Почетные когти Ленинграда

Василий — первый «охранник» Эрмитажа

Когда в доме заводится мышка, то первая мысль у рачительного хозяина о «живой мышеловке» — кошке. Петербургские экскурсоводы рассказывают, что сегодняшняя служба эрмитажных котов (их еще ласково называют «эрмики» или «эрмиты») зародилась еще в ХVIII веке — во времена ПетраI. Он стал первым русским царем, который обзавелся личным котом. Император взял его в 1724 году из дома голландского купца, торговавшего на Вологодчине, привез в Северную столицу, поселил в императорском дворце и назвал Василием. Именно этого зверя в Петербурге принято считать прародителем эрмитажных котов.

Начинание Петра продолжила императрица Елизавета Петровна. В ноябре 1745 года она отправила депешу генерал-губернатору Казанской губернии Артемию Загряжскому:

Казань в то время славилась крупными, сильными и ловкими котами — отменными мышеловами. В указанный императрицей срок в Петербург прибыли 30 хвостов, которые заступили на службу в Зимнем дворце сначала в качестве комнатных стражей.

А с 1764 года, после основания ЕкатеринойII частного собрания (225 полотен голландских и фламандских художников), потомки казанских котов стали охранять от грызунов еще и произведения живописи.

Издавались специальные указы о правилах содержания усатой дворни: «Баранину не давать, дабы дух и характер строптив не был…» Котов тогда кормили телятиной, рябчиками и тетеревами, но понемногу, чтобы не забывали своей главной задачи — ловить мышей и крыс.

Большими кошатниками были многие из династии Романовых.


Княгини Романовы с котятами. Фото: архив

Мяукающие обитатели Эрмитажа покинули его единственный раз за всю историю — во время Великой Отечественной войны.

«Раздобыть бы где-нибудь еще кошку»

Беда пришла к «эрмикам» так же, как и ко всем в Ленинграде, в 1941 году. В осажденном городе все боролись за жизнь до последнего, звери — тоже. Но война — это всегда неизбежность смерти: ко второй блокадной зиме 1942/43 года ни собак, ни котов в городе не осталось (за исключением единичных случаев).

В дневниках блокадников есть воспоминания о том, как весной 1942 года ленинградцы увидели на улице полуживую от голода старушку, вынесшую погреться на солнце тощую кошку.

— Недавно я встретила впервые опубликованное воспоминание Оль­ги Родштейн о том, как в блокадном Ленинграде она невероятным образом спасла свою кошку. Воспоминание датировано ноябрем 1941 года, неизвестно, что стало дальше, — рассказывает Наталия Соколовская, писатель, редактор издания блокадных дневников «Ленинградцы» и нового издания «Блокадной книги» А. Адамовича и Д. Гранина, соавтор сценария фильма «Блокада: эффект присутствия». — Чаще всего в осажденном городе кошек ели и мечтали съесть еще. Лена Мухина писала в своем дневнике:

Не выживали люди, не выживали и их животные…

— Съедение кошек — это, как считал Даниил Гранин,— «последнее предполье расчеловечивания», — говорит Никита Ломагин, доктор исторических наук, один из ведущих исследователей блокады Ленинграда. — Последний шаг отчаяния — когда люди начинают есть своих питомцев, и есть вообще все, что бегает на улице. Однако тот жуткий блокадный голод нам, живущим сегодня, прочувствовать не дано, и судить поэтому — тоже.

— Отношение человека к домашнему животному — это модель отношений к себе подобным, к обществу, к миру, — рассуждает Владимир Пянкевич, профессор СПбГУ, доктор исторических наук. — Блокада высветила очень разные отношения. Одни не видели ничего предосудительного в поедании домашних животных: мы же едим курицу и телятину. Для других это было крайним средством выживания, им приходилось преодолевать неприятие, чтобы выжить. Третьи считали это немыслимым и осуждали «кошкоедов», порой считая гибель таких людей возмездием.

«Иногда мне везло, — пишет в своих воспоминаниях блокадница, педиатр Татьяна Безладнова, —

Мясо, как я его ни обрабатывала, всегда пахло эфиром — но убить животное, не усыпив, я просто не могла. Но даже и этот, весьма противный запах не мешал, и Ирка ела суп с удовольствием. Мама первое время отказывалась, но потом голод заставил — и ела тоже. Как-то во время еды Ира отставила тарелку и, задумчиво подперев головку рукой, спросила: «Так всегда бывает: пока живая — это киска, а когда едят — кроликом называют?»

До сих пор единственный документально подтвержденный факт о чудом выжившем в ленинградскую блокаду домашнем питомце — история кота Максима, он жил в семье Володиных на Большой Подьяческой улице.

«В нашей семье дошло до того, что дядя требовал кота Максима на съедение чуть ли не каждый день, — вспоминала после войны Вера Володина. — Мы с мамой, когда уходили из дома, запирали Максима на ключ в маленькой комнате. Жил у нас еще попугай Жак. В хорошие времена Жаконя наш пел, разговаривал. А тут с голоду весь облез и притих. Немного подсолнечных семечек, которые мы выменяли на папино ружье, скоро кончились, и Жак наш был обречен. Кот Максим тоже еле бродил — шерсть вылезала клоками, когти не убирались, перестал даже мяукать, выпрашивая еду. Однажды Макс ухитрился залезть в клетку к Жаконе. В иное время случилась бы драма. А вот что увидели мы, вернувшись домой!

Кот Максим, родившийся в 1937 году, дожил до 1957-го. Смотреть на долгожителя водили школьников.

«Мяукающая дивизия»

— Во время блокады эрмитажных котов постигла абсолютно та же самая участь, что и всех остальных животных в городе, — рассказывает Анна Кондратьева, ветеринарный врач Эрмитажа, музея кошки, кото-кафе «Республика кошек», эксперт общественного совета при правительстве Петербурга по вопросам обращения с домашними животными. — Эрмитажные коты находились ведь не на закрытой территории. Они лишь периодически посещали подвалы музея, чтобы погреться, а в остальное время циркулировали по ближайшим улицам, где, скорее всего, были пойманы. Из воспоминаний музейных сотрудников мы знаем, что после войны ни одного кота в Эрмитаже не осталось.

Смотрители музея в мемуарах прямо пишут, что в блокаду умирающие от голода жители Ленинграда съели всех кошек.

Новость о прорыве блокады 18 января 1943 года оживила умирающий город. Живые птицы на улицах стали для ленинградцев сигналом: скоро все будет так, как прежде.

«В Ленинграде появились голуби,— 4 июля 1943 года записала в своем дневнике блокадница, писательница, переводчица Софья Островская. — Суеверные люди вздыхают и пророчат мир. Мне голубя не надо. Я бы хотела увидеть кошку — самую обыкновенную дворовую кошку всероссийской масти:

Но кошки оставались редкостью и ценились на вес золота еще как минимум год. Известно, что зимой 1944 года в Ленинграде котенок стоил 500 рублей, а килограмм хлеба можно было купить за 50 рублей.

К нормальной жизни город возвращался медленно. Зато моментально Ленинград наводнили полчища крыс, угрожающие не только культурным ценностям, но и хлебу насущному.

— К 1943 году всех кошек в городе истребили, а крыс в то же время развелось несметное количество, — рассказывает Никита Ломагин. — Чтобы с ними справиться, чтобы защитить от грызунов продовольственные склады, в том числе — неприкасаемый запас, а также музейные экспонаты и просто горожан, экстренно требовались кошки. После прорыва блокадного кольца их завозили как в Эрмитаж, так и в целом в Ленинград. На этот счет было специальное решение городских властей.

Весной 1943 года председатель Ленсовета подписал постановление, в котором говорилось о необходимости «выписать из Ярославской области и доставить в Ленинград четыре вагона дымчатых кошек». Особи этой породы на тот момент считались лучшими крысоловами. По воспоминаниям ленинградцев, ярославцы быстро выполнили стратегический заказ, и эшелон дымчатых истребителей крыс прибыл в Северную столицу (точное количество неизвестно. — Н. П.). Горожане прозвали их «мяукающей дивизией».

Сибирская стража

Но для решения всех ленинградских проблем с грызунами ярославского десанта не хватило, в частности — музеи так и остались без защиты. Тогда город запросил второй отряд кошек в Сибири. Послевоенных эрмитажных котов собирали жители Омска, Иркутска и Тюмени.

Ученые СПбГУ, проводившие исследование о кошачьей судьбе в Ленинграде в период Великой Отечественной войны, не обнаружили никаких документов, подтверждающих информацию о доставке в город кошек из Сибири.

— Сотрудники музея кошки вместе с сотрудниками музея политической истории тоже делали запросы во многие музейные архивы, в том числе — в железнодорожный архив. Нас волновал вопрос: откуда и как прибывали коты в Ленинград? — добавляет Анна Кондратьева. — Но, к сожалению, доподлинных документов и мы не нашли. Есть несколько письменных воспоминаний сотрудников Эрмитажа. В музее кошки хранятся две работы художников, изобразивших момент открытия вагонов с котами. Сейчас мы приобрели третью картину, где сотрудники железнодорожной станции выпускают котов из вагона.

Но еще одним безусловным подтверждением сбора и отправки кошек в Ленинград из Сибири может служить Сквер сибирских кошек в центре Тюмени, посвященный этому событию. Вдоль Сквера установлены гранитные тумбы и фонари, на которых держатся чугунные скульптуры кошек, покрытые золотой краской. На прикрепленной к одной из тумб памятной табличке сообщается о спасении Эрмитажа сибирскими кошками.

Немало мифов и о том, как приезжих кошек якобы раздавали ленинградцам прямо на вокзале.

— Одна блокадница на встрече в музее кошки рассказывала, что это было не так, как обычно себе представляют: двери вагона открыли и каждому встречающему поезд передали котика, — продолжает Анна Кондратьева. — Котов везли не в отдельных клеточках, а всех вместе, за время пути они очень сильно оголодали и были рассержены. Сотрудники, которым предстояло открывать вагон с котами, тянули жребий: кому это придется сделать? Та блокадница вспоминала, что она закуталась в ватник, надела миллион каких-то перчаток, и только тогда подошла к вагону. Коты, разумеется, сразу выскочили оттуда и тут же рассеялись по улицам города.

Путь сибирских переселенцев с ленинградских улиц в Эрмитаж известен. Есть сведения из достоверных источников, как появились коты в музее после блокады.

Весной-летом 1943 года студентов Политехнического института отправили помогать восстанавливать Эрмитаж. Но молодые люди оказались настолько истощены, что сотрудники музея, посмотрев на их работу, вздохнули: «От вас помощи почти никакой. Идите-ка лучше в город, попробуйте найти котов».

Сотрудники Эрмитажа сразу обратили внимание на то, что все вновь прибывшие четвероногие «стражи порядка» имеют строгий черно-белый либо черный окрас. Долгое время, до начала нулевых годов, музейные животные его не меняли. Это была «униформа музейных охранников».

Двадцать лет назад большинство эрмитажных котов пришлось кастрировать. Причина банальна: их популяция в музее угрожающе разрослась.

— При таком огромном скоплении животных в одном месте среди них возникает своеобразная дедовщина, они начинают друг с другом воевать, — объясняет Анна Кондратьева. — Кроме того, в условиях скученности быстрее развиваются инфекционные заболевания. Кастрация — единственный способ регулировать численность.

Сейчас на территории Государст­венного Эрмитажа проживает около 80 котов и кошек. Вход в музейные залы им воспрещен. Но в распоряжении хвостатых — сеть подвалов по всему периметру Зимнего дворца протяженностью почти 20 километров, или «большой кошачий подвал», где они могут свободно охотиться. У каждого музейного животного есть имя, паспорт, веткнижка, своя мисочка для еды, лоток и корзинка для сна.

Начиная с 1998 года — в последнюю субботу марта — сотрудники музея отмечают День мартовского кота. Праздник — весьма популярный у горожан. В День мартовского кота в Эрмитаже дети рисуют усатых-полосатых, разыскивают изображения зверей на полотнах великих художников, посещают доступные чердаки и подвалы, где обитают коты, приносят им угощения. Последнее, кстати, актуально. В отличие от императриц, нынешнее петербургское правительство не выделяет денег на содержание «охранителей картинных галерей». Все кошки живут на пожертвования работников музея и его посетителей.