Отец

v_belyavskaya — 27.04.2020

Глава четвёртая
Отец

Сквозь грозы сияло нам солнце свободы,
И Ленин великий нам путь озарил.
Нас вырастил Сталин – на верность народу,
На труд и на подвиги нас вдохновил.

Из гимна Советского Союза

Сколько я себя помнила, отец приезжал к нам раз в месяц, гораздо реже – два. Он всегда появлялся неожиданно вечером, в конце рабочего дня. Он входил, мог иногда с порога дать мне небольшие гостинцы, в основном сладости и цветы – праздничный набор на именины или день рождения. Потом отец проходил в кухню. Ритуал всегда был одинаков: он садился за стол, спиной к окну, закидывал ногу на ногу и просил бабушку или маму налить ему «кофейку» и сварить пельменей. Отец очень любил пельмени, пока мог их есть. Он пил из одной и той же кружки растворимый кофе, больше похожий на молочный напиток со вкусом кофе. Пельмени подавались с водой, в которой варились, и заправлялись сметаной и кетчупом. Мама обращалась к гостю по имени, а за глаза – только по фамилии: «Семёнов».

В молодости отец считался красивым. Но я этого времени, конечно же, не застала. Я помнила его сильно облысевшим, с неаккуратно остриженными седыми прядями оставшихся волос, человеком, близким, скорее, к людям преклонного, чем среднего возраста. Он одевался безыскусно: заношенные джинсы, старая байковая рубашка в клетку, потёртые ботинки – и мне было трудно поверить, что когда-то он кружил головы женщинам, но, вглядываясь в черты его лица (у него был большой нос с горбинкой, придававший ему интеллигентный вид, карие глаза, выразительные скулы), мысленно дорисовывая волосы, выпрямляя спину, одевая в новую одежду, я замечала черты былой привлекательности – в нём было что-то от Челентано – дикая и грубоватая мужественность.

Главной же его приметой были зубы, точнее, их почти полное отсутствие. Это было своеобразное проявление его личности. Мама говорила, что отец боялся зубных и поэтому вообще к ним не ходил. Он покорно ждал, когда выпадут все до одного зуба, и тогда проблемы с ними решились бы сами собой. Сначала его рот в улыбке выглядел, как место взрыва бомбы или миниатюрные древние развалины – это были остатки зубов разной величины. Каждый год отнимал у него по зубу, и последний раз, когда я видела отца, из нижней десны у него торчал лишь один осколок. Отец всё чаще, смущаясь, прикрывал рот рукой, когда говорил, и просил мягкую еду. И я только надеялась, что во время его романа с моей мамой зубы ещё были на месте. Когда отец смеялся, его глаза вдруг становились задорными, словно шутка веселила его самого больше всех – он легко потряхивал головой и слышался сильный шипящий звук: «Шшш-шшш-шшш». Мама утверждала, что я смеялась так же, а мне хотелось верить, что всё же – нет.

Левая рука отца постоянно шелушилась и была чешуйчатой на вид. Время от времени он скрёб её сухими пальцами другой, здоровой, руки, и я не знала, от чего это было, а он напоминал, чтобы руки никто не касался, хотя сам свободно брал посуду, или держался за дверные ручки.

Небрежность и неухоженность отца происходили от его полного безразличия к эстетической стороне жизни. Людей настолько далёких от чего бы то ни было прекрасного я встречала не часто. И как исключение из правила, подтверждавшее это самое правило, было то, что отец писал стихи. Я узнала об этом намного позже, когда однажды он прочитал мне вслух одно из своих стихотворений. Рифма, и вправду, была удачной, но образность и глубина языка отсутствовали. Это были стихи до той же степени, до какой железный дровосек мог бы считаться живым человеком. И, к сожалению, я не знала отца настолько, чтобы, при всей его душевной чёрствости, понять, чем привлекала его поэзия. Во всём остальном, что касалось искусства, он не ценил и не понимал его. Художников называл малевателями, кино почти не смотрел, в музыку не вслушивался. Он знал, что нужно читать произведения великих русских писателей из школьной программы, но исключительно в патриотических целях, а не для духовного развития.

Отец был человеком, который, не веря в бога, чтил православную церковь, её праздники и традиции, уважал народные начала русской жизни и труд рабочих, а также их самих, а всех, кто был озабочен проблемами смысла жизни, судеб человечества, мирами высшими и нематериальными, ни во что не ставил, считал бездельниками и мог в сердцах назвать «буржуями». Его политические взгляды мне никогда не были понятны, я знала только, что отец был свирепо антиамерикански настроен, а любое правительство, к которому применялась категория действующего, критиковал, ворчал на него, но никогда не отвергал полностью. И очень любил серьёзно рассуждать на эти темы, проводя бесконечные и бессмысленные параллели со старыми временами.

Отец никогда не принимал участия в моём воспитании, не гулял со мной, не проводил время. Моей учёбой и здоровьем он интересовался для поддержания разговора и, казалось, не воспринимал меня всерьёз. Я была для него маленьким зверьком, который вертелся рядом, и которого можно было добродушно потрепать по голове, или шутливо ткнуть пальцем в плечо или живот. Лишь однажды, когда я повзрослела и сказала, что хочу стать художником, этот человек с удивлением спросил: «А настоящая профессия у тебя будет?» Я начала возмущённо протестовать и доказывать, что это и есть настоящая профессия – моё истинное призвание. Отец покачал головой и ответил словами одной киногероини: «Делай без чувств!» – он всегда так говорил, когда считал, что я веду себя глупо.

Как относилась я к отцу, что чувствовала к нему? Я помнила его визиты столько же, сколько помнила себя. Мы жили очень замкнуто, и сначала я искренне радовалась незнакомому дяде, который периодически появлялся, разбавляя однообразие привычного мира. Он был чем-то новым, необычным, он говорил иначе, чем мама и бабушка, о других вещах, другими словами – этим он был мне интересен. Когда позже я узнала, что он мой отец, чувства мои смешались. Я видела, что он не воспринимал меня как дочь, никогда не называл дочерью, и я злилась и ненавидела его за это, но в то же время, во мне было другое, совсем непонятное, чувство к нему – странное ожидание и предвкушение. Отец приезжал, и я вглядывалась в черты его лица, пытаясь заметить наше сходство, пытаясь найти в себе его начало. Я словно искала подтверждение, что действительно существую, потому что у меня был отец, что я не была порождением только одного человека – моей мамы. Словно само существование отца хранило тайну и моей жизни, и каждый раз, глядя на него, я хотела убедиться, что я есть.

О детстве отца я почти ничего не знала, также как не знала моих бабушку и дедушку с той стороны – они умерли много лет назад. Мама с осуждением рассказывала, каким равнодушным, бессердечным человеком был мой отец, что даже не ухаживал за могилой своих родителей, похороненных где-то в Москве. Со временем ограда покосилась и почти упала, соседние могилы постепенно наступали со всех сторон, пока ни уничтожили место старого захоронения. У отца была старшая сестра Александра – моя тётя Шура – женщина необыкновенной доброты, воображения и творческой энергии, но одинокая и несчастная, забытая всеми и своим братом. Однажды мама спросила отца, как дела у тёти Шуры, а он беззаботно ответил: «Не знаю, давно её не видел. Лежит, наверное, где-то в канаве, припорошенная снегом» – и засмеялся. Был у него старший брат, погибший ребёнком по пути в Сибирь – их родителей раскулачили и признали врагами народа ещё до войны. Немногие обрывочные знания мои путаются, и я не могу восстановить ход событий: как, например, отец оказался в Москве и смог выучиться на инженера радио-физика. Он был полон разных противоречий, я никогда не знала, что действительно происходило у него внутри. И одно обстоятельство поражало меня больше всего: будучи сыном «врагов народа», потеряв брата по дороге в ссылку, отец страстно почитал Сталина и его режим. Он искренне повторял, что «то» время было лучше. И если я имела неосторожность вступить с ним в спор об истории Советского Союза, он абсолютно терял самообладание и орал, что я ничего не понимаю и вообще не должна говорить на эту тему.

Как прошло отрочество, студенческие годы и следующие за ними двадцать лет жизни отца до знакомства с моей мамой – я не знала. Всю жизнь он был женат на одной женщине, старше его на два года, у них родилась дочь, на десять лет старше меня – моя сводная сестра, которую я никогда не видела, и которая не знала о моём существовании. Этот брак скрепляли практичность и привычка, когда людям удобно вместе без любви. Сослуживцы говорили о моём отце словами его жены, которая работала вместе с ними: «Куда он денется от своего гаража, от своей машины?!» – это был ответ умудрённой женщины на многочисленные слухи о романтических похождениях её мужа.

У отца были только два настоящих увлечения: он всё время ремонтировал свою машину и в течение тридцати лет строил, перестраивал, достраивал и ремонтировал дом в какой-то глухой деревне.

Мои родители познакомились на предприятии оборонной промышленности, когда отца перевели в отделение, где работала мама. Он сразу понравился ей, и, возможно, это была любовь с первого взгляда. Изредка встречаясь с ним глазами, мама мучительно старалась скрыть свои чувства, не могла вступить в отношения с женатым мужчиной, потому как придерживалась строгих моральных принципов. Она даже была знакома с его женой и меньше всего на свете хотела разрушить чужую семью, отняв отца у ребёнка. Она слишком хорошо знала ужас этой боли сама. Но парадокс любви заключался в том, что, если возможно остановить проявления чувств, их возникновение не под силу сдержать никому. Наблюдая за ростом крошечного побега, нельзя заметить в нём изменений, но, оставив, позабыв на время, чтобы вернуться позже, мы находим окрепшее молодое растение. Так и любовь, сначала скрывает своё присутствие, чтобы набраться сил и потом обнаружить себя в мощи, в красоте полноценного чувства. Скучающие коллеги часто обращали внимания на сослуживца, сделав главным предметом своих обсуждений. И до мамы долетали обрывки их разговоров. Рассказывали, что отношения с женой его совсем охладились – их больше ничего не связывало, кроме быта и общего ребёнка, и что он с радостью оставил бы её, если бы было куда уйти. Как могли эти люди знать о закрытом мире другой семьи? Где проходила грань между вымыслом и правдой? Но слухи зародили надежду в душе моей мамы. Сердце легко обманулось и нашло заветные знаки там, где так хотело их отыскать.

Однажды мама проходила за спиной моего отца к своему рабочему месту, а он, неожиданно откинувшись на стуле, прижал её мощной спиной к стене – это было начало. Он сказал, что её новая юбка сразила его. Суровая романтика повседневной жизни была волнующей, такой непохожей на изысканные ухаживания кинороманов. Теперь мама верила, что они будут вместе. Отцу льстило, что в сорок с небольшим он ещё мог понравиться женщине, гораздо младше его. Это была последняя, отчаянная попытка удержать ускользавшую молодость – желание сиюминутного наслаждения, на смену которому скоро пришло бы неумолимое и естественное увядание жизни. С самого начала мои родители говорили на разных языках, кивая в знак понимания и согласия, до тех пор, пока игра ни наскучила одному из них. Мой отец был не способен любить, но мама не могла допустить эту страшную мысль и до последнего утешалась обманом. Кто виноват в том, что случилось, если их цели никогда не составляли единое желание?

Родители были вместе, а потом родилась я, и отец уже не мог разобраться, как случилась эта трагическая ошибка, как невинное увлечение вышло из-под контроля и навсегда связало с людьми, которых он предпочёл бы никогда не знать. Он скрывал факт моего рождения, никогда не допуская даже крошечного намёка на родство со мной, словно сохраняя дистанцию, он как бы подтверждал, что в его жизни нет места для нежеланного ребёнка. Угрызения совести, тем не менее, не давали ему жить спокойно, и поэтому небольшая денежная помощь моей маме, которую он, как алименты, платил каждый месяц, стала его откупом. Отец лгал жене, с которой, конечно же, остался, лгал дочери и, как огня, боялся, что когда-нибудь правда откроется. Он не мог быть с нами, но и не нашёл достаточно наглости и жестокости, чтобы оставить навсегда – все эти годы он вёл двойную жизнь. Наверное, это была ужасная жизнь, лишённая покоя, жизнь, в который призрак прошлого ни на минуту не оставлял его.

Отец не был сознательным мерзавцем в том смысле, в котором бывает вероломным хитрый злодей, лишь инфантильным, нерешительным человеком – эти качества, со временем, превратили его в обыкновенного труса, который боялся проявлять инициативу, искать смысл жизни или чем-то выделяться из большинства. Он тихо плыл по течению, захватывая лишь то, что было рядом и не требовало усилий для обладания. Много людей, подобных ему, рождались, учились, получали профессию, создавали семьи, в положенный срок уходили в отставку и умирали, потому что так было заведено. Они все – пассажиры одного поезда, исправно доставлявшего их в пункт конечного назначения, по пути совершавшего положенные остановки. Такая жизнь не требовала напряжения ума или метаний души – гарантия стабильности заменяла счастье. И мой отец был человеком большинства, лишённым страстей и мечтаний о больших свершениях.

Продолжение в следующей главе...

Оставить комментарий

Популярные посты:

megaflop

Серёжка

annika_fluffy

Домик в селе Казарь, Рязанская область.

imgsrc_ru

Фото от 9174337478: Куяшкино.

vg_saveliev

Не ждите, что Трамп станет разваливать ЕС и делить его с Россией

matsam

Утреннее

katia_lexx

Масляная тарелка - французский еженедельный журнал

e_kaspersky

Высокогорные созерцательности плато Альтиплано.

inna1903gr

Весна

• Ранее
• Архив