Продолжая тему законного неравенства

germanych — 26.05.2013
Кадр из фильма «Осенний марафон»

Когда-то давно, четыре года тому назад, я делал обзор советского фильма «Осенний Марафон». Сегодня вернусь к этому фильму, поскольку он как нельзя лучше служит иллюстрацией к рассуждениям о законном равенстве и неравенстве.

Итак, центральный персонаж фильм – Андрей Бузыкин, филолог, преподаёт в университете, да ещё переводит книги иностранных авторов; никому не хамит, никому не может отказать, вежливый и добрый – из-за своей доброты даже никак не может бросить любовницу, которая ему в сущности совершенно не нужна (во всяком случае плотские утехи его точно давно не радуют). В общем, такой хрестоматийный интеллигент. Но это не булгаковский профессор Преображенский или хотя бы тот же доктор Борменталь.

Преображенский и Борменталь выросли и развились в обществе узаконенного неравенства, поэтому они продолжают смотреть на пролетариат сверху вниз и умеют при случае этот самый пролетариат (и его самозваных представителей) поставить на место. У Борменталя, а в ещё большей степени у Преображенского ощущается некий внутренний духовный стержень – условно его можно назвать чувством касты. Они уверены, что их каста выше пролетариата и разной «черни» и поэтому они идут по жизни высоко подняв голову. Даже в той мягко говоря не простой ситуации послереволюционной России. Преображенский и Борменталь, а равным образом такие булгаковские герои, как персонажи «Белой гвардии» или «Бега» – интеллигенты, но это не советские интеллигенты. Им тоже свойственно много говорить, спорить, не соглашаться, иногда чувствовать неуверенность в своём выборе. Но у них есть нечто, чего уже не будет у Бузыкина – внутренний стержень, о котором я упомянул. Они – продукты другого общества.


Совсем иное дело советский интеллигент Бузыкин. Он сломлен. Ни о каком внутреннем стержне речи даже не идёт. Он настолько духовно слаб, что в сцене ДТП и последующего столкновения с водителем грузовичка, его фактически защищает женщина (любовница Алла), а если он в итоге и собирается с духом дать отпор, то только после того, как водитель грубо оскорбил Аллу. Да и то, защищает свою женщину Бузыкин как-то очень вяло и почти трусливо. Не вмешайся прохожий (в исполнении Брондукова), Бузыкину не поздоровилось бы. Сравните это со сценой из фильма «Собачье сердце», когда охамевший пролетарий Шариков грубо ведёт себя с девушкой, в которую влюблён доктор Борменталь. Борменталь тут же жёстко ставит на место Шарикова – который между прочим уже имеет определённый статус в глазах новой пролетарской власти – да ещё и угрожает ему, что лично будет теперь проверять, не уволил ли Шариков машинистку. Кстати, в «Осеннем марафоне» Алла тоже машинистка. Между поведенческим стереотипом Борменталя и Бузыкина – буквально пропасть. А меж тем и тот, и тот – интеллигенты. Но эти два интеллигента различаются тем, что один вырос в обществе узаконенного неравенства, а второй – в системе тотального равенства. Это фундаментальное отличие.

Равным образом можно сравнить Шарикова и водителя из фильма «Осенний марафон», который чуть не избил Бузыкина в сцене ДТП. Кстати, даже по фактуре Владимир Пожидаев, сыгравший водителя, примерно тот же типаж, что и Владимир Толоконников, сыгравший Шарикова (это сходство ещё более явно в фильме «Два долгих гудка в тумане», где Пожидаев блестяще сыграл угрюмого таёжного промысловика Фомушкина). Так вот, водитель (Пожидаев) самоуверен и осознаёт, что стоящий перед ним интеллигент – это обычная амёба, которая попалось ему на дороге и решает что-то такое «вякать», и поэтому эту амёбу надо проучить, раз оно не понимает «человеческого языка» и отказывается платить.

Совсем иное Шариков – т.е. в сущности возрождённый Клим Чугункин – он зол, свиреп и опасен, он готов убить. Но в сцене прямого столкновения с интеллигентом Борменталем он пасует. У него подсознательно работает табу, которое можно назвать иерархическим эмбарго – интеллигент выше его, находится в иной, более привилегированной социальной страте, поэтому приходиться отступать. Он ворчит конечно «и у самих револьверы имеются», т.е. угрожает и сам себя успокаивает своей угрозой. И сомнений нет – при любом удобном случае Шариков-Чугункин убьёт Борменталя. Но всё-таки при этом он своё место понимает и отступает. В итоге, кстати, именно Борменталь предлагает Преображенскому убить Шарикова и они совершают сакральное как бы убийство, возвращая Шарикова в собачье обличье.

В чём отличие Шарикова и наглого водителя из «Осеннего марафона»? С одной стороны Шариков куда опаснее водителя – водитель может ударить, но про убийство он точно не подумает, а Шариков убьёт легко, если только будет уверен в своей безнаказанности. И всё же Шариков (вчерашний обитатель какой-нибудь Хитровки Клим Чугункин) пасует перед интеллигентом Борменталем, а советский водитель на советского интеллигента Бузыкина прёт танком и подавляет его, как личность. В чём их разница? Да в том же самом – они продукты разных социальных моделей общества. Шариков (Клим Чугункин) вырос в обществе, в котором законодательно было закреплено неравенство различных социальных страт. Водитель (в исполнении Пожидаева) – вырос в обществе, где все социальные страты равны. Да при этом количество этих страт сведено к минимуму: рабочие, крестьяне и интеллигенция, которую в советское время изящно именовали «прослойкой». Вот и всё (неформально их было конечно несколько больше, но об этом чуть позже).

В фильме «Осенний марафон» имеется ещё один важный персонаж – сосед Бузыкина Василий Игнатьевич Харитонов (в исполнении Евгения Леонова). В фильме точно не говорится о его должности, но по ходу фильма и диалогам зритель может сделать вывод, что Харитонов работает на стройке и занимает должность типа бригадира или прораба. Прораб с одной стороны – это уже не пролетариат, у прораба высшее образование. Однако в советских реалиях прораб по своим поведенческим стереотипам относился скорее к пролетариату. Ну а бригадир уж был стопроцентно пролетарием. Как себя ведёт Харитонов с Бузыкиным? Осознанно он его ничуть не третирует. Более того, Харитонов видимо даже считает, что они приятели. Он бесцеремонно приходит к нему когда хочет, предлагает выпить, утаскивает с собой по грибы. Ну словом ведёт себя так, как люди этого круга ведут себя по отношению к своим дружкам. Он даже не замечает, что Бузыкин его обществом тяготится. Да ему это и безразлично. Ему самому где-то наверное где-то лестно, что среди его товарищей (как он думает) есть такой вот переводчик, у которого даже иностранцы в гостях бывают.

Ну а Бузыкин относится к этому совершено иначе. Он не знает, как отделаться от Харитонова. Судя по всему, этот домашний тиран его утомил совершенно. Бузыкин работает над срочным переводом, а его вдруг заставляют пить водку, да ещё потом тащат куда-то бродить по грязи. Своё негативное ощущение к Харитонов Бузыкин высказывает в сцене после пьянки. Когда на Бузыкина свалилась куча неприятностей, когда ему нанесли последний удар – перевод его любимого автора поручили тупой Варваре, за которую он сам делал переводы – то у него вдруг пробудилось нечто вроде «внутреннего стержня». Он вдруг распрямился и с удивлением обнаружил у себя способность говорить то, что думает, не заботясь о том, обидит это кого-то или нет. В Бузыкине вдруг проснулся условный Борменталь. И когда после милиции к нему заходит помятый Харитонов – узнать, не было ли в милиции про него «трёпу», – Бузыкин насмешливо и слегка глумливо сообщает, что «был трёп», а также говорили про Харитонова, что тот «портвейн с водкой мешает». После чего наслаждается видом обескураженного Харитонова. Вот как Харитонов надоел Бузыкину.

Конечно, далеко не все советские интеллигенты были такими, как Бузыкин. Были и такие, как Шершавников, да и Харитонов (если он прораб и имеет высшее образование), формально подходит под определение советского интеллигента, которое было очень простым – человек с высшим образованием, зарабатывающий не ручным трудом.

А теперь перейду непосредственно к рассуждениям о законном неравенстве. Законное неравенство бывает действенным только тогда, когда различные неравные страты живут раздельно. Не то чтобы они вообще не пересекаются никак. Разумеется в повседневной деятельности они не могут не пересекаться – ведь они составляют единый государственный организм. Однако живут они отдельно. И не пересекаются в быту. А если и живут вместе (как владельцы усадьб и прислуга), то составляют некий симбиоз при обязательном явном верховенстве представителей одной из страт.

В СССР были попытки для очень ограниченных неформальных страт установить такие перегородки. Например, люди очень высокого положения (академики, важные партийные и государственные деятели и т.п.) жили в особых домах, ездили на работу на личных автомобилях, отоваривались в спецраспределителях. То есть их пересечение с иными социальными стратами было минимизировано. Да и не существовало официально в СССР таких социальных страт, как «высшие партийные сановники», «высшие деятели науки», «генералитет». В реальности они были, но официально нигде не прописывались. Да и были весьма малочисленны. Ну что такое «члены АН СССР»? Их было настолько мало, что на фоне всего пресловутого советского народа это была капля в море. Тоже самое с членами Политбюро и кандидатами, а равно первыми секретарями обкомов, райкомов, генералами и т.п.

Можно конечно вспомнить попытку создания Новосибирского Академгородка или Звёздного городка – закрытых пространств с особым социальным микроклиматом. Но при общем позитивном результате этих экспериментов, это была капля в море. А весь остальной советский народ жил совершенно одинаково – в одинаковых хрущёвках или бетонных панельных коробках, среди одинаковых магазинов и коммуникаций.

Ну вот взять любой типовой советский панельный дом. Кто жил в его квартирах? Да абсолютно все. Там жили и рабочие, и служащие, и профессора, и продавцы, и уборщицы, и дворники. Но если это был не какой-то специальный ведомственный дом для руководства (а таких было немного), а обычный государственный дом, в который людей заселяли по ордерам, то процент представителей разных социальных страт в этом доме примерно соответствовал структуре этих страт в советском обществе. И таким образом получалось, что на одного профессора, пару врачей, пяток учителей и несколько инженеров приходились сотни рабочих и представителей приравненных к ним групп.

А тут уже никак не оградиться от социального перемешивания. Формально условный Бузыкин конечно может не пускать к себе условного Харитонова. Но ведь есть неформальные правила общения. Да и советское общество куда больше было мотивированно на т.н. товарищеские отношения. Мужчины собирались во дворах, сидели, разговаривали, иногда выпивали, ходили друг к другу в гости при случае, помогали с мелким ремонтом (тут уж интеллигентам без работяг – никак), часто вместе встречали праздники. Оградиться ото всех – это создать вокруг себя стену отчуждения. Что в таком обществе весьма дискомфортно.

С другой стороны, можно конечно и пускать к себе Харитонова, но это вовсе не означает опускаться на его уровень? Бузыкин ведь не стал хуже оттого, что в него впился Харитонов?

Ой ли?

Вспомним сцену, в которой Варвара сообщает Бузыкину, что именно ей поручили перевод автора, к которому Бузыкин относился с особой любовью. Бузыкин в ответ не восклицает нечто вроде: «Дорогая Варвара, я мечтал годами об этом переводе, делал черновые наброски, предвкушая счастье работы с этим текстом, а его отдали тебе, да ты ещё просишь меня тебе помочь? Извини, уважаемая, но моё чувство собственного достоинства не позволяет мне этого сделать. Поэтому ты уж обойдись своими силами или расскажи в редакции, что почти все твои переводы сделал я». Такую или примерно такую отповедь мы ожидаем от филолога, переводчика и преподавателя университета. Но в минуту злости в нём просыпается то, чего он нахватался от совокупного Харитонова: «А полы тебе не вымыть? А то ты свистни – я вымою». Момент истины. Вот они – плоды перемешивания. А можно ли представить, чтобы Харитонов в минуту злости стал выражаться фразами, которых он нахватался от Бузыкина? Да нет, не может такого быть. Выравнивание  происходит по худшему, а не по лучшему. Я имею в виду конечно так сказать свободное выравнивание, а не ситуацию, когда кто-то с палкой требует от худшего подтянуться до лучшего. Кстати, даже и в этом моменте худший всё равно не подтянется до лучшего. Но об этом потом.

Но главный момент – дети. Сам человек ещё может попытаться оградить себя от влияния окружающей низкой среды. Он может сознательно пойти на разрыв всяких социальных связей с соседями и общаться только с себе подобными, живущими где-то вдалеке. Пусть соседи будут относиться к нему плохо, но он сцепит зубы и будет защищать свою касту. Но его дети?

Дети будут гулять во дворе, посещать детский сад, школу, ходить по улицам. То есть проникать вглубь той среды, от которой может попытаться отгородиться родители.

Бывало ли такое, чтобы родители какого-нибудь разгильдяя-пэтэушника восклицали: «Наш Петя стал общаться с этими профессорскими детьми и теперь он выражается вежливо, кушает с ножом и вилкой и читает русскую классику». Что-то не доводилось про такое слышать. Зато часто бывало обратное, когда родители «из приличной семьи» хватались за сердце: «Ах, наш Коля связался с этими пэтэушниками и теперь сквернословит, пьёт портвейн и скатился в троечники». Ведь эта пресловутая «улица» была каждодневным ужасом «приличных родителей» (характерен в этой связи соответствующий эпизод из советского фильма «Точка, точка, запятая»). А что их дети? Они не хотели быть белыми воронами, они хотели быть «как все», т.е. как большинство. Но если большинство – это люди низкого уровня, то и представители высокого уровня, растворяясь в нём, опускаются на низкий уровень, а не наоборот, поднимают низших до своего.

Так это и работает. Если в одном пространстве собираются дети людей низкого культурного уровня (которых всегда большинство) и дети людей культурно развитых (которых меньшинство), то в итоге дети культурно развитых перенимают привычки нижнего уровня, а не наоборот.

Отсюда и это множащееся в геометрической прогрессии стадо мутантов, которые из всех завоеваний человечества похоже усвоили только баночный «Ягуар» и семечки в пакетиках. И дело не в том, что они сами по себе плохи (среди них вполне могут быть те, кто в иных условиях раскрылись бы совершенно иначе), а в том, что система всеобщего смешения и уравнения делает их такими. А система селекции сохраняла бы сообщества людей высокого уровня (во всех смыслах) и их поведенческие стереотипы, которые волей-неволей частично перенимали бы и низшие слои. Причём без всякого силового принуждения (во всяком случае принуждение не выходило бы за рамки обычного административного законодательства).

Зачем нужно законное неравенство? Да в первую очередь для сохранения людей высокого стиля. Причём не как единичных экземпляров, а как определённой породы.

Из этого не стоит делать вывода (как могут сделать некоторые особо одарённые), что я считаю именно интеллигенцию солью земли и что именно она должна считаться высшей кастой. Вовсе нет. Но я уверен, что порода людей высокой культуры, с особым мировоззрением, наследующим идеи лучших представителей мировой истории, имеющих глубокие специальные знания – это национальное достояние. Но точно таким же достоянием является и порода потомственных военных. Сегодня, после десятилетий обыдловливания офицерства, сложно представить, что офицер может быть таким типом, на фоне которого Бузыкин с его филологическими познаниями будет выглядеть не таким уж даровитым человеком. Но и трудолюбивый крестьянин, а не тот хрестоматийный спившийся тип, которым нас наградило советское время – это тоже элита. В сущности, дворянство и крестьянство всегда составляло особый симбиоз и далеко ещё не факт, какая из двух составляющих в разные эпохи этот симбиоз вела вверх, а какая вниз. Во всяком случае ещё в начале XIX века в плане образованности между большей части небогатого русского поместного дворянства и крестьянства особой разницы-то и не было. Точно также и квалифицированный рабочий, который может собирать (условно) луноходы, работающие и через полвека – это элитный образец. И такие элитные образцы должны быть объединены в отдельную породу. И все эти породы будут разными, и все они законодательно будут разделены, во имя ограничения их перемешивания, но при этом ничего унизительного в этом нет.

Унизительно – это когда профессор и рабочий хлебают из одной лоханки, да и при этом супчик-то в этой лоханке жидковат.

Когда крестьянин мечтает убежать от своей невыносимой жизни в город и стать рабочим («чтобы в кино ходить по асфальту»), когда рабочий наставляют сына идти в инженеры (чтобы «руки не были в грязи»), когда инженер, наконец, дабы понравиться рабочим, матюгается как последний парий – это свидетельство деградации общества. Филолог, в минуту душевного потрясения восклицающий «А полы тебе не вымыть? Ты свисни, я вымою!» – это деградирующий тип, сколько бы высоколобым он не казался. Его дети будут хуже его (каковыми, в сущности, они уже и являются даже в фильме).

Равенство – это путь вниз, а не вверх. И уж конечно Климы Чугункины («чернь», как их именовали в стародавние времена) должны находиться в самом низу социальной лестницы. И в этом смысле представители страты интеллигенции должны быть достаточно сильными духовно, чтобы не лить крокодиловых слёз по поводу того, что мол очередной Клим Чугункин не может вылезти из своей страты. Ему конечно надо предоставить такую потенциальную возможность – в конце-концов странная случайная мутация во время пьяного зачатия может даже в детях Клима Чугункина зародить нечто более высокое – но уж никак не за счёт подселения к профессору Преображенскому.

К чему ведёт всё эта уравнивание и перемешивание хорошо видно по окружающей действительности. Если ещё во второй половине XX века, когда эта тенденция ещё не завершила своей разрушительной деятельности, люди уровня Л.Н.Гумилёва или академиков С.А. Лебедева и А.П. Ершова составляли хотя и достаточно небольшую, но всё же заметную социальную группу, то сейчас люди такого уровня остались буквально в единичных экземплярах. А завтра их не останется вовсе.

И если кто-то думает, что привязанный к станку быдлоид, сильно ограниченный в своих возможностях потребления, чем-то лучше свободного быдлоида с неограниченным потреблением – тот сильно ошибается. Быдлоид остаётся быдлоидом вне зависимости от его возможностей, прав и политической системы. И горе тому обществу, которое существует во имя прав быдлоида. Кому-то жить в этом свинстве – единственном, что охотно и активно производит быдлоид – вполне комфортно и уютно, а кому-то – нет. И вопрос заключается только в том – кого больше.


На фото: последствия очередного праздника на парапете подземного перехода рядом с Красной площадью в Москве.

PS: Если вы здесь впервые, то прежде чем оставить комментарий, рекомендую прочитать правила общения, которые действуют в моём блоге.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив