Про сапиенсов, неандертальцев и штампы представлений об антропогенезе

alex_dragon — 12.07.2020

Давно хотел высказаться, но всё как-то не получалось собраться, всё казалось что нужно как-то обстоятельно подготовиться, обложиться источниками, накопать гору ссылок и написать нечто — по жжшным меркам — фундаментальное. Но всё никак не складывается. Да и честно говоря, не по сеньке шапка — не тот уровень знаний. Но как водится, мнение имею.

Правда, вроде в комментах то там, то сям у меня проскальзывало, а то может быть и отдельным постом что-то писал, но уже и сам не помню, и скорее всего должного охвата вопроса не было. Но слушая давеча очередной ролик, в котором поминались неандертальцы, кроманьонцы, их взаимоотношения и вообще антропогенез, понял, что «не могу молчать».

Типичный шаблон представлений на эту тему обычно заключается в следующем: вот жили два биологических вида людей на одной планете, они между собой конкурировали и в конце концов один из видов из этой борьбы вышел победителем. При этом проигравших, как водится, попросту съели — или по крайней мере уконтропупили всеми доступными по тем временам средствами. Обращает на себя внимание то, что в такого рода парадигме особо педалируются мотивы агрессии, насилия и конкуренции. Вообще говоря, надо заметить, что в дискурсе на темы антропогенеза это один из наиболее заметных мотивов. И надо сказать, что мы плохо знаем, как было на самом деле, но что совершенно очевидно бросается в глаза — то что представления об антропогенезе в первую очередь это идеология, опрокинутая в прошлое. Взгляды на неё — даже высказываемые вполне себе компетентными в теме учёными — выражают не столько состояние научного знания, сколько вполне себе классовую позицию, говоря прямо — откровенный буржуазный социал-дарвинизм. Иде фикс которой заключается в том, что человек урождённая и прирождённая скотина, насилие у которой в крови, а само право силы — это природная данность, а конкуренция — самим богом (или самой Эволюцией) заведённый порядок. То есть это Естественно, то есть сам порядок вещей, устройство космоса таково, это в сути вещей. А значит так и должно быть.

Надо заметить, что в этой картине есть и более брутальные оттенки, и более либеральные, компромисные. Скажем, последние по крайней мере пару десятков лет весьма модной стала концепция «парохиального альтруизма» — то есть альтруизм у первобытного человека всё-таки обнаруживается, и весьма сильный, но направленный только на своих — на членов своей семейной группы, рода, племени, но начисто отсутствующий по отношению ко всем остальным, а скорее наоборот — жёсткая конфронтация со всеми остальными людьми, буде они ему встретятся, и дубина как основной стиль общения и инструмент межсоциального взаимодействия.

Понятно, что в лучшем случае эти учёные неосознанно транслируют таким образом окружающую их реальность капиталистического мира, в худшем — отрабатывают вполне определённый социальный заказ. Но суть в том, что вроде бы академические вопросы на самом деле оказываются предельно идеологически ангажированными. И это настолько всеохватно, что даже во вроде бы левой среде нет особых попыток хотя бы попробовать пересмотреть шаблон.

Хотя надо отметить деятельность, например, биолога Владимира Фридмана, который как популяризатор много делает для развенчания биологизаторских социал-дарвинистских мифов. Но он всё-таки не антрополог, не историк и данная конкретная тематика вне его области.

Помимо этого штампа, есть другой — пожалуй ещё менее рефлексируемый, но весьма укоренённый — это явное и неявное отождествление биологического вида и культурной общности. В практически любом тексте или разговоре на тему говорится о культуре неандертальцев, культуре кроманьонцев, при этом зачастую вообще без всякой рефлексии и разделения подразумевается — ну или по крайней мере для стороннего читателя или слушателя неспециалиста это так выглядит — и так и воспринимается — что это речь именно о культуре биологических видов Homo sapiens и Homo neanderthalensis — впрочем, как и применительно к любым другим видам рода Homo. Понятно, что специалисты часто опускают какие-то тонкие моменты для краткости — вроде того что вообще говоря речь на самом деле идёт о такой-то археологической культуре такого-то типа, а уж насколько она связана с биологией её создателей — это сильно другой вопрос, но во всяком случае в ширнамассы это доходит именно в упрощённом виде — что вполне соответствует обывательским социально-расистским предсрассудкам, которые вообще склонны приписывать каким-то социальным качествам и явлениям имманентный, врождённый характер, членить людей на некие статические и принцпиально отчуждённые группы.

И соответственно органично этому возникает и представление о том, что биология вида собственно и порождает соответствующую культуру. Что не совсем беспочвенно — надо думать, что в те отдалённые времена становления человеческого рода биологические факторы безусловно имели большое значение, однако представляется, что акцентуация очень сильно смещена.

Скажем, современной науке прекрасно известно, что в разные периоды у разных найденных древних людей разных видов были как технологии и более прогрессивные, чем принято ассоциировать с данным видом, так и более отсталые — и у «людей современного типа» обнаруживались какие-то вещи, которые и по меркам неандертальцев были вчерашним днём, так и наоборот, и то же можно сказать про более древние виды.

А при этом нужно сказать, что самый, наверное большой фурор последних лет — это открытие в результате генетических исследований денисовцев — ещё одного человеческого вида, существовавшего параллельно и с сапиенсами, и неандертальцами — какое-то время, и кстати вполне успешно с ними скрещивавшегося, что само по себе сенсация на фоне представлений последних лет ста, в которые как раз основным представлением было о существовании двух видов только. Но недавно я услышал что вроде бы нашлись намёки на ещё один вид, который и не сапиенсы, и неандертальцы, и не денисовцы — но современный в какой-то момент им всем, и мало того, родственный — как и всем вышеперечисленные между собой, поскольку в генах современного человечества представлена наследственность их всех, хотя и не одинаково в разных популяциях. Что совсем срывает крышу на фоне упрощённых школьных представлений о линейной последовательной смене одних видов человека другими.

Ну, собственно для специалистов такой линейности нет давно, даже и без всяких денисовцев — то что родословная человечества — множественно ветвящееся дерево — и для антропологов, и биологов-эволюционистов вообще давно не новость. Но у нас отголоски представлений ещё конца 19 века в массовом сознании не доиграли до конца, и на этом фоне новости действительно сенсационные.

Но мало того, обращает на себя тенденция постоянного удревления появления человека — и вообще как биологического рода, так и конкретно сапиенсов. Если ещё лет пятьдесят назад — по крайней мере как складывалось впечатление из школьных учебников и популярной литературы — современный сапиенс появлялся как-то вдруг и относительно недавно — тридцать-сорок тысяч лет назад, то сейчас уже сотня тысяч лет стала банальностью, а с оговоркой «человек современного биологического вида» — уже договариваются и про двести тысяч, а то и больше. Причём, по-моему, тут даже есть тенденция бросаться в крайность, удревлять даже больше, чем диктует эволюционная логика. Если мы посмотрим, то в науке и вообще образование и Земли, и жизни, и т.п. моменты всё время отодвигались всё дальше в прошлое, но довольно осторожно, где-нибудь в начале 19 века речь и о миллионах лет была почти фантастической — особенно на фоне догмы о сотворении мира всего-то там тысяч шесть-семь лет назад. Потом постепенно методы датировок улушались, уточнялись. Но вот что касаемо антопогенеза, то в общем и целом, по крайней на момент моей школьной юности, дальше миллиона особо не заглядывали. Во всяком случае миллион выглядел весьма солидно. Но сейчас это далеко не самая большая древность, некие признаки уже хоть какой-то разумной деятельности находят всё более раньше. А пресловутые сорок тысяч — вообще как вчера было, краска на стенгазете не успела толком засохнуть.

Это я к тому, что складывается картина того, что одновременное существование разных биологических видов людей — это была банальность практически всю историю существования человека, мало того, ветви этого древа не только множественно и постоянно разветвлялись, делились, некоторые из которых столь же постоянно усыхали и отпадали, но и снова сращивались, скрещивались, перемешивались в больших или меньших пропорциях. Поэтому мне представляется, что если мы ведём речь о становлении человечества именно как социального и культурного феномена, то крайне неверно представлять его как пусть какое-то множество, но герметично изолированных друг от друга, а то и антагонистичных изолятов. При этом неявно получается, что именно биологические особенности стали причиной особенностей культурных. Типа «почему неандертальцы такие, а сапиенсы такие?» А потому что неандертальцы, не люди. Или наоборот, сапиенсы такие, потому что сапиенсы. В то время как мне представляется необходимым перевернуть проблему с ног на голову и поставить вопрос так: а не наоборот ли, может это как раз культурные различия стали причиной различий биологических?

Ведь если какая-то группа и современных людей обособится, то со временем она может вполне стать отдельным биологически видом. Другое дело, что условия для этого врядли сейчас подходящие и именно в силу особости пути человеческого развития, отличия его от животного — в отличие от животных, его механизм адаптации заключается не в приспособлении организма под среду, а среды под себя, формировании собственной — в первую очередь социальной — среды. Сейчас мы достигли такого уровня развития, когда наши технические возможности таковы, что мы можем в весьма широких диапазонах создавать эту среду и она будет плюс-минус некой стандартной и поэтому просто не возникнет каких-то особых физических условий, которые бы стимулировали естественный отбор в каких-то радикально отличных от прочего человечества направлениях даже в случае довольно изолированной группы. Это я ещё и не беру в рассмотрение вопрос о вообще принципиальной возможности такой изоляции в современном мире. Но суть в том, что современный человек будет стараться воспроизводить среду, которая считается должной и привычной, и если он не утратит технические возможности для этого, то для накопления каких-то радикальных изменений понадобятся весьма длительные сроки, полагаю гораздо большие, чем на это надо было скажем, полмиллиона лет назад. В то время как у неандертальцев или прочих их современников таких возможностей не было и конечно они были сильнее подвержены влиянию внешних условий на естественный отбор и там как раз изменения могли наступать относительно быстро.

Но в то же время насколько мы знаем, это были уже довольно продвинутые люди, которые всё-таки уже как-то могли влиять на свою независимость от среды — скажем, огонь уже был не новостью задолго и до неандертальцев, и до сапиенсов, и мне представляется по крайней мере возможным ставить вопрос о том, что уже не только и не столько биология влияла на формирование культурно обособленных групп, а наоборот — именно культурные факторы могли влиять на такое обособление, которое в тех физических условиях среды имело следствием формирование и некой биологической обособленности. То есть уже социальные процессы влияли на биологию.

Но тогда и вообще надо несколько сместить точку сборки и говорить о развитии человека и человечества вообще, становлении разума во множестве его проявлений, это не неандертальцы, сапиенсы с денисовцами или там гейдельбержцы развивались как-то, а это человечество в лице разных своих представителей обретало те или иные формы на той или иной стадиии развития. Сейчас представления о такой целостности нет, скорее наоборот — вот сколько слушаю лекции того же Дробышевского, как-то вот не складывается целостного представления. То есть может лично тот или иной учёный его как-то и имеет, но получается из того что до нас доходит от популяризаторов, то не было целого, а есть механическая сумма неких более или менее обширных групп, разрозненных во времени и пространстве. А вот представления об единстве эволюционного процесса становления разума — нет. Единство во многообразии форм — при всей простоте понятия — почему-то оказывается крайне туго доходящей до сознания наших современников концепцией. Для каких-нить индусов уже и пару тысяч лет назад идея о том, что нечто единое целое может манифестировать себя во множестве обличий была банальностью, а наш современник кроме как из осколков разбитого зеркала складывать узоры ничего не умеет. Он вообще полагает стекло состоящим из осколков.

Более того, как я выше отмечал, педалируются скорее свидетельства и факты оттеняющие и подчёркивающие разделение, отчуждение — скажем, довольно популярна тема конфликтов каменного века, смакуются подробности тех или иных находок, говорящих о том кто кому череп проломил, а то и кто кого съел. А, кажется, даже допущение о каком-то не только конфликтном, но и наоборот — дружественном взаимодействии первобытных коллективов на этом фоне выглядит ересью — так и кажется, что кто-то похлопает по плечу и скажет «парень, ты жизни не знаешь, человек такая скотина, что и скотина на такое скотство не способна, а уж древние предки — так и вовсе посмотри что они друг с другом творили».

И действительно, археологические находки во множестве предоставляют факты всякого брутального насилия, членовредительства, первобытной незамутнённой ярости и просто хорошего аппетита — без шуток, кушали друг друга вполне без комплексов.

Более того, говорят и о том, что вообще людей было не так много тогда на Земле и сам факт встречи с Иным, с чужаком был психологически большим шоком, таким переживанием, которое весьма ещё эволюционно юная психика не могла разрешить иначе, чем через агрессию.

Полагаю, что всё это имело действительно место. Но в то же время мне представляется, что тут возможно всё-таки переоцениваются эти факты и факторы, что имеет место проекция наших представлений на то время. А ещё может быть банально ошибка выжившего. Скажем так, если там одно племя перебило и скушало другое — если это всё-таки скорее эксцесс, чем ежедневный быт — то возможно результаты такой деятельности с большей вероятностью сохранятся и попадутся потом на глаза. А если люди живут тихо, мирно, более-менее дружно, с соседями если задираются, то не чаще чем среди любых других людей бывают ссоры — а останутся ли от этого какие-то следы? Такая аналогия: какого-то бандита и хулигана могут десятками лет помнить, и сто лет спустя вспоминать как какой-нибудь Мишка Япончик город на уши ставил, а вот помнят ли сто тысяч других людей, которые друг друга не убивали, тихо жизнь прожили и незаметно сгинули, оставив после себя всех следов запись в кладбищенской книге да две даты на надгробии? Или, скажем, засранцы после себя оставят гораздо больше материалов для археологов, чем чистюли.

А могло ли бы человечество вообще развиться хоть как-то, если бы оно было в перманентном состоянии войны всех против всех? Даже если исходить из того что пресловутый парохиальный альтруизм имел место быть и под всеми понимать всех не нашего роду-племени?

Думается, что мы конечно же при попытке ответа на такой вопрос упрёмся в то, что о социальной организации первобытности мы знаем весьма мало. Причём историк ещё и скажет — а о каком периоде речь? Ведь это десятки и сотни тысяч лет, а находки свидетельствуют только о каком-то одном моменте и мы не можем с уверенностью говорить о том, что данный стиль жизни влавствовал повсеместно, безгранично и на протяжении всех тех тысяч лет. В которые могли быть свои приливы и отливы, моды в конце концов. Мы хоть и привыкли думать, что жизнь была гораздо медленнее в том плане, что образ жизни даже за десять тысяч лет менялся мало, а наши датировки отличаются весьма большим размахом, для нас что сорок тысяч лет назад, что скажем сорок пять — жившие в эти тысячелетия для нас почти современники между собой, но настолько ли для них самих разрешение было таким мелким? Ведь наверняка происходили какие-то исторические движухи просто неуловимые нами в силу фрагментарности археологической летописи и тем малой разрешающей способности нашего зрения — аберрация дальности, но которые для своего времени были этапными и резко качественно отличали некие особенности, скажем, сорок пятого тысячелетия до нашей эры от, скажем, сорок седьмого. Скажем, в один век больше друг друга кушали, в другой меньше, а в третий вообще друг на друга не смотрели.

А ведь могли быть события, скажем, такого масштаба: люди постоянно шлялись, постоянно расширяли свой ареал обитания, и вот скажем в какой-то момент кто-то вышел на берег моря или большой, до того неведомой реки. Это ведь событие, особенно учитывая что такое расширение могло не одну сотню и тысячу лет идти. Как оно скажется на местных раскладах? Хотя бы с точки зрения изменения пищевого рациона, вхождения в оборот новых предметов — раковин каких-нибудь красивых и всё такое, а следовательно и отношений в коллективах и между ними. Это, конечно, не взятие Трои, но всё-таки. Поди седовласые сорокалетние старцы рассказывали потом внучкам про то как вышли мы из лесу — а там даль синеющая до горизонта. Не хрен тюлений, тут ойкумена распахнулась. А уже пару десятков поколений спустя никто и не помнит, что было такое, как диву давались, какое было потрясение и какие самые широкие последствия имело, какие круги расходились и какие толковища шли.

Поручится ли кто-то, что и тогда не возникали и не распадались какие-то относительно крупные союзы и образования? Конечно это врядли даже близко было к тому, что мы представляем себе по современной этнографии и истории государственных образований, но всё-таки представляется, что просто какие-то малые, да к тому же перманентно враждующие группы сами по себе существовать не могли.

Вот Дробышевский, например, говорит постоянно о численности первобытных коллективов от десятка до максимум нескольких десятков человек, что весьма крепко закрепилось в наших представлениях — скажем, наше представление о нормальной единице типа школьного класса, взвода или бригады — это 20-25-30 человек, ну от силы сорок и это психологически тот барьер, то количество людей, с которыми мы можем находиться в постоянном контакте, которых мы хорошо помним и различаем, с которыми мы в какой-то связи, а уже большее количество людей мы не тянем, это уже толпа, членов которой мы не различаем, даже если собирается какой-то большой сходняк, то он тут же бьётся на группы. Но, допустим, ладно, это элементарная семейная — как мы сейчас бы сказали — ячейка, скажем, несколько взрослых, десяток детей и подростков. Но откуда члены этой ячейки брались? Они ведь не могли меж собой скрещиваться все со всеми — кровосмешение достаточно быстро не обзаведшихся соответствующими табу выведет за скобки естественного отбора.

Кстати, похоже с неандертальцами во многом именно эта неприятность случилась. Дети вырастают — куда они деваться должны? Сёстры с братьями сожительствовать не могут по вышеозначенной причине. Ну то есть хозяйство-то вести можно, а что дальше? Новых детей с кем делать? То есть должен был быть постоянный обмен членами коллективов. Если же друг друга резать взахлёб — на блядки-то к кому ходить? С кем детей рожать? И с кем растить? Ну тут могут сказать, что собственно первобытные «войны» из-за того и происходили — типа мужиков порезали, баб забрали да оттрахали, детёв нарожали — тем и жили. Но может ли это быть всеобщей практикой, тем более тысячелетия? При том что вокруг мягко говоря не курорт, там и без сооседей желающих пообедать тобой более чем достаточно, а кто травоядный — так может просто нечаянно затоптать. Как-то не совсем та обстановка, чтобы падать в обморок от того что незнакомца увидел — сильно впечатлительных, пока они в эмоциях пребывали, могли и тигры скушать.

При том, как выясняется, древние уже в весьма почтенные времена совершали весьма длинные переходы. Вот — увы, вечно помню какие-то факты, но не помню подробностей — где-то, скажем, в районе Урала находили предметы со, скажем, Каспийского моря, короче, порядка тысячи километров, причём по характеру археологических находок ясно, что это не по эстафете пришло, а сами ходили. Это было, видимо, не самое заурядное предприятие, но и не небывалое, то есть практика существовала. А пройти такое расстояние и не встретить ни одной живой души — как-то сомнительно. То есть при более-менее распространённости подобных практик люди постоянно должны были пересекаться, и у них явно должно было отнюдь не местечковое сознание деревенского жителя, который дальше уездного базара отродясь не бывал.

То есть, напрашивается мысль, что даже если и было кого-то убить как сопли вытереть — это скорее было ситуативно и локально. Как в той байке про некую жительницу африканской деревни: поссорилась с подругой, двинула в сердцах дрючком — а та загнулась. Ну так что же, мясу пропадать? Ну она её и сварила. Дико? С нашей точки зрения безусловно. Но соль тут в том, что ведь не по злому умыслу, не корысти ради и не из какого-то нутряного садизма, а просто так вышло — ну погорячились, ведь не хотели обе, ну повздорили, но вот фигня случается — нечаянно ведь прибила. И что теперь делать? Взад не вернёшь. А остальное — суровый цинизм правды жизни при ограниченных ресурсах. Белок на дороге не валяется. Более утончённые читатели могут усмотреть в этом скорее ритуальный смысл. Но главное что на логику таких людей бессмысленно натягивать как нашу мораль, так и наши представления о побудительных мотивах — в своей матрице отношений они совершенно логичны, практичны и даже добродетельны, какими бы дикими нам не казались их воззрения и действия. Если представить эту ситуацию с точки зрения соплеменников, то дура конечно, но ведь не из подлости. И это было бы точно так же, если бы случилось наоборот — подруга бы прибила её.

Врядли они были няшками или помышляли о гуманизме, но в то же время так думается, уровень межгрупповой агрессии должен был не превышать какого-то уровня, который бы просто-напросто препятствовал бы размножению. Резня взахлёб — это всё-таки сильно более поздние времена, когда даже убийства тысяч человек уже на сильно влияли на популяцию в целом. А тогда сильно борзые если что и выигрывали, то премию Дарвина — они потомства не оставляли.

Возвращаясь к неандертальцам, у меня вот постоянно вопрос возникает к адептам теории непримиримых и имманентных неандертальско-сапиенсных противоречий: а откуда они знали, что они сапинсы и неандертальцы? У них на лбу было написано «неандерталец»? Или они генетический анализ проводили, чьих мол будешь? Или циркулем головы меряли? Максимум что они могли видеть — это пацаны не из нашего стойбища. И то, если пацаны реально не из нашего стойбища. А если сеструхи муж? Так ты на себя в лужу посмотри, он поди ещё и покрасивше будет твоей рожи кривой. Конфликты же, как думается, если возникали — наверняка возникали — то на общих основаниях, точно так же, как с любыми другими соседями. Когда о таких конфликтах пишут и говорят, вольно или невольно возникает представление о неком чуть ли не цивилизационном противостоянии, там типа наши партизаны против эсэсовцев (правда, кто тут был эсэсовцем, а кто партизаном — ещё вопрос) или там монголы жгут Русь как в «Андрее Рублёве», в общем конфликт на уровне противостояния чуть ли не самого добра и зла. Это всё на самом деле проекции наших националистических и шовинистических воззрений и привычек. А у них скорее всего были конкретные тёрки по конкретным поводам, никакой там экзистенции и трасценденции. Но кто сказал, что это был единственный и центральный пункт их общения? А почему никто — ну хотя бы просто в порядке допущения или доброй сказки — не думает о других возможных сюжетах — ну там типа встретились, все переженились и жили долго и счастливо — настолько долго, насколько можно в жить долго в мире, где дожить до тридцати — необычайная удача, а сорокалетний — весьма потченный старец? Кстати говоря, насколько я знаю, судя по некоторым останкам, иные и до полтинника дотягивали. Да, на полном пенсионе — вплоть до того, что им буквально пищу пережёвывали, потому как без зубов.

Вот с этой точки зрения исчезновение неандертальцев может ведь быть и по другому истолковано: по причине прекращения действия условий, которые стимулировали их биологическое обособление. Вышли из культурной изоляции — и смешались со всеми остальными.

То есть исчезновение вида может быть вовсе не каким-то катастрофическим событием, вымиранием в буквальном смысле — а опять же, в нашем обывательском представлении вымирание биологических видов — это всегда какой-то кабздец, типа упал метеорит и всех убил или там ещё что в таком духе, или как здесь — одни перебили всех других, или в лучшем случае стало не с кем спариваться — вот там какие-то несчастные и загнулись, бродя и стеная в одиночестве. Но если мы говорим о процессе эволюции как трансформации — то это просто может означать, что сам вид изменился. Да, такого таксона в номенклатуре больше нет — просто потому что его потомки относятся уже к другому таксону. Вот, скажем, шумеров больше нет — значит ли это, что все шумеры погибли? Да нет, просто они смешались с другими народами. Хотя, конечно, в ходе исторических перипетий весьма многих возможно и убили, и весьма болезненными способами. Сколько их таких, исчезнувших? А мы сами — кто? Не потомки ли, скажем, балто-славянского единства? Уже даже близко нет намёков на те народы, из которых произошли нынешние восточные славяне, но есть мы. Значит ли это что наши предки вымерли?

Так вот и в этом случае вполне может быть, что исчезновение биологического вида Homo neanderthalensis совершенно не тождественно исчезновению людей, относившихся к этому виду, и не тождественно исчезновению культурной общности — хотя могли исчезнуть и те, и другие, и третьи, но это всё разные по смыслу процессы.

Кстати, а никто не думает, что вообще-то неандертальцы тоже могли относится к совершенно разным культурным общностям? Что у них тоже были свои — условно говоря — немцы и англичане, галлы и финны, китайцы и турки. Ну или, скажем, свои гуроны и ирокезы. Тут же замечу, что ни о каких национальностях в современном понимании говорить нельзя от слова совсем, но так думается, что всё-таки должны были быть какие-то локальные отличия, особенно учитывая, что жили они более изолированно и следовательно в удалённых друг от друга группах наверное свои особенности возникали и нарастали, а общие для всех них признаки — и биологические, и культурные — были общими в силу более сходного образа и условий жизни, нежели какой-то генетической связи. И для себя, и для соседей они были не какими-то там неандертальцами, а конкретно жителями каких-нить Холодных скал или там Горячих ключей.

И это я ещё не вдаваюсь в фантазирование на тему: а что если были вообще смешанные объединения, где и нашими, и ненашими могли быть и сапиенсы, и денисовцы, и неандертальцы и определялось это отнюдь не формой затылка или там чего-нибудь ещё?

То есть, как представляется, часть групп неандертальцев действительно забрела в какие-то дебри, где Макар телят не гонял и там и померли в одиночестве от отсутствия притока свежей крови, кто-то возможно действительно сложил голову в стычках с соседями. А прочие — просто растворились среди остальных.

Но это же всё сценарии обычные и для любых других людей и времён, ведь и ныне есть индейские племена, живущие у чёрта на рогах, о которых даже местные толком мало что знают, не говоря о каких-нить андаманцах. Или какие-нить горные деревни где-нибудь между Индией, Китаем, Афганистаном и Пакистаном, которые только в 20 веке обрели какую-то вменяемую — и то условную — связь с цивилизованным миром.

То есть тут скорее нужно рассматривать проблему примерно с такой же позиции, с которой мы рассматриваем современные расовые и культурные различия — то есть вещи вообще говоря взаимосвязанные, но крайне опосредованно и совершенно нетождественные.

Сохранено