Последняя битва падающего гегемона

swamp_lynx — 08.07.2025 "Если бы США были локальным историко-географическим государством Северной Америки, основанным на континентальном могуществе и ресурсах этой самой Северной Америки, едва ли бы был возможен хоть какой-то антагонизм у России и США. Но уже Пушкин увидел страшную опасность в тенденциях, которые развивались в США в 1836 г., и заклеймил её ("с изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве"). Система, ментально привязавшая себя не к Суше (хозяева которой - индейцы - были подвергнуты гeнoциду), а к Морю, уже неспособна остановить свой крoвaвый маховик по всей планете. Отдельно взятые американцы, как хорошо видно по тысячам ярких примеров, вполне способны выйти из этой системы и стать частью континентальных систем. Но не США как бездушный государственный аппарат в руках атлантистов-плутократов." Максим Медоваров.



Максим Сучков. Вся система заточена на двухпартийность, государственная машина ориентирована на функционирование в единой философии. Тут тебе и прочные связи элит, обеспечивающие преемственность стратегического курса, и пресловутое «глубинное государство», состоящее из несменяемой бюрократии и представителей старых (финансовый капитал и промышленность) семей и новых (техногиганты) элит.
Ещё любимый Трампом 25-й президент США Уильям Мак-Кинли как-то заметил, что республиканцы и демократы – это просто две линейки официантов, которые с разных сторон подносят американскому избирателю блюда, приготовленные на одной политической кухне.


ТГ Серьёзно. Доллар, как главное платежное средство в мире, был нужен всем участникам глобального рынка для взаимных расчетов (и накоплений, обеспечивающих бесперебойность торговых операций в периоды кризисов). Не для того, чтобы купить что-то у США, а именно для торговли друг с другом. И пока росла мировая экономика и вместе с ней трансграничная торговля, новая долларовая масса оставалась востребована. На какое-то время данный показатель даже стал одним из главных в мире. До сих пор по инерции публикуются новости и прогнозы о предполагаемых темпах роста мировой экономики.

Конечно, для США как страны этот курс был разрушительным уже в среднесрочной перспективе и это все понимали. Говорили о жизни за счет следующих поколений, но ничего не менялось. Так уж сверху донизу устроено местное общество, что нужно постоянно конкурировать со своим окружением. Или хотя бы не отставать. Нужна машина не хуже, чем у соседей, большой дом, престижная школа детям, и слишком экономить на этом никак нельзя. Заклюют и сделают изгоем. За все это нужно платить, а если нечем, то надо переезжать в менее престижный район, что не удобно, не престижно и по местным меркам чуть-ли не аморально.

Причем такая ситуация как у среднего класса, так и у самых привилегированных слоев. Если ты крутой и успешный, то будь добр закатывать вечеринки со звездами, покупать яхты и тд. Мало кто может себе позволить быть богатым, но жить скромно. Соответственно, когда в руки американским банкирам свалился такой подарок, как поток дармовых денег от печатного станка, который, к слову, не является прямой эмиссией, а работает через хитроумный механизм, где банки как бы кредитуют бюджет США и извлекают из этого своей процент, то расставаться с ним никто не захотел. Это ж надо отказываться от бешеных прибылей и возвращаться к более скромному уровню потребления. А это харам.

Поэтому, когда Д.Буш старший постарался вернуться к сбалансированному бюджету, то резко утратил популярность и не смог избраться на второй срок. Его преемник, Билл Клинтон сразу понял, что к чему, и стал приоткрывать бюджетные краны все больше и больше, а при Буше младшем и Обаме вентиль и вовсе сорвало от напора. Теперь крути не крути, разницы никакой.

Население тоже получило свою долю от напечатанных денег в форме низкой и, что важнее, понижающейся ставки по кредиту. Это позволяло регулярно перекредитовываться под более низкий процент, а значит при одном и том же размере платежа по кредиту, брать в долг больше денег. Прибыль образовывалась практически на пустом месте. Тем же приемом пользовались корпорации, в результате чего расплодилось огромное множество компаний зомби, прибыль которых едва ли покрывает платежи по кредитам, а на биржах надулись небывалые пузыри. На которых опять же имели возможность заработать, пусть и не без риска, все желающие.

Граждане, корпорации и само государство более 40 лет жили в долг, что создало дикие перекосы в экономике. А главное, ни у кого из перечисленных больше нет другого варианта, кроме как занимать еще и еще, чтобы хватило закрыть старые долги и пожить на остаток. Экономия больше ничего не даст. Напротив, убьет страну чуть быстрее, чем продолжение пьянки. Свернуть с этой дорожки нужно было в 90-е. Можно было в 2000-е. При Обаме уже точно стало поздно.


Андрей Фурсов. Запад уйдёт в любом случае. Ведь краткий миг его господства – это XIX и XX века. 200 лет – с точки зрения длинной Истории. И вот это отчаяние, с которым сейчас бьются американцы, британцы, ЕС – это отчаяние людей, над которыми захлопывается крышка Истории. И остальная часть мира ждёт, как у России получится. И рано или поздно здесь должны будут присоединяться, по крайней мере, косвенно, не прямо, все те, кто заинтересован в разрушении старого мира. Мира, от которого выигрывал Запад.


kirovtanin. Эренбург "Люди, годы, жизнь".
"Как всё это понять? Вот над чем в 1946 году я ломал себе голову. Между двумя войнами мы восхищались американской литературой — Хемингуэем, Фолкнером, Стейнбеком, Колдуэллом. Приехав в Америку, я увидел, что вокруг них пустота. В штате Миссисипи люди интеллигентных профессий не знали даже имени Фолкнера, хотя он жил рядом — в городке Оксфорде. Поразило меня отсутствие средней литературы: Хемингуэй или «дайджест», Фолкнер или дурацкие «комиксы».
В Америку и приехал не из древней Эллады, не из Италии или Испании, и всё же меня поразила необычайная стандартизация. Города походили один на другой. Я видел те же улицы, те же дома, те же вывески, те же галстуки в Детройте и в Джексоне. Статейка хлесткого журналиста печаталась одновременно в пятидесяти газетах; повторялись сплетни, анекдоты, проповеди. Меня смешили объявления в газетах о воскресных богослужениях — зазывали, как в балаган; одна церковь обещала цветной фильм на библейскую тему, другая соблазняла хорошим буфетом.
Я давно хотел поглядеть на собрание членов «Клуба львов» — этот клуб имеет разветвления во всех городах. Как раз на Юге, неподалеку от города, где жил Фолкнер, я попал на обед «львов». Председатель постучал деревянным молотком по столу, и члены клуба, главным образом коммерсанты, дружно зарычали «ууу!». Это было до того нелепо, что я едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Обед кончился, «львы» вернулись к своим делам, а я шел по длинной Мэн-стрит и думал: хорошо, но откуда у них Фолкнер?…"
----
«Нужно очень много истории, чтобы получилось немного литературы», и несомненно важно КАЧЕСТВО этой истории. 200 лет "бизнеса" - чего еще ждал Эренбург от Америки?
Сравните с Ирландией - малюсенькая страна а Джойс, Беккет, Йейтс. Плюс Свифт, Шоу, Уайльд - откуда у них столько? Оттуда же откуда в Америке нет.


lexa. Тут товарищи по палате удивляются, почему в экранизациях Стругацких всегда играют самые комические актеры?

Вначале был Ярмольник, у которого лучшая роль всей карьеры - Цыплёнок Табака. А в новом сериале по той же повести «Трудно быть боком» будет фигурировать артист Кологривый, главный сказочный долбоеб современного рукоязычного синематографа. И это расстраивает любителей Стругацких, которым представлялись другие портреты героев.

А по-моему, всё логично. В детстве Стругацкие, конечно, впечатляли нас своим литературным языком, там было много крылатых фраз и многозначительных диалогов. Поэтому у некоторых граждан возникло ложное чувство, будто это какая—то интеллектуальная литература.

Но если отвлечься от языка и посмотреть на сюжеты… Вначале - красивая фантастическая (хотя скорее мистическая) завязка. А потом - ничего не происходит. Просто время от времени нам мельком показывают нечто Неведомое, и на этом фоне герои всячески прокачивают Чувство Собственной Важности… но потом опять нифига не происходит.

Получается такой бесконечный клиф-хэнгер. А это совсем не интеллектуальное явление. Это главная фича тупых сериалов, у которых основная цель - подольше удержать зрителя у экрана, чтобы показать больше рекламы.

Ну вот представьте сериал, который описывается так: «Группа идиотов из разных слоев общества заброшена хрен знает куда ради хрен знает чего». Нет, это не Lost и не “Игра в кальмара”. Это Стругацкие, “Град обреченный”.

И дальше в том же духе можно разложить по полочкам:

- Агент-попаданец красиво тусит в своей Попа-Дании, но ни хрена особенного не делает («Трудно быть боком», «Улитка на слоне», «Хищные вещи века»).

- Фокс Малдер ищет Неведомую Хрень, которая делает хрен знает что («Жук в муравейнике», «Пикник на обочине», «За миллиард лет…»)

- Инопланетяне уводят наших детей в кукурузу, но что они там делают, хрен поймешь («Гадкие Лебеди»)

- Люди Икс с крутыми супер-способностями долго и красиво не делают ни хрена («Бессильные мира сего»)

Ну и какие актёры должны играть в таких сериалах? Очевидно, те, чьи лица оправдывают эту бесконечную умственную жвачку. Лучший вариант - лицо Ярмольника или Кологривого. Это же всё объясняет.


anlazz. Не просто обретя способность к "тонкому пониманию мира" - но доведя ее до очень высокого уровня - позднесоветские интеллигенты оказались неспособными к сосуществованию с оставшимися "полутрадиционными поколениями" и вообще соцслоями, сохранявшими прежнее миропредставление. (См. знаменитый "конфликт отцов и детей", ставший очень острым в 1960-80 годах. Тогда он был даже признан "вечным" - его находили даже в Античности - но на самом деле, конечно, это признак конкретной "эпохи". И, например, сейчас ничего подобного нет даже в близкой форме, хотя оное и пытаются - опять же исходя из данной "традиции" - находить.)
Но и это еще не вся проблема. Потому, что было еще и одно интересное явление: массовая трансляция "интеллигентских представлений" (представлений творческой интеллигенции, если точнее) на всю остальную массу населения. Ну ладно: пускай не на всю, но как минимум, процентов на 30, что все равно, очень и очень много.


ТГ LenPhil. Когда общаешься с глупым человеком, не покидает ощущение, что он использует языковые и смысловые наработки, которые не являются его собственными. В эти моменты кажется, что ты выслушиваешь очень знакомый дискурс, который каждый человек может с легкостью воссоздать, если бы захотел. Словарь глупого человека крайне предсказуем, как и сюжетные ходы повествования... Тот факт, что глупость состоит из штампов, делает ее невероятно скучной даже на уровне жанра: вот с одним ты переместился в вечерний выпуск "Эхо Москвы", с другим – в передачу "Дудя", а третий переносит тебя в текст "Царьграда" или "Медузы"...
Философская интуиция, что природа глупости состоит в отдаче своей автономии в область внешнего по отношению к себе семантического поля, была очень хорошо выражена Бонхёффером. В результате он приходит к выводу, что глупость – это в большей степени моральная проблема, нежели недостаток способностей ума. Человек, если угодно, совершает экзистенциальный выбор: либо говорить, мыслить и чувствовать из "самого себя", либо нет. По моим наблюдениям, один из плодов победы над глупостью – это обретение языка, который способен аутентично выражать даже простые мысли: умного человека интересно слушать. Отмечу, что моральная природа глупости исключает возможность искоренения ее образованием: какой-нибудь пахарь в Сибири может быть, в этом смысле, гораздо умнее профессора из ВШЭ... Глупость губительна для индивидуальной человеческой судьбы, это очевидно: она усыпляет человека, вынимает из него его собственную душу, прикрываясь, конечно, благородными мотивами. Но глупость также очень опасна социально, потому что именно из глупых людей состояли, например, армии, которые во время жизни Бонхёффера убивали за Фюрера...
По своей природе глупость стремится к тому, чтобы осознать себя причастной к некоторой группе, у которой есть союзники и враги, а потому глупость почти всегда соседствует с упрямством и агрессией: она либо отчаянно обороняется, либо агрессивно нападет. Сознание глупого человека целиком соткано из "правильных ответов", которые выступают мерилом всего вокруг. Глупость требует создания логически и экзистенциально непроницаемого семантического пространства, однако, если вдруг оно оказывается несовершенным, то работу по его защите начинают выполнять эмоции и риторика.
Создание непроницаемого смыслового пузыря иногда сопровождается специфическим неврозом: глубоко внутри человек сомневается в том, во что он, по его мнению, должен верить в соответствии с воображаемыми требованиями референтной группы, а потому его непроницаемое мировоззрение как бы закипает изнутри и все больше стремится доказать свое не только другим, но и самому себе. Иными словами, когда внутри есть только правильные ответы, человек сходит с ума.
Несмотря на то, что глупость является моральным пороком, я не считаю, что люди всегда виновны в том, что глупы. Все дело в том, что тотальная глупость – следствие более общей проблемы современности, которую можно назвать инфантилизацией. Люди незрелые принципиально неспособны иметь какую-либо автономию, а потому неизбежно являются глупыми...


Раймон Арон. Интеллигенция всегда представляет собой социально более широкую и открытую группу, чем правящий класс. И эта тенденция к демократизации становится все более явной по мере того, как растет потребность индустриального общества в кадрах и специалистах.

В Советском Союзе увеличение интеллигенции работает на интересы властей, которые могут ставить в заслугу социализму то, что на самом деле представляет собой необходимое следствие экономического развития. Это же обстоятельство угрожает подорвать демократические режимы, если представители низших классов, пройдя через университеты, станут тосковать о радикальных социальных изменениях вместо того, чтобы примкнуть к системе ценностей и управления, созданной старым правящим классом.

И этот риск все увеличивается, поскольку тенденция критиковать существующий порядок становится, так сказать, профессиональной болезнью интеллектуалов. Они всегда склонны судить о своей стране и ее институтах, сравнивая их с теоретическими идеалами, а не с другими странами и их институтами: сегодняшнюю Францию — с их собственной идеей того, чем Франция должна быть, а не со вчерашней Францией. Ни один человеческий институт не может выдержать такой проверки, не понеся определенный урон.

Интеллектуал — это человек идей и человек науки. Он разделяет веру в Человека и в Разум. Культура, распространяемая университетами, оптимистична и рационалистична: формы общественной жизни, доступные для критического исследования, выглядят скорее результатом случайной работы времени, чем выражением проницательной воли или продуманного плана. Интеллектуал слишком уж готов вынести окончательное суждение об «укоренившемся беспорядке».

Трудности начинаются тогда, когда обвинения теряют реалистический характер. Логически этот процесс можно разделить на три этапа. Осуществляя техническую критику, интеллектуал ставит себя на место управленца или администратора и предлагает средства, способные смягчить зло, о котором он сожалеет; он принимает неизбежные политические ограничения,издавна сложившуюся структуру коллективов, иногда даже законы существующей власти. Он основывается не на идеалистических посылках, теоретической идее светлого будущего, а на результатах, которые доступны при наличии достаточного здравого смысла или доброй воли.

Моральная критика использует против вещей как они есть смутное, но властное понятие вещей, какими они должны быть. Она разоблачает жестокости колониализма, капиталистическое отчуждение, противопоставление хозяев и рабов, постыдное соседство вопиющей роскоши и крайней нищеты. Даже не имея никакого представления о последствиях этого возмущения или о средствах его воплощения в действительность, моральный критик чувствует, что не может не высказывать его.

Наконец, есть идеологическая или историческая критика, направленная против существующего общества во имя общества будущего. Эта критика приписывает несправедливости, оскорбляющие человеческую совесть, самой сущности существующего порядка (капитализм и частная собственность не могут не быть источником эксплуатации, империализма и войны) и схематично представляет радикально иной порядок, в котором человек выполнит свое истинное призвание.

Каждый из этих видов критики имеет свою функцию и свое достоинство; но каждому из них угрожает и свой вид деградации. За критикой «техников» стоит неисправимая природа консерватизма: ни люди, ни неподатливые нужды общественной жизни не изменяются.

«Моралисты» колеблются между фактическим смирением и непримиримостью на словах: сказать всему «нет» означает в конечном счете все принять. Где следует провести черту между несправедливостями, неотделимыми от существующего общественного устройства или любого мыслимого общества, и принуждением и несправедливостью, присущими индивидам и относящимися к сфере этической оценки?

Что касается идеологической критики, то она вполне готова играть за обе стороны. Против одной половины мира эта критика — моралистическая, но она выписывает индульгенцию реалистическому, в конечном счете, революционному движению. Вина никогда не может быть удовлетворительно доказана, если дело рассматривается в американском суде. Репрессий никогда не бывает слишком много, если они направлены против контрреволюционеров. Это — система, соответствующая логике человеческих страстей. Сколько интеллектуалов пришли в революционную партию путем морального возмущения только для того, чтобы, в конце концов, попустительствовать террору и самовластию?

Каждая нация имеет склонность к той или иной форме критики. Англичане и американцы стремятся к сочетанию технической и моральной критики; французы колеблются между моральной и идеологической критикой (споры между «бунтарями» и «революционерами» — типичное выражение этой неопределенности). Возможно, моральная критика в большинстве случаев является источником критики всех остальных видов, по крайней мере, постольку, поскольку дело касается интеллектуалов.

Этим они также заслужили славу «искоренителей неправды» и противников компромисса, а также менее лестную репутацию профессиональных словоблудов, игнорирующих грубую правду жизни и ограничения свободы действий.Критика уже давно не воспринимается как доказательство смелости,по крайней мере, в наших западных обществах. Публика предпочитает находить в своих газетах аргументы, которые бы оправдывали ее негодование или ее претензии, нежели выслушивать доводы, что в данных обстоятельствах действия правительства вряд ли могли быть иными. Критикуя, уходишь от ответственности за нежелательные последствия применения средства, которое в целом может быть весьма желательным.

Оппозиционер, какую бы жестокую полемику он ни вел, редко страдает за свои, так сказать, ереси. Подписать петицию в защиту Розенбергов или против вооружения Западной Германии, выступить с разоблачением буржуазии как бандитской шайки или регулярно вставать на сторону тех, от кого готовится защищаться Франция — ничто из этого не повредит карьере даже государственного служащего. Как часто привилегированные приближали к себе писателей, осыпавших их проклятиями! Американские бэббиты во многом ответственны за успех Синклера Льюиса. Буржуазия и выходцы из этого сословия, заклейменные писателями прошлого как обыватели, а настоящего — как капиталисты, были спасением для бунтарей и революционеров. Успех стоит на стороне тех, кто преобразует прошлое или будущее: сомнительно, возможно ли в наши дни безнаказанно защищать умеренное мнение, что настоящее во многих отношениях не лучше и не хуже, чем любой другой период.

Где бы старые правящие классы — землевладельцы, богатые торговцы,племенные вожди — ни сохраняли квазимонополию на власть и блага, расхождение между тем, что обещает рационалистическая культура Запада, и тем,что она действительно дает, между устремлениями молодых интеллектуалов и их возможностями, постепенно порождает страсти, которые обстоятельства неумолимо направляют против колониального господства или против реакции в сторону национальной или марксистской революции. Даже западные индустриальные общества оказываются в опасности, когда рассерженные эксперты в поисках практического действия и мрачные literati в поисках идеи объединяются против режима, виновного в неспособности пробудить или патриотическую гордость, или внутреннее удовлетворение от участия в великом общем деле. Может быть, результат их деятельности и не будет в точности соответствовать их ожиданиям: в этом случае идеологи могут купить относительную безопасность, расточая похвалы власть имущим,в то время как техническая интеллигенция может найти успокоение, строя электростанции.

Взаимоотношения интеллектуалов с правящим классом носят двусторонний характер. Чем дальше интеллектуалы от забот тех, кто правит, управляет или создает блага, тем больше последние дают выход своей внутренней враждебности и презрению к «словоблудам». Чем упорнее привилегированные классы сопротивляются современным идеям, чем более они оказываются неспособны обеспечивать национальную мощь и экономический прогресс,тем более интеллектуалы склонны к диссидентству. Кроме того, на их суждения о людях дела влияет то, насколько престижным в данном обществе считается быть человеком идей.

Благодаря двойному успеху Реформации и Революции XVI и XVII столетий британская интеллигенция никогда не ощущала себя втянутой в перманентный конфликт с Церковью и правящим классом. Она, конечно, регулярно поставляла из своих рядов необходимый контингент нонкомформистов, без которых ортодоксия задушила бы всякую критику ценностей и институтов. Но полемика, которую вела британская интеллигенция, всегда была ближе к фактическому опыту и менее склонна к метафизике, чем полемика интеллектуалов на континенте, особенно во Франции.

Британские политики и люди дела всегда были достаточно уверенными в себе, чтобы не чувствовать какого-то глубокого отвращения или враждебности к писателям или ученым. А последние,со своей стороны, никогда не были изолированы от богатых и власть имущих: им было даровано место в элите — правда, не в передних рядах — и они редко мечтали о полной смене власти. Часто они сами принадлежали к правящему классу. На требования реформ довольно быстро отвечала сама политико-экономическая система, что позволяло не ставить вопрос о ее сломе. Во Франции на протяжении всего XIX столетия форма государства никогда единогласно не принималась; спору между традицией и революцией не было видно конца. Интеллектуалы составляли, так сказать, оппозицию по привычке — не только тогда, когда институты парламентаризма были поставлены под угрозу монархией, но и тогда, когда Бонапарт эксплуатировал демократические принципы или когда Республика оказывалась слишком благодушной или слишком враждебной к социалистам.

Таким образом, во Франции любого кризиса — например, кризиса 1934 года или 1940-го — было достаточно, чтобы оживить старые дрязги. Даже Великобританию потрясли трудности 1930-х годов. И там, и в Америке интеллектуалы, столкнувшись с экономическим кризисом, испытали искушения революционного диссидентства и миража советского рая. Но коммунизм и фашизм остались там периферийными явлениями, тогда как во Франции они были центральными темами, и в который раз страна и ее повседневные проблемы были забыты в идеологическом наваждении.


ianegramoten. Из моей любимой военной истории.
В русско-японскую войну 1904-1905г случался такой казус, что поблизости от русских позиций убивают или берут в плен японского унтер-офицера
и при нем обнаруживают блокнот, карандаш, компас и в блокноте — кроки местности с расположением русских частей.
И когда русские офицеры об этом упоминали в заметках в "Военный сборникъ", "Разведчикъ" или частных письмах, то коллеги из России реагировали —
Вы что там в Манчжурии, с ума сошли?
Разведка вражеских позиций с составлением схем — это работа для офицера! причем не всякого, а закончившего Академию Генерального Штаба!
А чтобы какой-то унтер...
Также весьма удивляли находимые при убитых или пленных японских нижних чинах газеты, книжки, "систематически ведомые дневники".


ardelfi. Навеяло девяностыми, когда внезапно стало «а не надо» всё советское наследие, и столь же внезапно появились покупатели, от амовских и европейских авантюристов, до четвёртого барона Ротшильда со сволочью*, скупавших это советское наследие всеми возможными способами, если не было возможности «подобрать с пола». Так в штаты уехало производство искусственных алмазов, в Европу уехали накопленные запасы рения (транзитом в турбины Airbus), и прочие известные и почти неизвестные истории. Но уезжали также и человеки, которые не могли или не хотели вписаться в девяностые, как это случилось у Валентина Гапонцева с коллегами, в результате чего в штатах оказалась корпорация IPG Photonics и её мощные волоконные лазеры. А теперь и не только в штатах — китайцы освоили эту тему и создали целую индустрию на ней. Сколько таких человеков не вписалось в девяностые, уже поздно считать; сейчас пора запускать монозукури**-щупальцы в штаты, и таких человеков оттуда вылавливать.


nchudova: Про азербайджанскую историю. Выглядит так, как будто у нас кто-то внезапно озаботился раскрытием старого-старого дела, а в Баку кто-то внезапно очень-очень распереживался. Нууу... Ну не похожи наши начальники такого уровня (не только Путин и Алиев, но и люди типа Бастрыкина) на наивных людей, не видящих дальше своего носа. Может всё-таки это уже следующая сцена в пьесе мировой «партии хаоса»? Дестабилизация внутри РФ. Ну, наши и пожертвовали тем, кого никому не жалко и кого и так уже давно планировали раскассировать — азербайджанской диаспорой? Ведь так или иначе, либо все у нас — граждане РФ, а потом уже носители этнического, религиозного и проч. «культурного кода», либо никакой России не будет. Недавно так «новых субъектов РФ» приводили к пониманию общего порядка, совсем только что — абхазский бизнес ставили в стойло, пора уже и это наследие Смуты 90х — диаспоры — упразднять. Ну а азербайджанским начальникам пришлось реагировать, видимо, упреждающего удара они не ждали, их «подписали» на планомерную работу по дестабилизации, а тут... Вот и истерика.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив