Что я с удовольствием и сделала, пригласив подружку закадычную Казю (она через год уходила из школы в музучилище, в другую жизнь, надо же было наобщаться напоследок). Она, разумеется с удовольствием согласилась, и родители её отпустили — платить-то надо было всего ничего. 

Потом, правда, выяснилось. что опасения родителей, не решившихся отпустить своих чад на зимний Свитязь, оказались небезосновательны. Турбаза едва ли не впервые открыла зимний сезон. Котельная работала из рук вон плохо — батареи в комнатах были чуть тёплые, а обещанная горячая вода еле-еле достигала комнатной температуры. Холода стояли нешуточные, выше минус 10 дневная температура не поднималась, а одеялки нам выдали тоненькие, байковые. На кухне случилась какая-то засада с дымоходом — плиты просто опасно было растапливать, несколько дней мы питались всухомятку. 

Но всё остальное было прекрасно! Во-первых, подобралась совершенно замечательная девчачья феминистская компания. Вожатые, по большей части студенты-дипломники, разумно решили, что строить нас на утреннюю зарядку и проводить политзанятия с «уроками мужества» — себе дороже, и проще на десять дней договориться с разношёрстной бандой полюбовно — мы вас не трогаем, а вы буйствуете в дозволенных рамках, желательно, без порчи казённого имущества. Договор, за редкими исключениями, в основном соблюдался. После того, как один из вожатых, не дожидаясь приезда завхоза из райцентра,  взломал замок на дверях кладовки и добыл для каждого из нас дополнительное одеяло, мы старших товарищей зауважали и в свою очередь закрыли глаза на их ежевечерние посиделки отнюдь не за чашкой чая. 

Десять дней почти полной свободы в компании ровесников на свежайшем морозном воздухе — что может быть лучше! Не помню даже, чтобы мы как-то особо страдали без горячей пищи — кому нужна эта манная каша! 

Чем мы занимались? Только не смейтесь — без всякого принуждения катались на лыжах и коньках (вот уж чего на турбазе хватало), пытались играть в хоккей на свитязьском льду, жарили хлеб на выклянченной на часок у поварихи единственной электроплитке, болтали, сплетничали, строили козни пацанам, устраивали в нетопленной столовой танцы под транзистор, умудрились в последний день провести КВН — девчачья команда против пацанов — кто победил, я думаю объяснять не надо, коронным номером была сочинённая мной песня:

Мы подходим к турбазе родной,
Видим — сажа летит над трубой.
Это кухня коптит, это значит опять
Нам придётся полдня голодать.

Голодать не впервые друзьям,
Корку хлеба делить пополам.
Ну, а в корпусе холод такой, что не спим,
А ночами
Зубами
Стучим!

Ну, и дальше всё в таком же духе. Прибывшее на закрытие сезона областное профсоюзное руководство сидело со слегка обалдевшими лицами, но вожатые ехидно объяснили, что капитан команды, она же автор текста — дочка самого С. К.  — и нам сдержанно похлопали — хорошо жилось храбрым комсомольцам в советской стране! Особенно, если папа — начальник... 

Но до этого был Новый Год. В честь которого так и не успели прочистить дымоход и отрегулировать котельную. Так что — на праздничный ужин были бутерброды с колбасой, солёные огурцы, печенье «рассвет», сваренные в титане яйца и там же заваренный чаёк. Заварки и сахару, правда,  не пожалели, но водкой с детишками вожатые не поделились. 

Но мы не огорчались — днём, балдея от собственной храбрости и крутости,  дошли на лыжах до соседнего села и затарились — купили в сельпо у уже слегка начавшей праздновать Маруси на  всю компанию бутылку загадочного винного напитка «Плодово-ягодное» («плодово-выгодное»), бутылку яблочного сидра вместо шампанского, замёрзших ирисок и — гулять так гулять! — последние триста грамм единственных имевшихся в ассортименте условно-шоколадных конфет «Ромашка».

Добрая повариха тётя Оля на турбазе «отсыпала» нам сверх нормы хлебушка, плавленых сырков и огурчиков солёных, выдала стеариновую свечку для романтики, у кого-то запасливого нашлись бенгальские огни — и праздник под «брехунец» с курантами удался на славу. Даже подрались слегка с пацанами, которые предусмотрительности не проявили, в сельмаг не сходили и вместо того, чтобы попросить по-хорошему, попытались полбутылки «плодово-выгодного» похитить (мы бы им так отдали — пить эту отраву было невозможно) — но раз не захотели по-хорошему, то и были облиты этими самыми остатками — что не помешало затем побрататься и закрепить договор о дружбе ведром картошки, которую пацаны ещё днём стащили из кладовки. От мальчишек таки иногда бывает польза — они ещё с утра, оказывается, запланировали ночной костёр и печёную картошку — гениальная идея! Тем более, что в эту ночь батареи из еле тёплых превратились в ледяные — истопник с утра на работу не явился, а вожатые очень уютно праздновали в библиотеке, где контрабандой был установлен так называемый «козёл» — самодельный рефлектор, состоящий из кирпичей, обмотанных спиралью, заземлённый на батарею и воткнутый в розетку чуть ли не напрямую, через проволочку. Электричества он жрал немеряно, но в казённом учреждении кто считал? Пожары от таких самоделок тоже вспыхивали на раз-два-три — но обошлось...

По сравнению с этим наш костёр был просто чудом соблюдения правил техники безопасности! и картошечка печёная! (обугленная снаружи и полусырая внутри, но горячее сырым не бывает — верно?). 

Когда нам надоело таскать в костёр сухостой, кого-то осенило, что можно кидать в огонь шишки — замороженные, они лопались с оглушительным треском, как патроны. От этого треска, отдалённо напоминающего негромкую стрельбу, очнулись, наконец вожатые в библиотеке и примчались проверить — не спалили ли мы турбазу? — (Смешно, их САМОПАЛЬНЫЙ во всех смыслах рефлектор мог бы сделать это в разы быстрее — просто повезло идиотам!) 

На требование немедленно загасить костёр и расходиться по спальням, мы резонно ответили, что здесь у костра — теплее, а в обледеневшие постели пусть ложатся сами! 

Кто-то пошёл проверить батареи и наконец ужаснулся. Компания самых трезвых во главе с хорошенькой девушкой в норковой шапке отправилась на штурм котельной. Чего они там накочегарили спьяну и насколько это отвечало требованиям техники безопасности, неведомо, но это была единственная ночь, когда батареи наконец-то раскалились почти докрасна и в душе появилась по-настоящему горячая вода! (2-го января явился проспавшийся истопник, всех обматерил, и всё вернулось на круги своя).

Но в ту ночь мы получили ещё один подарок — вымылись после посиделок у костра вволю и — ура! — перестирали всё, что успели (и оно даже высохло до утра на дымящихся батареях!) 

Так что заснули мы в тот день где-то в четыре утра. Дверь предусмотрительно заперли на здвижку. Утром к нам в дверь усердно колотили, но мы с Казей только укутались покрепче в одеяла и накрыли головы подушками — нема дурных после горячего душа вылезать из тёплой наконец-то постели!

Проснулись часов в 10. От тишины. Не хлопали двери. Никто не топал и не шумел в коридорах. Тихо было за окном. Батареи ещё не остыли. В душе ещё была горячая вода. Но почему так тихо?

Завтрак мы, конечно, проспали, но у доброй тёти Оли в столовой всегда можно было что-то выпросить. Только вот тёти Оли в столовой не было. Вообще никого не было. Зато на нашем столике стояли подносы с заботливо накрытыми салфеткой бутербродами, печеньем и остывшим чаем. 

И тут взгляд мой упал на доску объявлений с расписанием мероприятий — чёрт, как я забыла! Сегодня же экскурсия на погранзаставу — единственная экскурсия, на которую мы с удовольствием поехали бы, если б не проспали. 

Недалеко от нас была советско-польская граница, непонятно от кого охранявшаяся, и экскурсии на заставу были одним из дежурных развлечений местного пионерско-комсомольского отдыха. Я эти экскурсии очень любила. Изнывающие от скуки пограничники любым визитёрам были рады — давали концерты (всегда находился какой-нибудь бойкий солдатик, подражавший то Райкину, то Тарапуньке и Штепселю), показывали чудеса дрессировки упитанных служебных собак, иногда разрешали прокатиться верхом (при заставе были верховые лошади). А в этот раз на заставе вообще планировался большой концерт с приглашёнными артистами и праздничный обед — наверняка получше, чем наша сухомятка! 

А мы тут одни-одинёшеньки, как в детской книжке «Палле один на свете». Но Палле-то один оказался в городе, где есть, чем развлечься — а что, спрашивается,  делать на обезлюдевшей турбазе?

— Ой, — спохватилась Казя, взглянув на часы — сейчас должны «Золушку» показывать! Айда в библиотеку к телевизору! 

Ну, кто ещё помнит то время до нашей эры, когда на Новый Год показывали не Женю Лукашина, а несравненную чёрно-белую «Золушку»?

И мы распорядились свалившейся на нас свободой с чувством, с толком, с расстановкой: отправились в библиотеку с подносами с завтраком. Хорошо бы, конечно, было, если б нашлась, как дома, дымящаяся чашечка кофе, но увы... Зато остались со вчерашнего дня ириски и ровно две конфеты «Ромашка»! И телевизор «Рекорд», пошипев и поплевавшись, дал нам всё-таки посмотреть до конца «Золушку», орнаментированную плавно текущими по экрану зигзагами и полосами. 

После познего завтрака аристократа меня осенило: 

— А давай пойдём на лыжах до острова! 

Этот остров в туманной дымке посреди нашего серебряного Свитязя всегда был нашей мечтой. Чего только мы о нём в детстве не сочиняли — там заповедник редких животных! Там секретная-рассекретная лаборатория! Там шпионская школа! Нет, там тюрьма для шпионов, и там держат секретного человека в железной маске!

Ну разумеется, к восьмому классу мы о таких глупостях вслух уже не говорили, а говоривших безжалостно высмеивали, но в глубине души о какой-то тайне мечтали — а вдруг? 

Летом до него можно было только на моторке добраться, а тут такая возможность — несколько километров на лыжах по озеру — делов-то! 

Сказано-сделано — на пустом абсолютно лыжном складе мы выбрали себе по паре лыж поновее, откупорили свежайшие баночки с мастикой, проигнорировав початые, тщательно подобрали палки по росту, рассовали по карманам оставшееся от завтрака печенье  — и вперёд! 

С утра день был на редкость ясный — хоть фотографируй, как иллюстрацию к «Мороз и солнце!». Но по мере того, как мы бодро приближались к острову, что-то начало происходить в небесах. Не то, чтобы тучи появились — небо начало покрываться такой белёсой дымкой, как туманом, сквозь который всё еще просвечивало солнце, как через тюлевую занавеску. 

Становилось всё холоднее, лоб и виски ломило от мороза, и я мысленно поблагодарила рассудительную Казю, заставившую меня хотя бы взять с собой вязаную шапку — ибо в отсутствие родителей я предпочитала щеголять без оной. Шапку я давно уже натянула глубоко на лоб, воротник подняла и смотрела в основном под ноги, стараясь не отставать от Кази, которая на лыжах двигалась куда бойчей меня. 

Поэтому остров вырос передо мной неожиданно — словно сам вынырнул из заснеженной глубины.

Подойти к нему близко с этого края было невозможно — из-за высоченных зарослей засохшего камыша. 

И мы совершенно не ожидали, что он такой высокий, сейчас я бы сказала, что он был похож на причудливое сооружение, построенное каким-нибудь Гауди — но тогда я про Гауди ещё не знала и просто стояла потрясённая перед причудливо изломанными, обрывистыми, поросшими лещиной берегами. 

— Пойдём вокруг, — уверенно сказала Казя, — летом же к нему как-то плавают, верно? Значит где-то должен быть причал. А со стороны причала можно будеть подняться. 

И мы пошли вокруг вдоль обрывистых берегов. 

И вот тут пошёл снег. 

По прежнему сквозь дымку светило солнце.

По прежнему — ни ветерка.

И совершенно бесшумный, невесомый, неторопливый, пушистый снегопад. Не метель и не вьюга — нет, ничего угрожающего. 

Тихо было вокруг, а от этого снега стало ещё тише. Берега острова сделались более пологими, камышовые заросли поредели и мы смогли подойти ближе, но забраться на берег всё еще не получалось.

И тут, от плавного движения по кругу сквозь снежную пелену у меня появилось странное ощущение, что я смотрю на себя со стороны. Как во сне. И когда в этом сне из зарослей орешника беззвучно выплыл нам навстречу олень и замер, глядя внимательно и разумно, а потом так же неторопливо и бесшумно удалился, словно растворился, я ничуть не удивилась. Как не удивилась двум шёлковым лисичкам рыжими ленточками проскользнувшими мимо нас, едва не задев концы лыж. 

Стайка нарядных, словно языки пламени, фазанов выпорхнула из кустов, но шумное хлопанье крыльев мы услышали с опозданием — так гром вдалеке гремит уже после отсверкавшей молнии. 

У меня закружилась голова, и я села прямо в снег. Казя тоже остановилась, и я поняла, что с ней происходит то же самое. 

Мы были абсолютно одни в этом заколдованном царстве белизны и тишины. Я тряхнула головой, поднялась, попыталась что-то сказать и не смогла. Я вдруг с каким-то сладким ужасом осознала, что не понимаю, в какую сторону идти. В тихой, вкрадчивой, безветреной белой пелене не было видно ничего. 

Словно сквозь вату я услышала потерянный голос Кази, обычно такой прагматичной и рассудительной. Она озвучила то, что чувствовала я: 

— Я не знаю, в какую сторону нам возвращаться... 

Белое безмолвие. Затерянные во льдах. Погребённые в снегах — что ещё?
Смешно — ведь это в полутора часах лыжной прогулки от турбазы, ведь это наш маленький уютный Свитязь, где хоть и узкой полоской, но в хорошую погоду всегда просматривался противоположный берег! 

Но нам было совершенно не смешно. 

...и когда из белого колеблющегося тумана, так же бесшумно, как и олень, выплыла нам навстречу по озёрному льду запряжённая в сани малорослая лошадка («лошадка мохноногая торопится-бежит»), мы ничуть не удивились.

Удивился слегка возница:

— Отакої! А де ж то ви осьо тута взялися? З турбази? А хто ж вас у таку завірюху пустив самісіньких? А ну, сідайте-но швиденько під рядно! Я до Пульма їду, а ввечері до Шацька повертаюсь — заверну до турбази. Нє — саміх не пущу і не просіть! Наша завірюха тихо-тихо, але так заморочить-заворожить-замете — потім кісточок не знайдуть! Сіли? Вкрилися? Палиці свої поскладали? Вйо, холєро — поїхали! 

Мохнатенькая «холєра» философски вздохнула, задрала хвост, украсила белейший снег дымящимся конским яблоком, шумно фыркнула и двинулась в путь. 

Пульмо было ровно на противоположном турбазе берегу озера, так что странный этот тремп нам попался в полном соответствии с популярным западенским анекдотом «в Жмеринку через Вашингтон». Но мы наперегонки зарылись в сено, под пёстрый домотканый половик, отходя постепенно от пережитого секундного ужаса двух песчинок перед лицом так коварно и нежно разбушевавшейся стихии. 

В Пульмо спаситель наш первым делом направился к церкви, пояснив: 

— Зачекайте з півгодини, я тута маляру фарби привіз, оліфу та пензликів трохи з Любомеля — має до Різдва встигти стіни поновити. Вчора клюба до вашого Нового Року дофарбував та сільраду — фарби скінчилися.
А хочете зайдіть, подивіться, якщо цікаво.

Мы, разумеется хотели. Деловитая Казя даже перекрестилась на входе неумело, но бойко. Я же, воспитанная в правоверно-ортодоксальном атеизме, креститься не стала, но сочла нужным сделать что-то вроде книксена.

В церкви было темно, жутковато и холодно — холоднее, чем снаружи. 

— Микола, ти де? — окликнул возница, озираясь в полутьме.

«Маляр» Микола (Микалай — так он себя гордо называл) уже спускался с лесов — выглядел он то ли, как русский мастеровой, то ли как хиппи из журнала «Вокруг света»: безжалостно заляпанные краской джинсы, роба-разлетайка и длинные волосы, перехваченные шнурком посреди лба. 

— Ось тобі фарби, ось пензлики, — начал возница.

— Заўтра-заўтра! — отмахнулся художник, — сёння разметку зрабіў і ўсё, працаваць не буду. Сала прывёз? А падлячыцца? Хварэю пасля ўчорашняга - бачыш? — он вытянул вперёд дрожащие руки.

— Привіз, привіз, бісова ти дитина, — проворчал возница, — хворіє він! Тобі Панбог такий хист дав — радіти треба та працювати, а ти пиячиш, холєра... 

Но бутылку с мутной белёсой жидкостью из сумки с красками достал, расстелил на табуретке газету «Радянська Волинь», достал из той же сумки завернутое в марлечку сало, хлеб, выудил из кармана складной нож, ловко соорудил бутерброд, плеснул, брезгливо поморщившись, самогону в нашедшуюся под рукой алюминиевую кружку и дал «маляру» выпить аккуратно из своих рук, ибо у того руки ходили ходуном и кружку не держали. 

— Сало їж! — скомандовал он грубо, но заботливо, — та не ковтай, як собака, то ж свіженьке, смачненьке, невістка солила — в тебе в Мінську у ресторації такого не подадуть!

— Ну, вот, другое дело! — уже по-русски сказал художник с прояснившимся взором, — теперь можешь и воспитательный час начинать — готов слушать!
Как пионер — всегда готов! Верно, кралечки? — он подмигнул нам. 

Тут дверь за нашей спиной распахнулась и на пороге появился священник.

— Знову! — скорбно произнёс он, — знову церкву паплюжиш! Більш нема де пити!

— Няма! — весело признался художник, — мяне ваш сельсавет да Валькі-штунды пасяліў, а ў яе строга!

(Штундами, если кто не в курсе, на Волыни зовут баптистов).

— Ох ти ж! — вскипел батюшка, — у штунди не можна, а в святій церкві... І за віщо я тебе терплю, безсовісний! Холєра католицька, Господи прости!

— Христос терпел и нам велел, — строго произнёс художник, сделав уже самостоятельно ещё глоток из кружки и подмигнул хорошенькой улыбающейся Деве Марии, — верно, Марыся?

— Ну чи не байстрюк?! — возопил батюшка.

— Байстрюк, — с готовностью согласился художник, печально шмыгнув носом, — и продекламировал на этот раз по-украински со слезою в голосе: 

...Хто лобуря водить? Чорняві байстрята.
Одна його доля — карі оченята,
Тай тих люди заздрі не дають носить... 

— Дурень, ти дурень, — вздохнул батюшка неожиданно печально, — йди вже, поїж гарячого, та спати лягай, хай тебе Бог милує... Мусію, а це хто? — он, наконец, обратил на нас внимание. 

— З турбази дівчатка, заблукали, — пояснил наш спаситель, — на озері знайшов, біля острова.

— От жеж! — снова заклокотал вспыльчивый батюшка, — хто ж їх відпустив! Не вміють за дітьми глядіти, навіщо привозити! Ось ти, Мусію, партєйний, у сільраді працюєш — а напиши-но до газети, нехай би їх...

Мы с Казей наперебой вступились за наших безалаберных вожатых — нас никто не отпускал! мы сами! без разрешения! не надо никуда писать! 

— Нема мені чого робити — кудись писати, — пробурчал Мусій, — нібито наші діти ніколи нікуди не тікають і шкоди не роблять. Живі-здорові, дякувати Богові, зараз повечеряємо тай поїдемо. 

— А пошли к моей штунде, — вдруг предложил Микола, — она с утра вареники с картошкой затеяла! Она рада будет, да и меня пилить постесняется.

Валька-штунда, безвозрастная женщина, до самых бровей повязанная платочком и в самом деле встретила незваных гостей как ни в чём не бывало, словно так и надо. Икон у неё в доме не было.

— Слава Богу, — нелогично прошептала Казя, — можно не креститься. 

Сообразительная Валентина, не дожидаясь наших вопросов, немедленно показала, где туалет (типа «сортир», разумеется, но чисто вымытый и с аккуратно нарезанными газетными листками). Дома с нас немедленно сняли промёрзшую обувь и положили на печку сушиться, а взамен выдали нагретые войлочные чуньки. Выдали чистенькое вафельное полотенчико у рукомойника. 

Единственная комнатка, перегороженная занавеской, была обставлена так бедно, что мы стеснялись осматриваться. Прямо в комнате, в загончике, жила козочка с сереньким любопытным козлёнком, которого страх, как хотелось потискать.
Никакого местного колорита, никаких рушников и глечиков. 

Вареники на стол были водружены в изрядно помятом аллюминиевом тазике и ложки к ним выданы тоже аллюминивые. Тарелок не было. Молоко («козяче, — извиняясь сказала хозяйка, —  корови немає») тоже было подано в аллюминиевых кружках.

Вкуснее вареников я в жизни не ела — и дело не в морозном дне и не в том, что мы изрядно проголодались: на редкость правильно раскатанное тонкое тесто, пышное и лёгкое пюре в начинке и на заправку — идеально спассерованный лучок на подсолнечном масле. 

Мы с Казей легко приспособились таскать их из общей миски, моментально забыв городские манеры и абсолютно не страдая от отсутствия вилок-ножиков-салфеток. 

И только когда миска опустела на две трети, мы, наконец. заметили, что возле Валентины и Микалая ложки лежат нетронутыми. Они сидели напротив нас, тихо улыбались и смотрели, как мы лопаем, как-то синхронно подперев каждый правую щёку кулачком. У хозяйки платок сдвинулся с бровей, и обнаружилось, что у неё голубые глаза и лоб без морщин, и она вовсе не старуха. А хипповый молодящийся Микалай, наоборот — не такой молодой, им обоим лет по сорок. И похожи они были на родителей, умиляющихся на то, какой у детишек замечательный аппетит. 

После вареников нас разморило вдрызг, мы пытались хорохориться, но Валентина отдёрнула занавеску и без разговоров уложила нас валетом на пёструю перину. 

Мне показалось, что мы проспали целую вечность и очень медленно и блаженно приходили в себя под тихий невнятный разговор людей,   собравшихся за столом. Я осторожно отдёрнула занавеску — за столом сидели все наши новые знакомые, включая вспыльчивого батюшку и «партейного» Мусия. 

Взглянула на часы-ходики с шишечками — «вечность» длилась всего-то полчаса! — но их оказалось достаточно, чтобы проснуться со свежей головой и в прекрасном настроении. 

Мы еще дошли до сельсовета, где Мусию понадобились какие-то бумажки, полюбовались новогодними плакатами нашего непутёвого маляра — Дед Морозом, подозрительно похожим на Николая-угодника и улыбчивой Девой Марысей, наряженной Снегурочкой. Потом мы ехали, укрытые рядном, снегопад прекратился и над нами медленно разворачивалось темнеющее сумеречное небо, порциями выпуская свежевымытые звёзды. 

На турбазе царила тихая паника — в основном из-за того, что одна ехидная девица сказала обеспокоенным нашим исчезновением вожатым: 

— Да никуда они не делись! Наверняка обиделись, добрались до Шацка и поехали домой, чтоб родителям нажаловаться! 

Поэтому, когда выяснилось, что никто никому не собирался жаловаться, а просто две дурёхи заблудились в снегу, то все вздохнули облегчённо и никаких мер ни к кому применять не стали. 

Да и то сказать живы-здоровы. чего ещё желать! Ведь страшно подумать, что могло бы случиться, если бы не понадобились бедному пьянице Микалаю краски и олифа, и не встретился бы нам Мусий на лошадке посреди замерзшего озера. 

Надеюсь — все в курсе, что Мусий — это Моисей. 

А картинка на память о том январе осталась одна-единственная, казённая, вот эта. Где тут я — не скажу. 

А кадров ночного костра, белого марева, волшебного оленя, шелковых лисичек, огненных фазанов, выстуженной церкви, весёлого пьяницы  Микалая, молчаливой штунды Валентины, партейного Мусия с его лошадкой, сумеречного неба над Свитязем — не осталось, да и были ли они?

Оставить комментарий

Популярные посты:

marcus

Знакомство с ярким миром популярных поп-исполнителей в России

everstti_rymin

Наша котогалерея

zavodfoto

Как Орская макаронная фабрика (Агро-Альянс ОМФ) делает макароны

russiantowns

Украина. Затишный Киев

zavodfoto

Оренбургская область помогает управлять энергией, Росатом подтвердит

nadie_escribe

Об эстетически радующих видах спорта...

ta

Драконы марта 2024

nefer

В Медине вокруг мечети ежедневно раскрываются 250 причудливых зонтов

loversbooks

Немного о фильмах

• Ранее
• Архив