Поэт
ottikubo — 26.11.2023 Утром Дафна чувствовала себя лучше всего. К концу дня дым очага и испарения, иногда просачивающиеся между камней возле треножников, вызывали дурноту, головную боль и слабость, так что мысли путались и подбирать слова становилось мучительно. Время до полудня было лучшими часами, когда предсказания почти не требовали усилий и сами выливались в звучные красивые предложения. Впрочем, Феодосия оставалась бодрой до самого заката - в шестнадцать лет усталость редкая гостья в теле здоровой девушки.Привратник знал, что ранние утренние часы более плодотворны и, если посетитель пользовался его расположением, мог иногда шепнуть: "Не жди сегодня - приходи завтра поутру. Я впущу тебя первым". Так он сказал знакомому кифареду, который часто приходил в храм принести в жертву Аполлону голубя, петуха, а иногда и козленка. На этот раз кифаред Степан нуждался в сивиллах. Архип позволил ему переночевать в своем домике и даже в знак уважения бросил на охапку соломы воловью шкуру.
Поутру он принес в ойкос кувшин свежей воды, вязанку дров для очага и с поклоном открыл перед пифиями дверь, ведущую в святилище.
- Что стряслось? - подозрительно спросила Дафна. - Ты почтительнее, чем обычно.
Привратник промолчал
- Он здоров, - ответила Феодосия. - Просто хочет, чтобы мы были участливы к первому посетителю.
- Мы ко всем относимся одинаково, - пробурчала Дафна.
Женщины ухмыльнулись, Архип улыбки себе не позволил.
Степан вошел в сумрак святилища и поклонился.
- Проходи ближе, - приветливо сказала Дафна. Феодосия, по молодости лет не знакомая с сочинителем, только сделала большие глаза.
- Сивиллы, я в отчаянии, - заговорил проситель. – Мне нечем заплатить за предсказание. Я принес серебряный венок с камушками, который получил, как победитель поэтического состязания на олимпийских играх. Возьмите его и скажите, что меня ожидает. Он замолчал и уставился себе под ноги. Никто не шевелился. Наконец, кифаред опомнился.
- Всю жизнь, еще с моего детства я сочинял гимны богам. А если говорить всю правду, - а в этом месте умалчивать грешно, то и всякие песенки, что распевали на площадях и на домашних праздниках. Я не горжусь, тем, что на той же кифаре играл священные гимны и всякую забавную чепуху… но так было.
Музыка рождалась во мне всякую минуту, и слова – величавые и ритмические истекали из моих уст, как только я касался струн. Иногда гимн требовал труда и времени, но только потому, что казался мне недостойным богов, и я менял мелодию, делал более благозвучными аккорды и придумывал строки так, чтобы их окончания походили друг на друга. Не знаю, чем я согрешил. Полигимния не посещает меня. И не требует поэта к священной жертве Аполлон. – Он затих.
- Если дар сочинителя утрачен навсегда, я нищ, однако не это главная беда. Я смог бы прокормиться, нанявшись пасти стада или гребцом у какого-нибудь купца. Но за что? И смогу ли когда-нибудь впредь?
Он снова затих и встал на колени, как преступник, ожидающий казни.
Феодосия была растеряна. Кажется, в первый раз она не только не знала, что сказать просителю, но и не понимала о, чем он спрашивает. Дафна – напротив - была серьезна и печальна.
- Не буду врать, Степан, - сказала она. – Я твоего будущего не вижу. Забери свое подношение. Это между Аполлоном и поэтом. Но совет дам – не как Сивилла, а просто так…
Музы любопытны. Не дожидайся, пока музыка заиграет в тебе – играй сам. Пусть не так красиво и торжественно, не так ловко и гармонично. Сочиняй не как знаменитый Степан, а как пахарь, который мурлычет под нос что-то для облегчения труда. Как пастух, который наигрывает на свирели, не имея дарования и навыка. Думаю, рано или поздно, муза явится полюбопытствовать. И ты почувствуешь ее присутствие.
- Почувствуешь?
- О, да, - засмеялся кифаред. – Этого ни с чем не спутаешь.
Он встал, кивнул предсказательницам, не стесняясь завязал драгоценный веночек в тряпицу и вышел из храма, не оглянувшись
|
</> |