Про выбор
shingata — 03.05.2023" Выбор-то у нас был невелик. Работы на нашу долю почти не осталось. Если у старших братьев было два пути' либо на завод, либо на пивоварню, то на нашу долю рабочих мест уже не осталось.
Страна расплачивалась за ошибки предыдущего правительства, долг в 226 миллиардов повис на пять поколений вперед, отнимая у нас надежду на лучшее и девиз «Бог с нами» уже давно разошелся с действительностью.
Бог нас покинул, обида и досада, что именно на нас пало это унизительное клеймо пораженцев и отсутствие будущего, не покидали меня и моих друзей.
Я не помню кто из них пригласил меня на встречу в биаргартен, но тот вечер в зале на триста посадочных мест, устроенных вдоль длинных столов, хотя говорят, что сюда набивалось и четыреста человек, яблоку некуда было упасть, но было слышно, как муха пролетит, так заворажил нас своей речью приглашенный, изменил курс моей жизни.
У меня впервые появилась цель, выдраться из нищеты, встать на ноги, помочь матери, которая с гибелью отца одна пыталась поднять меня и трех братьев.
Он вернул нам главное: самоуважение. Мы были растоптаны, мы были никем. С нами перестали считаться. Нас доили, по капле выцеживая деньги на обеспечение подъема других стран из нищеты, в которую всех ввергла последняя война. На то, что мы сами оказались на брюхе, всем было плевать. Дальше падать было некуда. Он дал нам импульс к рывку. И мы наконец, обрели будущее.
У нас появилась работа, за которую мы взялись со всей пылкостью накопившейся от длительной бездеятельности молодой энергии. Выданная нам форма, отлично сидела на наших мышцах, с каждым днем физического труда обретающих четкость.
Для тех, из нас, кто приехал издалека, или тех, чьи жилищные условия, как и наши оставляли желать лучшего, выстроили дома. Длинный ряд крепких, добротных, на века построенных двухэтажек с большими окнами и широкими подъездами выходящими на клумбы, расположившиеся вдоль дороги.
Дороги вымостили от самого города, хотя изначально предполагалось, что главным видом транспорта будет узкоколейка, которая вела на пороховой завод, на территории которого планировалось открыть наше учреждение.
Но с учетом того, что нашему детищу требовалось все больше людей для обслуживания, это было разумным решением.
Мы очень гордились, когда наши лица появлялись в газете. Еще бы, первый в стране социальный эксперимент. Взять отребье нации и перековать их, выправить, чтоб вернуть исправленных полноценных граждан.
От журналистов не было отбоя. Всем было интересно, как проходит перевоспитание. Приезжали журналисты даже из-за границы. И конечно благотворительные организации. Нам было чем похвастаться.
Великолепный лес, наполненный звуками музыки из громкоговорителей, чистейший воздух, вдалеке от заводских труб города. За воротами с выкованной надписью о том, что труд ведет к свободе, размещались просторные белые корпуса с большими окнами и рядами свеже-оструганных двухъярусных полок с чистыми матрацами, аккуратно подметенный плац между корпусами. Мастерские, оборудованные по последнему слову инженерной мысли. Светлая форма на исправляющихся. Чистые кухни с блестящими кастрюлями. Свежий хлеб и 20 грамм сливочного масла в меню ежедневно.
Как в таком раю не исправить пороки всех этих антисоциальных элементов: воров, тунеядцев, свидетелей Иеговы и прочих, идущих против нашего бога и порядка, педерастов и социалистов?
Но некоторые умудрялись не перевоспитываться. Им ход был в белое здание с окнами поменьше, ну или совсем без окон, для самых мерзких. Деревянные двери и топчан без матраца и одеял, кованные решетки. Им масло не полагалось. Три дня: хлеб и вода. На четвертый, плошка нормальной еды исправляющихся. И так весь месяц. В случае с упрямцами: до восьми месяцев.
Наш лагерь перевоспитания стал первым и вскоре ориентируясь на нашу модель в стране открылись еще шестьдесят. С пятьюдесятью тысячами исправляющихся. Военно положение, введенное в стране, позволяло убирать с дороги всех, мешавших развитию и прогрессу.
Может быть в других лагерях уже не было оркестров из числа заключенных, игравших не только по праздникам, но и во время мытья в бане, и строем с песней они не ходили, но мы продолжали разучивать с нашими исправляющимися национальные гимны.
Надо признать, что к каждому Рождеству жестом доброй воли мы отпускали особо отличившихся в труде и показавших, что они встали на правильную дорогу, отбросив свои нелепые политические заблуждения и готовы влиться в нашу единую нацию, сплоченную вождем.
В 35 году был освобожден тот, кто ввел способ полировать маслом из ежедневного пайка пол в своем бараке. За что барак был награжден как самый чистый внеплановым походом в баню.
К сожалению традиция не прижилась, из меню пришлось убрать масло. Приоритет сместился на другое.
Иногда отпускали отцов больших семейств, потому что это очень хорошо смотрелось на фотографиях с газетных страниц «возвращение заблудшего, но исправившегося отца». Единственным условием для всех отпущенных было вступление в нашу партию, укрепляющую свои позиции с каждым днем.
Качественный состав исправляющихся менялся стремительно. К криминальным элементам, социалистам, демократам и педерастам прибавились члены других партий, мешавшим нашей партии на выборах и препятствующим сплочению страны вокруг единого лидера. Затем евреи и цыгане, католические попы и журналисты, распускавшие слухи, что за нашими воротами творятся беззакония.
Но каждый смертельный случай был запротоколирован и по нему велись тщательные следственные работы. В 33 году медицинский эксперт лагеря, подписывавший свидетельства о смерти нескольких заключенных даже был отстранен от работы и после двух неудачных покушений на его жизнь, найден мертвым при невыясненных обстоятельствах смерти за пределами лагеря.
Вплоть до 38 года в лагерь допускались для инспекции представители Красного Креста. Но когда они стали придираться по мелочам, то им запретили доступ.
Затем, с началом установления нашего нового мира, появились иностранцы: австрийцы, голландцы, бельгийцы, чехи, поляки, советские.
Последние были наиболее упрямы. По лагерному статусу они были даже ниже гомосексуальных дегенератов с розовыми треугольниками на робе, но все же являющихся гражданами рейха, отказников-евреев, которым предложили обменять свои владения и сбережения на свободу.
Объясняться с ними, из-за их незнания нашего родного языка было сложно. Они реагировали лучше на физические команды, чем на словесные. И самое большое количество отказов от работы и подчинения администрации и попыток побегов совершали именно советские.
Поэтому нам пришлось поступиться правилами Женевской конвенции, вывести какое-то количество этих трудновоспитуемых за пределы лагеря и освободить от них землю. Ну а что нам оставалось делать?
Порядка тридцати четырех тысяч вредных советских было расстреляно в несколько подходов в двух километрах на стрелковом полигоне СС.
Но в остальном мы следовали всем правилам и законам и приносили посильную пользу родному государству.
Наш экспериментальный медицинский корпус неустанно проводил опыты по усовершенствованию защитной амуниции для нашей армии и военно-воздушных сил. Исследовались способности человеческого организма сопротивляться холоду, температурному колебанию, давлению, болезням. Благо расходного материала для исследований было хоть отбавляй.
Наши питомцы работали на заводах. Многие из них и сейчас на слуху : Siemens, BMW. Особенно много требовалось на химические фабрики Фарбен, той, что нынче зовется Bayer. Но надо отдать должное, когда нам в лагере потребовалась срочная помощь по избавлению от самых неподдающихся исправлению воспитанников, концерн Фаберн снабдил нас большим количеством законсервированного газа Циклон Б.
Все, что требовалось для решения нашей проблемы по избавлению от людского мусора, так это набить душевой зал голыми воспитанниками, закрыть двери и распечатав консерву с газом, запулить ее в люк, тотчас же задраив.
Подождать немного, когда стихнут последние звуки. Распечатать помещение. Дать ему хорошо проветриться, благо двери с обеих сторон. И можно разжигать печь. В ней всего две дверцы, за которыми по печи, так что времени на уборку уходит много. Метрах в тридцати от «душевой» есть еще одна печь, но она старая, гораздо меньше и не такая эффективная.
Когда с уборкой покончено, можно посылать в лагерь за новой порцией.
Их там много.
Работы хватит надолго.
Я не понимаю почему наш социальный эксперимент не удался. Мы хотели как лучше и приближали светлое будущее нашей страны как могли, не жалея сил.«
...............................................................................................................................
Я почувствовала, что пол уходит из под ног.
Ой, только не здесь. До того, как мир выключится мне надо успеть выбраться отсюда.
Не разбирая дороги, несусь мимо печей, удаляюсь о дверной косяк, слетаю с крыльца и обвисаю на ограде в кустах.
Меня тошнит, я задыхаюсь и вою без голоса, одним сипом, сочащимся из сотрясающегося тела. Мне страшно, тяжело и гадко, как никогда не было.
Я не эмпат и не экстрасенс. Я просто турист, пришедший на экскурсию по Дахау и сдуру решившая проверить, правда ли в газовой камере на люках в полу написана девичья фамилия моей свекрови.
Я не ожидала такой физиологической реакции моего тела. Я сижу на траве, сжимая виски руками, потому что мне кажется, что моя голова разлетится вдребезги, если я опущу руки.
Когда я, наконец, выползу из кустов, наш экскурсовод, посмотрит на меня внимательно и шепнет: »Это не для всех. Я туда только раз зашла и вот уже четверть века ближе ограды не подхожу«.
Наверное поэтому рядом с этим местом находится пять часовен, установленных протестантами, католиками, кармелитами, иудеями и православными, что возникает неспособность жить дальше, не сверившись с направлением, в котором требуется жить.
И вообще надо ли жить, если уроки прошлого не учатся, и мы все время ходим по кругу, не развиваясь.
А спираль, которая, как нам предрекали, должна поднимать нас на новый уровень, ведет витком ниже, в темное, куда заглядывать не хочется. И один харизматичный карлик-убийца сменяет другого, и так же мальчики, которым надо слить свою молодую энергию, как зачарованные покупаются на фантики о мощи и значительности нации, чтоб вернуться домой обрубочками физическими и духовными.