ПРИНЕСЕННЫЕ ВЕТРОМ (3)

putnik1 — 07.08.2013

Продолжение. Начало здесь и здесь.

Эпоха Аюки считается золотым веком волжских монголов. Личность эту историки оценивают по-разному, порой уходя и в крайности, - кто-то восхваляет, как "вернейшего друга России", а кто-то (особенно нынешние молодые калмыкские историки) величает чуть ли не "борцом с колониализмом", хотя неясно, каким образом можно колонизировать тех, кто сам попросился жить в твоем доме. Но, как бы то ни было, решительно все согласны: это была «замечательная личность калмыцкой истории», а время его правления представляло собой «самый блестящий период развития политической жизни калмыков в пределах России».



В начале славных дел

Не думаю, что весть о смерти отца очень уж огорчила наследника (материнская обида не могла забыться), но и для радости, даром что парень о власти мечтал, особых поводов не было. Слишком уж тяжелым было ее бремя и слишком много вызовов стояло перед новым начальником Калмыкии. В разгаре была затеянная Мончаком, но совершенно чуждая Аюке война с Джунгарией, разброд и шатания царили в самом улусе (Дугар и Бокку, двоюродные братья покойного алавчи-тайши, тоже имели виды на престол), перестали подчиняться и ушли на Кубань подчиненные ногайцы, да еще ко всему из далекой Монголии явился некий тайша Аблай, желающий отнять нажитое у дома Дайчина. Фактически, парню, молодому и не слишком опытному, можно было надеяться только на самого себя. Однако он был умен, многому научился у обоих дедов, мудрого Дайчина и великого Батура-хунтайджи, каждый из которых был личностью мощной, и к тому же имел кадровое чутье, подбирая толковых советников. Все это позволило ему, несмотря на молодость, с честью, одну за другой решить все задачи. Прекратив ненужную войну, юный алавчи-нойон сумел склонить к миру обоих дядюшек, с их помощью показал кузькину мать беглым ногайцам, заставив их вернуться назад, затем, хоть и не без труда, - опять же с помощью  дядюшек, - одолел тайшу Аблая, и наконец, ничуть не рефлексируя, погубил тех самых дядюшек, которые «доставили ему улус и сделали владыкой».

Успехи окрыляли. Покончив с проблемами, юноша, судя по всему, ощутил себя Потрясателем Вселенной и решил, что можно говорить с Россией на равных, тем паче, что его взгляды на жизнь и себя, любимого, далеко не всегда совпадали со взглядами представителей Белого Хана.  На что Аюка и не замедлил намекнуть. Не нарываясь на ссору, но, в отличие от деда и отца, подчеркивая, что считает себя не подданным, но равноправной стороной в переговорах, и не собирался прогибаться. Даже процедура подтверждения присяги (1673 год, близ Астрахани) проходили в обстановке совершенно не свойственного прежним временам холода и взаимного недоверия, и также было четырьмя годами позже, когда Аюка, после долгих переговоров, согласился таки подкрепить устную шерть письменной. Да и вообще, в первое десятилетие правления молодой лидер был строптив. Берега, правда, знал, войска по призыву Москвы посылал исправно, но в остальном, сознавая, что Москве пока что не до него, вел себя, как независимый суверен. В частности, без всяких консультаций с русскими властями вел активную внешнеполитическую деятельность, тесно общаясь как с Джунгарией, так и с Китаем, и даже с Ираном. Это Думе, естественно, не нравилось.

А еще больше не нравились думным самовольные контакты калмыцкого начальника с Турцией и Крымом, то есть, по сути (и не по сути тоже) сепаратные переговоры с враждебными державами. Правда, против России никаких злоумышлений не было, дело ограничивалось мелочами типа выдачи Аюкой племянницы за сына крымского хана в 1692 г. или отправление посла в Стамбул с требованием "воздействовать" на Крым в 1704 г., но, тем не менее, в схемы Посольского приказа это никак не укладывалось и московским дипломатам вредило. Как и бесконтрольные контакты с кабардинскими князьями. К тому же при Аюке начались и конфликты с русскими соседями, стычки с казаками, башкирами, случилось даже несколько набегов калмыков на русские деревни (виновные были наказаны, но сам факт действовал на нервы). В принципе, оправдаться-то Аюка оправдался: в степи ангелов нет, многое спровоцировали сами казаки, любившие мимоходом пограбить все, что шевелится, да и воеводы городов Нижней Волги вежливостью не отличались, а Аюка был болезненно самолюбив. Но, как бы там ни было, в его действиях, - историки на этом сходятся, - «не было интриг против России». Умный и дальновидный авлачи-тайша даже на ярком старте своего правления понимал: как бы ни способствовали условия выпендрежу, Москву дразнить нельзя, потому что дело только в союзе с Москвой его сила, а ежели не видеть края, дело может кончиться плохо.



Укатали сивку

Впрочем, с годами Аюка помудрел. После шерти Федору Алексеевичу, принесенной в 1684-м, он начал вести себя осторожнее, без ненужных проволочек выполнял требования поручения российского правительства и прекратил ненужные контакты с врагами России, перенеся свою жажду деятельности в направлении Бухары, Хивы и туркменских оазисов. Эта тема в те времена Москву не занимала, так что активность шустрого подданного серьезными международными осложнениями не грозила, да и вообще о ней центральным властям становилось известно далеко не всегда. Так что суровые послания, ранее направляемые Москвой в калмыкские степи понемногу сошли на нет, тем паче, что московские дипломаты, разгадав особенности характера Аюки, нашли способ успокоить честолюбца. Скажем, к получению Аюкой патента на ханский титул и печать от Далай-ламы, - от чего, как мы помним, не желая сердить Москву отказался Дайчин, - Кремль отнесся спокойно, типа ну хан и хан, все равно же не для нас, а как он там себя титулует среди своих, какая разница. А с какого-то момента изменили и церемонию принесения клятвы: шерть с участием мелких чиновников, которую Аюка считал унизительными, заменила практика личных встреч с первыми лицами уровня казанского губернатора Апраксина, а то и с людьми из ближнего круга Петра I, - и это  стареющему степному вождю грело душу. А Петру Алексеевичу, в свою очередь, очень по сердцу было то, что хан исправно посылает воинов на все войны России, включая подавления мятежей, и потому всякого рода «чудачества и шалости азияцкие» Аюке неизменно сходили с рук.

Проблемы, однако, подстерегали стареющего хана в собственной ставке. Подросшие сыновья требовали поделиться властью, мать, скончавшаяся в 1699-м, их уже не удерживала, а новая женитьба хана, на совсем молодой джунгарской княжне, обострила обстановку до предела. В 1701-м Чакдоржаб, старший сын Аюки, открыто выступил против отца, объединив вокруг себя недовольных нойонов и создав своего рода «ханство в ханстве», силой не уступающее улусам, сохранившим верность отцу. Дошло до воруженной конфронтации, с трудом прекращенной после вмешательства самого Бориса Голицына, но и после того мятежный сын, хотя официально, опасаясь русского вмешательства, не отделялся, но распоряжения отца исполнял только в тех случаях, когда был с ними согласен, а все остальное игнорировал, - и все это тянулось достаточно долго. Собственно, аж до 17114 года, когда Аюка, стараясь успокоить строптивого старшего сына, по рекомендации из Петербурга официально объявил Чакдоржаба своим наследником и передал ему малую ханскую печать, признав соправителем. Правда, очень скоро стало ясно, что в тандеме первую скрипку играет все же отец, мудрый и очень опытный, но главным залогом его власти оставалось все же доброе отношение царя, в связи с чем былые амбиции пришлось понемногу забыть. Такого рода переживания не лучшим образом сказались на характере хана: все, имевшие возможность сравнивать, отмечали, что характер хана быстро портился, он, ранее веселый и жизнерадостный, стал ворчлив, придирчив и подозрителен, хотя в делах политических по-прежнему проявлял и гибкость ума, и хватку, и острое чутье.



Осень патриарха

Неурядицами в улусе Аюки, как водится, не преминули воспользоваться недруги, ранее боявшиеся жесткого хана до колик. В 1715-м, - только-только улеглись отзвуки междоусобицы, - оживились казахские султаны, начавшие посылать свои отряды за добычей в калмыкские кочевья, на что не решались более тридцати лет. Осмелели и кубанские татары, не раз до того битые Аюкой. В 1715-м, возглавленные крымским султаном Бахты-Гераем они атаковали ханскую ставку, и калмыки впервые со времен прихода на Волгу потерпели тяжелое поражение. Захвачена была даже ставка Аюки. Сам хан, правда, в плен не попал, сумев уйти, но юрта его, личные вещи, архив и некоторые ханские регалии достались крымцам в качестве трофея. Не меньшие проблемы грозили и с других направлений, а сил сражаться против всех сразу, - тем паче, что половина улуса подчинялась Чакдоржабу, никогда не спешившему на помощь отцу, - недоставало. «Ради многих российских дел, - указывал хан в письме на имя канцлера Головкина, - воевался я с башкирцами, с крымцами и кубанцами, и донскими казакми и астраханцы и с казашьею ордою (казахами) и с каракалпаками, и оныне все со мною неприятели». Появился и еще один повод для жалоб: колонизация юга России помещиками вплотную добралась до калмыкских кочевий, в связи с чем начали конфликты. Поселенцы воровали скот, владельцы имений, нуждаясь в рабочих руках, отлавливали и увозили подданных хана, а жалобы по инстанциям ничего не давали, поскольку коменданты крепостей, как писал Аюка, «указы неподобострастны и берут взятки». В ответном письме казанский губернатор признал справедливость претензий, но признался, что поделать ничего не может, поскольку поселения, «чинившие обиды твоей светлости, в вотчинах сильных персон, так и правду искать тебе надо у господина Лександра Меньшикова и господина же Феодора Ромодановского». То есть, терпи, хан, ничего не поделаешь. В ответ Аюке оставалось лишь элегически вздыхать: «Тако, живучи я на Волге, пил из Волги воду и стал быть стар, а ныне мне и пить на Волге не велят: прикажи мне, ис которой реки воду пить».

Впрочем, став под старость реалистом, хан не гнался за невозможным. Ссориться с «сильными персонами» он не хотел, а вот помощи на случай повторения внезапных набегов и «ежели недобрый сын неладное против отца замыслит» все же просил. Петра Алексеевича это более чем устраивало, тем паче, что аккурат накануне случился скандал с китайским посольством, которое побывало у Аюки, а в Петербург даже не поехало, что по всем правилам эпохи было оскорбительно. Так что, просьба пришлась весьма кстати. Тотчас был выделен сильный отряд, - 600 казаков и драгун, - подобран надежный, опытный человек, стольник Данила Бахметев, и в конце 1715 года требуемый «сикурс» направился в калмыкские степи. Официальный указ обязывал стольника «беречь хана и подчиняться всему, чего он пожелать изволит», но тайные инструкции, имевшие приоритет перед официальными, указывали установить контроль над деятельностью хана, - особенно внешнеполитической (аккурат тогда в ставке Аюки побывало китайское посольство, и властям это совсем не понравилось). Правда, мудрый хан, быстро осознав подоплеку «сикурса», потребовал от Бахметева уйти из ставки в Саратов, откуда можно было, в случае чего, прислать помощь, и стольник подчинился, но исключительно в знак уважения. Отныне он регулярно посещал улусы с инспекциями, всегда неожиданными, соблюдая полный политес и всегда останавливаясь не на ханской земле, а в ближайшем к проверяемому улусу волжском городе. очень часто посещал их, располагаясь всегда в ближайшем к ним нижневолжском городе. Так было положено начало особому учреждению, именуемому «Калмыцкие дела», - с канцелярией, штатом толмачей, «улусными приставами» и собственной воинской командой, - подчиненного только Петербургу и постепенно взявшего под контроль все внешние, а затем и внутренние дела ханства. Престарелому же хану оставалось разве радоваться, что теперь его ставка, по крайней мере, в безопасности.




Падение черного ястреба

Далее - чистой воды Шекспир. Похоже, в последние годы жизни ослабевший, теряющий связь с реальностью Аюка единственное утешение находил в плетении хитроумных интриг вокруг престолонаследия. Будучи под полным влиянием второй жены, которую он очень любил, хан мечтал сделать своим преемником старшего сына от нее, Церен-Дондука, в обход законного наследника, Досанга, сына мятежного Чакдоржаба, умершего в феврале 1722 года. Об этом он просил Петра на двух личных встречах, состоявшихся в июне и августе, на старте и на финише Персидского похода. Царь, которому старик очень понравился, не сказал ни «да», ни «нет», намекнув, что подумает, однако решил иначе. По его приказу Петр Толстой тайно встретился в Астрахани с влиятельным нойоном Доржи Назаровым, двоюродным племянником хана, и взял у него «реверс» (обязательство) быть послушным и отдать в заложники сына, если после смерти Аюки ханом назначат именно его, а не кого-то из «царевичей». Логика здесь была прямая: давно недовольные получением «патента на ханство» из Тибета, российские власти назначением Доржи Назарова ломали через колено наследственность титула, делая его присвоение зависящим от себя, а кроме того, хан, легитимность которого основывалась бы только на царском указе, вне зависимости от собственных желаний, попадал под полный контроль «Калмыцких дел». Впрочем, о вовлечении в «концерт» племянника хан, разумеется, ничего не знал и продолжал развлекаться Игрой Престолов, умело поссорив Досанга с его братьями от других жен покойного Чакдоржаба. Парни, во главе с амбициозным Дондук-Даши, тоже мечтавшим о престоле, считали себя обделенными при разделе наследства и требовали нового размежевания. А около престола крутился еще и молодой внук хана, энергичный и талантливый Дондук-Омбо, которому дед полностью доверял, даже не подозревая, что молодой «царевич» имеет свои планы на жизнь.

До какого-то момента российские власти, представленные на Волге на самом высшем уровне Артемием Волынским, губернатором Астрахани, наблюдали за всеми этими перипетиями издалека. Информацию они получали в полном объеме (денег на лазутчиков и агентов не жалели), и вмешаться сочли нужным лишь тогда, когда вражда между Досангом и его братьями достигла апогея. Идея заключалась в том, чтобы выступить в роли третейского судьи и примирить сыновей Чакдоржаба, противопоставив их Церен-Дондуку, а затем аккуратно введя в игру «темную лошадку», Доржи Назарова. Однако было уже поздно. Примирить Досанга с единокровными братьями оказалось невозможным. Зато Аюка, сочтя, что Досанг уже достаточно ослаблен, пошел с джокера, направив против внука 6 тысяч всадников, возглавить которых поручил Дондук-Омбо, которого считал верным другом Церен-Дондука, - и 24 ноября 1723 года на берегу речки Берекеть прогремела битва, какой еще не случалось в калмыкском улусе. Досанг потерпел поражение и ушел в степь, Артемию же Петровичу, шедшему из Астрахани, чтобы его поддержать, оставалось только отступить, поскольку опьяненный победой Дондук-Омбо дал понять, что ежели что, атакует и русских. С этого момента улус Аюки фактически распался на три части, затаив дыхание ожидавшие смерти  хана, который теперь всем только мешал. И ждать пришлось недолго. 19 февраля1724 года, не дожив до 83-х, Аюка скончался в своей ставке. Согласно воспоминаниям очевидцев, несколько дней перед смертью он провел в полусне, «никого не узнавая и лепеча, словно дитя, и лишь перед тем, как испустить последний вздох, открыв глаза, тонким голосом попросил деда Дайчина подарить ему черного ястреба»…

Продолжение следует.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив