Письма из Луганска

25 ноября 2015 года.

«Жизнь все расставит по своим местам, только когда это будет?»

В моем городе бензиновая лихорадка. Есть суши, таблетки для посудомоечных машин, самогон, хурма и свежая рыба. Но нет бензина. Для особо непонятливых листочки со словами «Бензина нет», распечатанные на принтере, вывешивают прямо на электронные табло, где когда-то светилась цена.

Когда живешь с кем-то долго, меняешься вместе с ним, и перемены заметить уже сложно. Поэтому о городе реалистично (читай: вульгарно, жестко и обидно) пишут все те, кто его покинул, не приняв перемен, сделавших областной центр «столицей республики». Я против категоричных суждений, против обидных фраз и ярлыков. Мудрая жизнь все расставит по своим местам, хотя когда это будет? А пока ноябрь, дождь и бензиновая лихорадка.

Я думаю, что обычная жизнь обычного человека соткана, как лоскутное одеяло, из самых разных желаний. Простых и незатейливых, но, исполняя их, мы становимся чуть счастливее. Я хочу в кино. Хочу посмотреть хороший фильм на большом экране, но мои попутчики по прежней жизни смотрят фильмы в кинотеатрах других городов, обзаводясь новыми друзьями. Я хочу пригласить свою семью в кафе. Хочу вкусной еды и обычных людей вокруг, чтобы не видеть «пиксельной» формы, военного жаргона и оглядки на время и кошелек. Я хочу новую сумку, но зачем мне новая сумка в моей старой жизни с массой не исполненных желаний, сожалений, переживаний. В конце концов, моя старая сумка дорога мне как раритет из прошлой жизни, в которой кроме моих нехитрых пожитков хранятся хорошие воспоминания, как монеты, завалившиеся в дырочку за подкладку. Иногда хочется позвонить моим прежним начальникам, чтобы прикоснуться к той, старой жизни, в которой было столько всего: хлопоты, треволнения, задания, грамоты, спешка, боязнь что-то пропустить и куда-то опоздать. Но я не звоню никому. Не нахожу повода звонить просто так. Мне никто не станет жаловаться на жизнь, а мои собственные сетования будут звучать как просьбы о помощи.

На День учителя позвонила все-таки своей бывшей начальнице, хотя она к школе не имеет никакого отношения. Мне хотелось сказать ей, что она многому меня научила, и мне так жаль, что мы не пошли вместе по этому пути еще дальше. Я говорила ей обо всем, что обычно не принято говорить руководителю, чтобы не прослыть подхалимом. И она мне говорила то, чего никогда не говорила, когда мы работали вместе.

Наверное, нужны разлуки, чтобы ощущать сладость встреч. Нужны болезни, чтобы заново возрождаться к жизни с новыми силами. Нужно падать лицом в грязь, чтобы научиться смеяться над собой вместе с другими.

А еще я хочу духи. У меня уже сто лет не было духов — настоящих дорогих духов, а не шарикового дезодоранта. Я хочу открывать свой платяной шкаф и ощущать запах хорошей жизни и расточительства. Не хочу думать о фарше, с которым опять промахнулась, о том, что наше крыльцо все-таки течет. Согласитесь, что, когда от тебя пахнет хорошими духами, а в руках новая сумка, жизнь кажется не такой безнадежной.

28 ноября 2015 года.

«Прошлого осталось мало»

Сегодня шла по центральной улице Луганска, где телецентр и на которой обычно проводили телевизионные опросы. Хорошая, красивая улица, широкая и светлая. Раньше мои маршруты нечасто проходили по улице Демехина с ее элитными бутиками, а сегодня я почему-то почувствовала себя здесь уверенно. Раньше по этой улице дефилировали модники к лучшему городскому ресторану «Сильвер», подъезжали иномарки, и из них выходили красотки под руку с франтоватыми кавалерами. Банки на ней чередовались с салонами ультрамодной одежды — вечный праздник роскоши.

Сейчас банков нет, а так называемые коммерческие центры совершенно не заботятся об антураже и внешней привлекательности. Самая козырная реклама нынче — это распечатки на принтере с обязательным указанием: «1000 грн = 2501 руб.». Со вчерашнего дня курс снова упал.

Но даже это не портит мне настроение. Я вообще замечаю, что сейчас портят настроение самые странные вещи, никак не связанные с внешними потрясениями. Прочла, что одно из последствий стресса — выпадение волос. Пока моей шевелюре ничего не угрожает, ведь стресс стал долгоиграющим явлением. А моя подруга совсем не может спать. Пьет все, что можно, от бессонницы — и никакого толку. Иногда она не спит вместе с мужем, и тогда антидепрессантом становится секс. «Но я же не могу этим заниматься все время», — рассуждает подруга. Тем более что и «это» не помогает, и они с мужем идут на кухню пить таблетки вместе.

Да, улица Демехина. Я поймала себя на том, что понимаю людей в форме: сейчас их время. Им по карману любое кафе и рестораны, и, согласна, они заработали право на это. Но бутики закрыты, разбитые витрины кое-как залатаны жестью или фанерой. В одной витрине было полно осенних листьев, я не могла понять, как они туда попали. А среди листьев стояли забытые босоножки и красивый ботинок — все из прошлой жизни.

Разбитые еще прошлым летом фасады и балконы кое-как задрапированы пленкой и скотчем. Вид хуже некуда. Но когда приглядишься, уже не коробит — ко всему можно привыкнуть. По крайней мере, стресса от того, что выглядишь хуже кого-то, уже давно не испытываешь. Война уравняла всех.

На улице Советской традиционно просят милостыню. Прилично одетый мужчина с костылем и унылая женщина, сидящая на сумке прямо в луже под проливным дождем. И кажется, ей совершенно все равно, что монеток перед ней совсем нет, а плащ вымок до нитки. Если я облысею, то смогу экономить на шампуне, но сидеть прямо в луже вряд ли решусь. Ей, очевидно, гораздо хуже, чем мне.

2 декабря 2015 года.

«Мой Луганск — это я»

Календарный декабрь климатически был похож на середину марта. Сегодняшний день был умыт солнцем. Работники коммунальных служб, вооруженные лопатами и граблями, убирали листву и мусор на обочинах. От этого было как-то празднично на душе.

Я живу в Луганске всю свою жизнь и никуда не уезжала прошлым летом, поэтому все перемены в моем городе пропускаю через себя и становлюсь одним целым со своим городом. Мой Луганск — это стук трамваев, которые не ходят сейчас. Это старая, строгая и невероятно красивая часть Луганска, о которой я могу рассказывать часами. Это торжественность здания Филармонии (да-да, работает!), это такие милые и знакомые музеи города — его гордость.

Странное дело, я не считала никогда, что уж очень люблю Луганск, но, пережив с ним то страшное лето 14‑го года, почувствовала себя его частью. Мы с Луганском одной крови, дышим с ним одним воздухом: он — израненный и молчаливый, и я — удивленная и потерянная. Я болезненно обижаюсь, когда пишут плохо о моем городе-труженике. Сколько было заводов и фабрик в Луганске перед войной! Наши ярмарки в День города вызывали искреннее восхищение тем, что умеют делать наши мастера и умельцы. Мы могли не быть патриотами Луганска, но всегда предпочитали покупать продукцию луганских торговых марок за ее качество: двери и окна, костюмы и белье.

Сегодня я горжусь прошлым Луганска, страдаю за его настоящее и очень беспокоюсь о его будущем. Наверное, такие же чувства испытывают люди по отношению к своим близким, когда хотят им добра, но помочь ничем не могут.

11 декабря 2015 года.

«У нас появился Чернобыль»

Я бы хотела обитать на тропических островах. Ездить за хлебом на велосипеде и жить простыми радостями сельского жителя. Встречать солнце из океана и провожать его, сидя на берегу. Может быть, я писала бы рассказы или воспитывала пятерых детей…

Позвонила тетя и поделилась своей идеей фикс: возить сюда иностранных туристов, чтобы они могли на месте разобраться во всем, что с нами происходит. Просила найти контакты гостиниц с водой и узнать цены на жилье.

Когда-то мой приятель ездил в Чернобыль. Спустя много лет он остается под впечатлением от вида растущих сквозь пол деревьев в брошенных домах. Сейчас я сама могу рассказать про свой Чернобыль — после прогулки с сыном всего в 10 минутах от дома. Сегодня там странные и страшные места — заброшенная проходная завода Октябрьской революции, крупнейшего предприятия в городе. Здесь не бывает людей, после таких прогулок мы с сыном приносим в дом тишину. Я ощущаю себя 200‑летней, когда бываю там, потому что еще помню топот сотен ног под окном моей спальни, когда шла на завод утренняя смена. Я помню заводской гудок и переполненный трамвай, на котором заводчане ехали на работу. В начале 90‑х была радость — пустили дополнительный маршрут прямо к новой проходной завода, открытой за рекой. Где сейчас эти люди и где тот трамвай? В сумерках очертания завода постепенно распадаются на пазлы — фурами вывозят металл. В этих местах не бывает детей или гуляющих людей. Это наш с сынишкой Чернобыль, наша зона отчуждения, сквозь которую растут деревья, а прожектора ржавеют на столбах без проводов.

ДРУГИЕ ПИСЬМА