ПРО'КЛЯТЫЕ

А ведь знаете, я никогда их не видел веселыми. Довольными. Счастливыми. Смеющимися от сладости бытия.
Никогда.
Попытался вспомнить - ноль. Попробовал представить - нет, никак. Невозможно.
Миссия невыполнима.
У отца изможденное, иссушенное, морщинистое лицо каторжанина. Военнопленного в лагере. Приговоренного.

Скорбное, сурово-сосредоточенное лицо человека, обращенного куда то внутрь себя, где он бесконечно переживает невосполнимую утрату. Человека превозмогающего. Человека вопреки, а не благодаря. Живущего в какой-то непрерывной боли, не имеющей источника и смысла. Человека, глубоко презирающего и себя и свою жизнь и свою работу.

Всегда суровая скорбь. Всегда - превозмогание и серьезное следование чему то несказанному. Движения того, кому необходимо быть первым, быть быстрее, умнее и хитрее. Резкие и не замечающие преград.
Либо эта скорбь, либо неизбывная же, кажущаяся мне нечеловеческой, ярость, либо яростная депрессия со слезами и обещаниями повеситься в гараже, либо унылая медитация перед теликом или с удочкой в руках. Согбенная фигура в резиновой лодке, грустная, жалкая и безмолвная.
Пачки денег, которые он приносит и которые жалеет и каждую копейку он оплакивает все в той же скорби и жалости.

Его труд - унизительное наказание, постыдное и отвратительное, свидетельство его никчемности.
Труд раба. Военнопленного. Безрадостный труд узника.
Каждая копейка приблежает его к смерти и его богатство безрадостно, как роскошный памятник на собственной могиле.

Иногда он поет, у него прекрасный голос и отменный слух. Он смотрит вникуда. Как в лодке с удочкой. Наверное это было его счастьем.

Все остальное время - это скорбь каторжанина и яростное, бескомпромиссное, напряженное выживание.
Если он работает - лучше не привлекать его внимание. Если просто пройти мимо - в меня полетит молоток, ножовка, кусок кирпича, гаечный ключ - под аккомпонимент тугого потока матерной брани. Да и не только в меня  - когда он работает, его ярость висит на каком то очень чутком шептале, как у матчевой винтовки и движение воздуха может вызвать взрыв. Он ненавидит работу, он ненавидит то, что делает, он презирает то, что получается.

Хотя получается все отлично.

Каменное лицо матери. Перекошенное от ярости лицо матери. Плачущее лицо матери. Озабоченное лицо матери. Выпученные буркалы и торчащая чуть вперед нижняя губа. Лицо зверька, попавшего в западню. Перманентная паника, перманентное ожидание пиздеца. Перманентный поиск, нахождение, распознавание и лечение бесконечных болезней. Своих и чужих. Если я не пришел из школы в промежуток "последний звонок с урока + время на дорогу" - значит я попал под машину, меня выебал и убил маньяк (котрых отродясь не было там и тогда), меня похитили (кому бы я был нужен, интересно ?). В общем - мне пизда и пора открывать кран необъятного бака со слезами.

Я никогда не видел их целующимися. Держащимися за руки. Обнимающимися. Я даже не могу представить их трахающимися. Вот срущимися - это да. Это я видел. Вопящими, обвиняющими друг друга в изменах, упрекающими хер знает в чем - но не любящими. Нет. Я даже могу поверить, что в процессе моего зачатия они срались и грызлись и их поебка была похожа на драку котов.

Лица на улице не лучше.

Бабки у подъезда с глазами креветок на дне кастрюли. Злоба, ненависть, зависть, осуждение и все остальное в том же роде, что содержится в них под давлением - чувствуется, как вонь от помойки.  Их рты - либо жабьи, либо сжаты в куриную жопу. Такие же скорбные, сосредоточенные, суровые лица взрослых - как будто они так же вынуждены делать что то неаппетитное, но неизбежное. Так надо - все, что они знают.

Если они, как и родители, веселятся, то это злое, ядовитое веселье, которое кончится руганью и, возможно, дракой. Если они улыбаются - то это улыбка презрения или радости от чужой неудачи.
Чужая неудача вообще занимает их основное время. Они обсуждают драки, осбенно легендарные и эпичные в праздники, смерти, болезни, разводы, скандалы.  "Вот такую опухоль у нее нашли !" - и показать руками. "Рыло ему разбили и клюв свернули набок. А был еще один, умный, блядь - так он стулом их...." - с восхищением. "Она из Светки волос надрала - там весь снег был в волосах, но и Светка тоже не промах..."

Срачи в очередях, в автобусах, во дворах.

Утром они с пустыми лицами идут к остановкам. Вечером возвращаются - многие пошатываясь, в облаке бхулянного смрада. Еще ближе к вечеру жены ведут и иногда просто несут на горбу пьяных  мужей домой - из гаражей, со стадиона, из соседних дворов, где те пили пиво из трехлитровых банок, заедая его сушеной рыбой.

Но всегда - это суровое выражение идущих на последнюю битву. Строгость и злость. Безжалостность и ядовитость.

Старики, с лицами доходяг-каторжан несущие на спине невидимую огромную ношу.

В таком мире нельзя быть веселым, здоровым и радостным. Это как в хосписе пуститься впляс. Засмеяться в таком мире - это навлечь на себя опасность. Быть радостным - это как веселый смех на похоронах.

Как можно быть счастливым в мире, где идет невидимая война? Где за урожай бьются, где все утыкано памятниками, где любой труд - это обязательно подвиг, презрение к человеку и человеческому, преодоление и жертва. Где радость - признак предательства.

Бессмысленное "так надо", скорбь, унылые песни, состоящие из стона, переходящего в вопль, одежда всех оттенков серого. Бесконечные построения, линейки, парады, марши и соревнования. Речи с трибун. Грамоты и флаги, знамена и горны. Немного пошатывающаяся от ядерных взрывов в Семипалатинске школа. Подземная волна от взрыва идет от полигона до нас 18 минут ровно - достаточно посмотреть на часы и запомнить время, когда стекла в окнах начинают дребезжать - а вечером в девять в новостях услышать, что такого то и во столько  мирно взорвалась ядерная балда.

"Вставай, проклятьем залейменный..." - это про нас и мир, в котором я живу.
Это клеймо проклятья на лицах вокруг. Они встали.
Идут куда им сказали - пока не помрут.
А как помрут - начинает главное. Похороны.

В том мире это процесс. Это занятие. Это, как сказали бы сейчас - "медийное событие".
Труп непременно надо привезти из морга домой. И там мыть. Под непрерывным и не терпящим возражением руководством старух. Каким то неведомым образом они сбиваются в некую похоорнную команду и следят, чтобы все было правильно. Отмытый труп - нарядить и уложить. Вынести в гробу во двор. Поставить на табуретки и потусить вокруг чутка. Обязательно выстроится вдоль с сфотографироваться. Как с добычей. Или как с призом. Или как "вот что мы сделали". Фотографирование продолжится и на кладбище - процесс целования, опускания и закапывания. Это важная часть "семейных альбомов".
Потом на открытую платформу грузовика (иногда их два - второй везет крышку гроба и всякий потребный для ритуала лут) выкладывается ковер (тот самый, на фоне которого так правильно фоткаться), ставится открытый гроб и на платформу забираются самые близкие родственники.

Поехали !
Со скоростью неспешного пешехода.

Непременно - оркестр. Духовой. Он один, из ДК и это их главный заработок. Иногда по несколько раз на дню им приходится идти перед этим грузовиком и исполнять.

Если покойник был крут - то перед грузовиком, помимо орукестра, несут венки, госнаграды на подушечках.
Перед похоронной процессией нельзя пересекать дорогу. "А то косточка от покойника в тебе вырастет !" - поясняют старухи. Навстречу нельзя ехать - весь транспорт, будь то "скорая" или пожарные - все останавливаются и стоят, пока процессия не минует. А, еще на это нельзя смотреть через стекло. Не знаю, почему. Нельзя. Так надо.

Так это и едет - воет оркестр, воют и причитают родственники.

В детсве мне казалость, что это труп в гробе своей неведимой волей ведет всех на кладбище - и орукестрантов и водителей и всех прочих - а они не могут вырваться из под его воли и поэтому вопят и плачут и играют заунывную музыку - потому что им всем скоро пиздец.
Тот мир маленький, всегда знают - кого несут, отчего и почему, масса подробностей. Происшествие на пол-недели. пока все не станут знать.

На кладбище останется холмик и памятник, обычно это дурацкая железная пирамидка со звездой  на палочке. Как идиотский саженец, который никогда не приживется.

Серая муть в небе.
Подвиг.
Так надо.
Во имя.
Лица проклятых.
Проклятых помимо своей воли делать ненужную им работу.
Проживать ненужные им жизни.
Рожать ненужных им детей.
Закапывать ненужных им покойников.
Ненужный мир.
Ненужные заводы, от которых там сейчас одни руины.
Ненужные жизни, как гнилые зубы в пасти лихого урки-пересидка - он куражится в привокзальном кабаке, празднуя недолгую свободу и его радость непременно обернется чьим то горем.

С детства я мечтал свалить из того мира. Из под крыльев этого проклятья быть суровым горьким ублюдком, строящим нечто и нечто, вопреки и никогда не благодаря. Всегда назло. Всегда - в пику некому недремлящему врагу. Если город-сад, то не близ Самарканда, но в вечной мерзлоте. Если река - то ее повернуть или запрудить. Если дорога - то петляющая и узкая. Если жилище, то невыразимо квадратное и похожее на колумбарий.

Если радость - то только дурной пьяный кураж, с мордобоем и заблеваным интерьером.
Догнать и перегнать.
Победить.
Воевали.
Серое угрюмое пространство. Где нет места ничему, что не означало бы победы кого то над кем то. Торжества чего то над чем то.
Этапа битвы межбу козлом и бобром.
Жертвы во имя.
Ебучие оловянные солдатики.

Как же вы, зомби, заебали...