Питер УИЛКОКС: «Мне было жалко cледователей»

Фото Евгения Фельдмана

Я чувствую облегчение оттого, что нас амнистируют. Но я не понимаю, почему нам вообще нужна амнистия, мы же не сделали ничего плохого. Это наше мнение разделяет Международный трибунал по морскому праву: они тоже считают незаконным то, что с нами делали. Так что, по-хорошему, перед нами должны бы извиниться и отпустить без всяких амнистий.

— Как вы пережили два месяца в тюрьме? Можно ли назвать этот опыт интересным?

— (Улыбается.) Ну, интересный — можно и так сказать. К нам относились неплохо, условия содержания были терпимые, особенно здесь, в Петербурге. Но запирать людей в одной камере на полтора месяца, пока они еще не осуждены, только ждут суда, — не думаю, что это правильно. Общество не должно так относиться ни к одному своему члену. Всегда будут люди, которых необходимо изолировать от общества, но одно дело — лишить кого-то свободы, другое — двадцать три часа в сутки держать его в маленькой камере, давая на прогулки лишь один час в день. Россияне должны подумать о том, чтобы изменить эту систему.

— Вы опасались, что останетесь в российской тюрьме на 15 лет?

— Я волновался, что это может произойти, но никогда до конца не был убежден, что так случится. Видите ли, акции «Гринписа» всегда очень аккуратны: во-первых, мы принципиально действуем ненасильственно. Во-вторых, мы не наносим вреда имуществу. Ничто на «Приразломной» не пострадало от присутствия наших активистов. Все, чего мы хотели, — вывесить баннер, как и год назад, когда мы провели акцию и ушли. Именно поэтому меня так шокировало обвинение в пиратстве. Я сначала попросту не поверил в него. Мы были безоружны, не применяли насилия, не наносили вред имуществу, а без этого — какое пиратство?

И тем не менее было нервно. Зная, что против нас никаких доказательств, я все еще находился в тюрьме вместе со всей командой. Но в конце концов, прокурорам пришлось отбросить обвинения. Мне было даже жалко следователей, которые пытались доказать, что мы пираты.

— Как вы думаете, эти два месяца в тюрьме принесли какую-то пользу?

— Это вы мне скажите. Если в России поменялось мнение о нефтедобыче в Арктике, если об опасности этого бурения теперь говорят больше — значит, все было не зря.

— Ваши первые ощущения на свободе?

— Первые дни ты так потрясен свободой, что трудно что-то запоминать. А потом приходишь в норму и уже не помнишь, как было в тюрьме. То есть я могу вспомнить, что был испуган и волновался о будущем, но то чувство ушло полностью.

— Как вы провели месяц в Петербурге?

— Я в красивом городе, это едва ли не лучшее их всех мест, где мы могли оказаться в этих обстоятельствах. Я довольно много гулял, сходил в Эрмитаж и еще надеюсь побывать на «Авроре». Еще, пока мы здесь, я хочу собрать все англоязычные книги, которые накопились у нас за три месяца, и передать в СИЗО-1: наверняка там иногда появляются заключенные-иностранцы, а я по себе знаю, что в тюрьме книга на английском — бесценный подарок.

— В будущем вы бы хотели вернуться в Россию?

— Я не уверен, что мне дадут визу. Если мне не откажут, я бы вернулся сюда. Я встретил здесь много замечательных людей. Все эти молодые волонтеры, которые собирали нам передачи в тюрьму и выстаивали в мурманском СИЗО очереди с четырех утра... Мое отношение к системе следствия в России не имеет ничего общего с чувствами к россиянам. Я впервые побывал здесь в 1967 году, и эта страна мне не чужая. Вместе с еще несколькими американскими студентами я ездил в лагерь «Артек» в Крыму. Мы провели там 6 или 7 недель и еще неделю в Москве. Самое важное, что я запомнил: когда русские узнавали, что я американец, они подходили и говорили: «Мы хотим мира, у нас было достаточно войн». Это был важный месседж, который я мог передать в США, ведь тогда наши правительства боролись еще ожесточеннее, чем сейчас.

— Как вам удавалось общаться в тюрьме с сокамерниками или охранниками?

— Никак. Там была изоляция, а ее в российских тюрьмах хорошо умеют создавать. Прошел месяц, прежде чем я смог позвонить родным. С ребятами удавалось перекрикиваться через стену во время прогулок. Радостными моментами были поездки в Следственный комитет — тогда мы наконец-то могли увидеть друг друга и поговорить.

Все мы стали командой довольно быстро: как только собрались на корабле, стали работать и жить вместе. Но теперь мы намного ближе друг другу — не столько команда, сколько семья. Некоторых я знаю больше десяти лет: с Димой (Литвиновым. — Н.З.) мы впервые работали вместе в 1995 году, с Полом Ружицки я познакомился 25 лет назад. Работа в «Гринписе» уникальна, нет ничего похожего. Поэтому среди нас есть люди, которые остаются на этой работе очень долго. Вот я работаю 32 года и никуда из «Гринписа» не собираюсь. В феврале я должен уйти в рейс на Rainbow Warrior (еще одно судно «Гринписа». — Н.З.).

— Чем вам так нравится эта работа?

— Самое мое важное умение как капитана судна — быть преданным своей команде. Такие люди, как Марко (швейцарец Марко Вебер, альпинист, карабкавшийся на «Приразломную». — Н.З.), Сини (Саарела из Финляндии, тоже участвовавшая в вывешивании баннера. — Н.З.), Камилла (Специале, волонтер «Гринписа» из Аргентины. — Н.З.), вдохновляют меня. Вот почему я работаю в «Гринписе»: ради таких людей. На корабле было очень комфортно, потому что мы все были сосредоточены на нашей цели. В тюрьме у меня совсем не было информации о том, что происходит снаружи, но я твердо знал: весь «Гринпис» очень старается меня вытащить. Я никогда в этом не сомневался, никогда не боялся: а вдруг они не против, чтобы мы были в тюрьме еще месяцок, а они соберут побольше пожертвований. Я абсолютно в них уверен.

— Тюрьма не изменила вашего отношения к работе?

— Если бы мне в августе сказали, что придется провести два месяца в тюрьме и еще месяц, не имея возможности выезжать из Петербурга, я бы пошел на этот риск. А если бы сообщили, что придется провести в российской тюрьме 15 лет, я бы перевернулся на другой бок в своей кровати и никуда бы не поплыл. В тюрьме как таковой нет ничего особенно страшного. Пугала неизвестность, сколько нам еще там оставаться.

— Значит, вы будете продолжать участвовать в опасных предприятиях «Гринписа»?

— Сдаться сейчас — это значит, что мы отдадим Арктику в руки нефтяных компаний, чтобы они получили еще прибыль, высасывая последние соки из нашей планеты. Я совсем не готов это сделать. Ученые говорят, что уже добытой сейчас в мире нефти хватит, чтобы повысить температуру на Земле на два градуса, что вызовет еще большее таяние льдов. И тогда у нас у всех будут очень большие проблемы.

Я начал работать в организациях защиты природы 40 лет назад. Но прошло столько времени, и сейчас все намного хуже. Я сильно обеспокоен будущим моих детей. Я даже не уверен, что они захотят рожать своих детей, зная, в каком изменившемся мире им придется жить. Один австралийский ученый полагает, что через 20 лет океаны станут настолько кислотными, что коралловые полипы не смогут строить свои рифы — основу морской фауны… И вы спрашиваете, сдамся ли я? Я не сдамся.

Наталия Зотова
Корреспондент

Справка «Новой»

Питер Уилкокс родился в США, в штате Коннектикут. Он ходит на судах «Гринписа» 32 года, но в экологических проектах участвовал и ранее — управлял шхуной Clearwater, построенной, чтобы привлечь внимание к загрязнению реки Гудзон. Тогда он познакомился со своей будущей женой Мэгги — поженились они лишь два года назад. Именно Уилкокс был капитаном Rainbow Warrior — корабля, который в 1985 году у берегов Новой Зеландии взорвали французские спецслужбы; тогда погиб фотограф Фернандо Перейра. С тех пор власти разных стран вели себя по отношению к кораблям «Гринписа» аккуратно — до дела о пиратстве.