Про Макаренко
ludmilapsyholog — 04.05.2010Зашел вот тут вот http://meshuga80.livejournal.com/248564.html разговор
о Макаренко и я вспомнила, что давно обещала про это все написать.
Про коллективное воспитание и т. д. Сейчас попробую.
Сейчас меньше, а в советские времена Макаренко был для Системы
вождь и учитель. Везде висели портреты, цитаты,
копировались какие-то арибуты типа общего собрания, дежурств,
флагов, горнов и пр. А я, надо сказть, в детстве очень любила
"Педагогическую поэму", наизусть прямо знала. И когда все это
"следование заветам Макаренко" в подшефном дд наблюдала,
сильно ежилась, ибо это было похоже на недобрый и совсем
недружеский шарж. Тогда, конечно, я не могла все это толком
сформулировать, просто осталаось как вопрос.
Ну, и сейчас на опыт Макаренко постянно ссылаются апологеты
Системы, мол, вот что такое коллективное воспитание и какие были
результаты. Да только чего-то нет таких сейчас результатов. Я даже
не про выпускников, хотя и про это то же, а про сам дух детского
учреждения, который у Макаренко был бодрый и радостный, а у
нынешних -- тоскливо-обреченный.
Первое откровение пришло, когда я стала работать в семейном
устройстве и понемногу понимать, что происходит с ребенком,
оставшимся без семьи и попавшим в учреждение. Вдруг я подумала: у
него-то, у Макаренко, дети были совсем другие. Самые младшие из его
воспитанников --- "малыши" -- это подростки 13-14 лет. Большинству
15-17, кому и все 19. Отсчитываем назад несколько лет
беспризорности, ну, три, ну пять. Это значит, что до 9-14 лет это
были обычные дети, жили с мамой и папой, дома. Осиротила их
гражданская война, тиф, голод -- словом, стихийные бедствия. Их
отцы не били их спьяну и не насиловали, их матери от них не
отказывались, младенчество в др, госпитализм, расстройство
привязаанностей, энцефалопатия, фетальный алкогльный синдром и
прочие "прелести" к ним не имели никакого отношения. Здоровые,
нормальные пацаны, только вшивые и матом ругаются. Так и сейчас вам
любой воспитатель дд скажет -- если ребенок попадает к ним после
9-10 лет и в семье ничего такого ужасного не было, это будет
золотой ребенок. Да, ему будет плохо, но потом он как-то сможет
найти опору, пережить, перетерпеть и вырастет вполне жизнеспособным
и хорошим человеком.
Идея "сжечь прошлое", так любимая Макаренко, который прниципиально
не читал личные истории детей и запррещал спрашивать своих
воспитанников о прошлом, тоже из другой жизни. Сжечь вмсете с
завшивленными лохмотьями годы беспризорности, скитаний,
одиночества, страха -- вполне себе грамотно с
психологической точки зрения. Так некоторые дети, попав в
семью, сжигают или рвут детдомовские фотографии и вообще не
хотят вспоминать, что они там были. Обратите внимание, нигде у
Макаренко не идет речь о том, чтобы "сжечь" воспоминания о
семье. Их не теребили, но они у детей были, и служили внутренним
ресурсом, давая силы, а не истощая. У наших сирот воспоминания о
семье бывают очень сильно разные. И их не "сожжешь" просто так, не
забудешь, это не то, что с тобой "случилось", это твоя семья,
часть самого тебя.
Травму беспризорности моржно вылечить красивой, чистой, разумной,
простроенной жизнью. Жизнь, организованная Макаренко, была хорошим
противоядием хаосу, грязи, беззащитности и безотвественности
бродяжей жизни. Неудивительно, что дети в общем и целом с
благодарностью принимали этот шанс "вернуться в колею" и довольно
быстро адаптировались.
Излечить семейную травму нельзя никаким коллективом. ,Если "не
читать истории" современных сирот, поведение и состояние ребенка
будут просто непостижимы и работать с ними будет невозможно.
Макаренко мог питать иллюзии на этот сче по одной простой причине
-- детей с семейной травмой, с искалеченной привязанностью, среди
его воспитанников практически не было.
В состоянии острого горя дети к Макаранко тоже не попадали, обычно
онии теряли семью задолго до помещения в колонию. В книге Фриды
Вигдоровой "Черешенки", про ученика Макаренко, Семена Калабалина
(Карабанова в книжке), очень интересно описано, как в 30-х
годах стали поступать дети, только что оторванные от
родителей (раскулачивание, репрессии, конечно, в книге прямо о
причинах не говорится). И педагоги были в растерянности,
столкнувшись с детьми в состоянии острого горя, опыт Макаренко им
тут ничем не мог помочь, помогала интуиция и обычная бабская
жалость. Если судить по книге, интуиции и любви к детям
хватало, чтобы тупо не воспроизводить традиции и не заставлять
бросать в костер вещи, на которых была маминой рукой сделана штопка
" любовно подобранными в цвет нитками". Надеюсь, и в жизни так
было., хотя уверенности нет. Сильно немолодой уже нынче Антон
Семенович Калабалин, последователь дела отца и названного деда (в
книжке маленький Тосик), производит, надо сказать, тяжелое
впечатление. С большим пафосом говорит, что он еще не отдал из
своего дд в семью ни одного ребенка и не собирается, и что блажь
все это семейное устройство. Сам, между прочим, вырос с мамой и
папой, в отдельной квартире, а не в группе. Наверное, от этого у
него и сформировалось идеализированное мнение о детском доме как
образе жизни, плохо ли: и теплая мама под боком, и товарищей куча
прямо во дворе. Директорский ребенок -- всегда любимец
воспитанников, да еще малыш. В раю товарищ вырос, несмотря на
военные годы, а это неполезно для общего развития.
В прниципе, всего этого уже достаточно, чтобы сделать вывод,
что идеи и практика Макаренко и нынешняя система сиротских
учреждений - две разные планеты от слова "совсем" и вешай-не вешай
портреты, ничем нам этот интересный и талантливый педагог не
поможет.
Но все еще сложней с этим самым коллективным
воспитанием.
Сейчас убегаю, допишу ближе к вечеру вторую часть.