Олег Навальный: «Меня не ломали, не били. Я был селебрити»

Вышла книга Олега Навального «3½» (издательство Individuum). Именно столько, три с половиной года, он провел сначала в Бутырке, потом в орловской колонии. Номинально — за экономические преступления, а фактически его взяли в заложники.
— За эти три с половиной года вы сталкивались с политзаключенными?
— Не могу оценить, насколько они действительно политзеки. В лагере знал местного коммуниста, который против чего-то там выступал, а потом его поймали с «травой». В орловском СИЗО сидит датчанин, свидетель Иеговы (организация запрещена в РФ. — Ред.). Какие-то люди сидят за репосты. Были чуваки, которые говорили, что мы тоже боролись с системой, но, насколько я могу судить, это просто мелкое жулье из местной власти или около власти. Они тоже хотят себя позиционировать как политзэки. Когда попадаешь в тюрьму, к тебе сразу идет куча чуваков, они примерно знают, кто такой Навальный и что такое правозащита, и начинают жаловаться, что их неправильно осудили. Но в реальности все сложнее. С другой стороны, меня тоже не на митинге взяли. Формально это экономическая статья.

— Какие политические взгляды у зэков, что они говорят о властях?
— Они дико против режима, считают его несправедливым. Ты попадешь в место, где тебя должны исправлять.
По идее, в этом месте закон должен соблюдаться идеально, а там адское беззаконие. Все видят, как выбиваются показания, как берут взятки. Это и не по законам, и не по понятиям.
Они говорят: «Мы понимаем систему, где есть закон.
Я совершил преступление и за это сажусь. А могут посадить
вообще ни за что, подкинуть наркотики, правил никаких нет».
Конечно, они не будут уважать такую систему. С точки зрения понятий
эта власть непорядочная и уважением пользоваться не может.
— А что скажете об охране?
— Они не понимают, как исправлять преступников, и считают, что их нужно наказывать. Сотрудники спрашивали меня: «Зачем ты вписываешься за зэков? Там же педофилы, там чуваки, которые наркотики продают детям». Я против педофилов, против тех, кто продает детям спайс. Но когда насилие и унижение человеческого достоинства оправдывают тем, что есть какие-то педофилы, теоретически существующие… Так только говорится, что бьют педофилов, на самом деле бьют всех подряд. Они искренне считают, что единственный способ заставить зэка вести себя в их понимании нормально, — это бить его. Определенная девиация у них происходит, конечно, но никто не считает себя садистом. Все уверены, что совершают благое дело.
— А как они попадают в систему? Почему вообще эту странную профессию выбрали?
— Говорят, что идти больше некуда, работы нет, а здесь пенсия через 12,5 года: «Вот доработаем до пенсии и уйдем». С одной стороны, это правда, а с другой, какая же это правда? Здоровенные чуваки получают 25 тысяч, работая в охране, в режиме. Это выход? Был там такой Андрей, огромный парень, на нем пахать можно. 21 год, выше меня на полторы головы, косая сажень в плечах. И вот он сутки через трое работает инспектором в помещении камерного типа, открывает кормушки, раздает еду. То есть занимается абсолютно идиотской работой, дебильной. Это огромная армия дармоедов, половину из них можно уволить и никто не заметит.
То есть занимается абсолютно идиотской работой, дебильной. Это огромная армия дармоедов, половину из них можно уволить и никто не заметит.

— У Навальных семейная тема — коррупция. Алексей пишет о том, как это происходит на воле, вы — о коррупции в тюрьме и на зоне. Сходства есть?
— Так ли коррупция распространена в тюрьме, как на воле? Абсолютно. Если есть деньги, ты можешь иметь все, что хочешь. Для меня, например, были откровением телефоны. В любой зоне, даже в самой страшной, «красной», будут люди с телефонами. Кого удивишь тем, что гаишник берет взятки? А вот телефон в тюрьме для человека, не сталкивавшегося с таким раньше, это странно и удивительно.
— Регулярно мы читаем в прессе о людях, которые попали в тюрьму случайно, просто потому, что операм надо было палки срубить. Сидят в жутких условиях, подвергаются пыткам. Это правда?
— Невиновных и случайно туда попавших не больше 1—2 процентов. Но ведь пытают не только их.
Просто блатной, которого мучают, никому не интересен, хотя это не меньший беспредел и ужас. Люди думают: «Ну они же преступники. Конечно, плохо, что их пытают, но они же типа плохие».
Когда в Карелии избивали Дадина, это, с точки зрения общества, была
другая история, потому что он-то просто вышел с плакатиком, а
смотрите, что с ним делает система. И все начинают возмущаться.
Хотя это суперлайтовый пример по сравнению с тем, что происходит на
многих зонах. Есть истории очень страшные.
Пытать нельзя никого. Или давайте договоримся, что мы
преступников по таким-то категориям будем бить, пытать и отрезать
им носы. Вперед! А если договорились по-другому и записали это в
конституции, нужно договоренности выполнять.
700 тысяч совершили преступления против 140 миллионов, и страна на это отвечает гораздо более тяжким преступлением. Все общество это видит, все знают, но никто ничего не делает. Это молчаливое пособничество.
Если рядом с вами кто-то убьет человека, а вы не донесете, вы станете соучастником преступления. У нас 140 миллионов соучастников.
