Про Старикову гору

alexa_bell — 19.02.2025

Давно это было. Сдав очередную сессию я приехал на летние каникулы к родителям в деревню. И матушка попросила свозить её к тятьке - к отцу Алексею Степановичу, моему деду, в соседнюю Тихвинку. Когда-то большой посёлок, имевший свыше тысячи жителей, он внешне теперь всё больше становился похож на рот старика, в котором оставшихся зубов было заметно меньше, чем утраченных. Большой крестовой дом деда, возведённый на рубеже шестидесятых, гордо возносил свою крышу-голову, растеряв всех соседей, от которых остались заросшие высокой крапивой ямы. Тихвинка стремительно умирала, словно больной от неизлечимой болезни, будучи на десять лет моложе моего деда, которого десятилетним мальчиком привезли родители-переселенцы из Орловской губернии, облюбовавшие просторные поля, раскинувшиеся по-над болотом и весёлыми берёзовыми колками.

Дед, которому давно перевалило за восемьдесят, несмотря на раннее утро, оказывается, уже выкосил за огородом изрядный кусок поляны, боясь, что трава перестоит и тогда коровы плохо будут есть такое сено. Сейчас он сидел с нами в прохладе дома, рассказывая дочери - моей маме - деревенские новости. У меня к деду был свой разговор, точнее, вопрос, и я в нетерпении ждал, когда смогу его задать. И, как только в разговоре дочери с отцом возникла короткая пауза, я сразу же воспользовался ею. Мне очень хотелось проверить книжные знания, полученные в ВУЗе, с практикой жизни, а дед, как никто другой, подходил для это, как говорится, на все сто процентов. Он успел сполна пожить крестьянской жизнью ещё до Первой мировой и революции, далеко не юношей встретив приход новой жизни, которую обещала Советская власть, познав её на том временном протяжении, который обозначался, как от Ильича до Ильича.

А вопрос мой был совсем прост, какой период был лучшим в жизни моего деда? Когда же ему, деревенскому мужику, потомственному крестьянину жилось лучше всего? Дед ответил не сразу, посидел, подумал, потом ответил. Ответил одним словом. И это слово вогнало меня в ступор. Со стороны, наверное, смешно было видеть выражение моего лица. Я был не просто озадачен. Я не понимал, о каком периоде и почему идёт речь. Дед произнёс только одно слово:"В рыковку". Что за рыковка? Когда она была? И на эти вопросы дед тоже ответил:"Когда Рыков вместо Ленина был. Лучше этого времени не было". Я, в течение двух семестров изучавший в ВУЗе историю КПСС и сдавший экзамен по ней на отлично, фамилию Рыков, конечно, знал, но слыхом не слыхивал, что в истории нашего государства было время, когда почему-то Рыков был вместо Ленина. Напомню, что мой рассказ относится к началу семидесятых, когда в истории КПСС позитивная роль была только у Ленина и Брежнева, в которой практически не было места даже для Сталина. Про какого Рыкова в такой ситуации можно было говорить? Его, расстрелянного в тридцать восьмом, реабилитировали только в 1988 году и вернули в отечественную историю.

Николай Иванович Рыков действительно был не просто вместо Ленина, а значительно дольше занимал пост, ранее принадлежавший лидеру партии большевиков. Председатель Совета Народных Комиссаров СССР с 1924 по 1930 гг., и одновременно Председатель Совета Народных Комиссаров РСФСР с того же 1924 года по 1929 год, год "Великого Перелома". Тогда это были самые высшие, выше не было, государственные должности в системе органов Советской власти. Не с Политбюро, ни со Сталиным отождествлялся в сознании населения страны период от смерти Ленина до Великого Перелома, а с Рыковым Николаем Ивановичем - главой советского правительства лет, навсегда вошедших в историю под кратким наименованием НЭП.



А вспомнил я свою поездку к деду в Тихвинку, свой вопрос и его ответ, читая повесть Николая Никонова "Старикова гора". Никонов написал её в расцвет брежневской эпохи. Как писала литературовед Лидия Слобожанинова, "с этим почти забытым ныне произведением связан один из самых драматических моментов творческой биографии Никонова. Создававшаяся с искренним желанием помочь “нашей бедной нечерноземной деревне” “Старикова гора” была превратно истолкована... В доперестроечное время предложения автора звучали неожиданно, почти кощунственно... Прямое тому подтверждение — события, разыгравшиеся вокруг “Стариковой горы” в Свердловске в 1983 году. “Измордованная”, на четверть сокращенная повесть Николая Никонова печатается на страницах “Урала” в год двадцатипятилетия журнала (1983, № 1) и вызывает бурное негодование со стороны Свердловского обкома КПСС ... Конфликт, начавшийся в скромном кабинетике цензора (куда автора даже и не приглашали), завершился громким скандалом на бюро обкома, где будущий демократ Ельцин метал громы по поводу “удара, нанесенного партии в спину”.

Я, будучи скромным поклонником творчества малоизвестного уральского писателя, купил номер журнала "Урал" с повестью "Старикова гора" в одном из киосков "Союзпечати" в Тюмени и, практически в один присест, прочитал её. Повесть для тех, кто ее не читал, написана в 1979 году и рассказывает о том, до чего дошла наша колхозная деревня в результате “ликвидации кулачества как класса”. Она, как позже рассказывал сам автор, молчаливо была признана “идейно несостоятельной”, хотя каждый читающий не мог не разделить тревожных опасений повествователя (автора): “Что это за деревня, если заколочена треть домов и растут в огороде самосевные осинки”? Если “половина жителей никак не связана ни с селом, ни с землей, работает где придется, в соседском райцентре, на лесокомбинате, а кто и просто нигде, ездит по электричкам, собирает бутылки и пьянствует?” Как случилось, что старательный крестьянин, работающий от зари до зари, как того требует земля, пользуется не уважением, но награждается кличками: “кулак”, “куркуль”, “жадюга”, “частник”, “кощей”?

И когда, десять лет спустя, в той же Тюмени я увидал на прилавке новенькую, в зелёной обложке книгу Николая Никонова с повестью "Старикова гора", то не раздумывая приобрёл её, обоснованно посчитав, что она будет достойным пополнением моей библиотеки. К тому же в аннотации к содержанию указывалось, что "Старикова гора" впервые напечатана в первозданном виде - без исправлений и купюр. Читал я повесть, а передо мною постоянно вставал образ моего деда Алексея Степановича Чижова, будто с него автор списывал своего Старика. Такая же кепка на голове, такая же рубаха, те же слова и оценки, всё то же, как будто именно мой дед позировал Николаю Григорьевичу Никонову. Кстати, и терминология, используемая автором, не столько уральская, сколько сибирская. Не зря свою деревню со Стариковой горой он помещает не на Урале, а где-то в Зауралье.

На днях, вспомнив своего деда, я вновь перечитал "Старикову гору". Перечитывал не спеша, мне уже некуда торопиться. Обдумывал прочитанное и, в финале повествования разошёлся с писателем в окончательной оценке. Наверное, повлияло то, что с момента написания повести прошло почти полвека и жизнь по-новому расставила и оценки, и приоритеты. Если Николай Никонов считал, несмотря на смерть своего героя, что у русской деревни ещё есть шанс на воскрешение, только надо, мол, принять какие-то меры, разработать программу, привлечь в деревню какие-то новые силы, новых людей, то увы... Не хотелось бы произносить это слово, но я вынужден сказать его вслух:"Утопия". Умер никоновский Старик, умер мой дед, а нынешний житель деревни не то что землю пахать, обихаживать, он и курицу норовит не держать, ему бы пособие какое-нибудь от государства получить, а лучше бы материнский капитал обналичить...

Смерть русской деревни, а она уже умерла, несмотря на кажущееся ещё живым её существование, есть объективный и закономерный итог, начало которому положил "Великий Перелом" товарища Сталина и иже с ним, отбросив в сторону за ненужностью "рыковку", вставшую на пути грандиозного социалистического строительства. Так называемые "сплошная коллективизация" и "ликвидация кулачества как класса" дали старт процессу, который был подстёгнут хрущёвским "укрупнением" и почти добит брежневской программой переселения "неперспективных" населённых пунктов. Со смертью Советского Союза в 1991 году русская деревня, страдавшая, долго страдавшая неизлечимой болезнью, болезнью отсутствия хозяина, вступила в предсмертную агонию, результатом которой стала её смерть.

История не суд, да и судить давно некого: одних уж нет, а те далече. Но не выходит у меня из головы слова, вложенные Николаем Никоновым в уста Старика:"Вот в двадцатые годы дали землю крестьянину, только он привыкать начал, хозяином себя почуял - опять колхозы ... Вначале-то, может, и правильная это политика была - колхозы сделать. Многие тогда ведь скудно жили. Только надо было не круто, не всех под один постриг ... Хошь не хошь, а вступай. Скотину веди, лошадей отдай. Земля, мол, вся обчая. Ну, и конечно, не все захотели в колхоз. Захотел тот, у кого сроду ничо не было. Вот их бы и надо соединить, помочь имя на ноги встать, а тамо как сами знаете... Земля сама не кормит. Она руки крестьянской требует... А ещё скажу, пахать-то свою земельку радостно. Идёшь, бывало, за плугом, руки гудят, спина мокрёхонька, а чуешь, хозяин ты на Земле. Хозяин ... И солнышко-то будто твоё, для тебя светит, тебя видит. И жаворонки тебе поют, вербы цветут, осина пушится, берёза зеленеет. Всё будто для тебя, вся земля звенит..."

На фотографии мой дед Алексей Степанович Чижов. Тихвинка. Начало 60-х.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив