Один таинственный вассал всю свободолюбивую цивилизацию Запада породил

uborshizzza — 02.04.2018


Некоторое время тому назад у Андрея Илларионова обсуждали статью Даниила Коцюбинского.
Имя и фамилия данного гражданина, как и его писания, отдают чем-то архаичным и иностранным, но на деле он наш современник и соотечественник. Родился в Ленинграде в 1965 году в семье психиатра. Окончил истфак ЛГУ. Преподает, сотрудничает с различными либеральными СМИ.

Вначале текст, несколько сокращенный.

«Главной цивилизационной характеристикой Европы является её правосознание. Европа – это тип отношений власти и общества, с одной стороны, и различных социальных групп и отдельных индивидуумов между собой, с другой. В этом и заключается главное отличие Европы (и шире – «Запада») от всех остальных цивилизационных проектов как прошлого, так и настоящего. В том числе от ближайшего восточного соседа Европы: России.


Специфика европейского гражданско-правового и политико-правового проекта заключается в том, что в основе европейской политической культуры, сформировавшейся в период Средневековья, лежит принесённая древними германцами идея «своего права», в дальнейшем ставшая основой развития Европы по либерально-демократическому пути.

Современная Европа выросла не из античного и христианского начал. По крайней мере, эти факторы не были определяющими. Ни знаменитое римское право, ни христианский догмат о «свободе воли Рим не спасли. Европа выросла из древнегерманской традиции «своего права» (о чём по сей день напоминает девиз на британском гербе: «Мой Бог и моё право», отсылающий, помимо Неба, также к базовой древнегерманской «земной» ценности»).
В основе «своего права» лежит априорное убеждение в том, что у каждого человека, независимо от того, кем он родился – королём (вождём), аристократом или простолюдином – есть некие неотъемлемые права. Иными словами, есть «своё право». То есть, не то право, которое человеку кто-то «дал», не дарованное (октроированное) властью. А такое право, которое присуще человеку от рождения, согласно тому статусу, которым он обладает. Статусы, разумеется, в ту древнюю пору могли быть различными (особенно по мере развития и усложнения древнегерманских обществ), но важно подчеркнуть то, что в рамках каждого статуса было что-то неотъемлемое. А именно: жизнь, достоинство («честь») и собственность.

Никто не имел права покушаться на жизнь свободного древнего германца, независимо от того, на какой ступени социальной лестницы он находился. Никто не имел также права покушаться на его честь и его имущество. На этих трёх китах были основаны все т.н. варварские правды – многочисленные кодексы древнегерманских законов, одной из версий которых явилась и Русская правда, привнесённая норманнами на славянско-финно-угорские земли.

В принципе, свободолюбие и определённое уважение, как мы бы сегодня сказали, «к правам человека» присуще большинству варварских обществ.

Отличие древних германцев от всех прочих варваров заключалось в том, что они сумели адаптировать свободолюбивую варварскую философию к формату цивилизации. Они смогли превратить варварскую идею «своего права» в государственное правосознание. Германские варварские королевства и возникшие затем на их основе государства строились по невиданной до тех пор в человеческой истории договорно-правовой модели. В рамках этой модели нижние и высшие «этажи» властной пирамиды вступали между собой в свободные договорно-правовые отношения. То есть свободолюбивая «жилка» древних германцев и их потомков была до такой степени сильной, что в итоге позволила народам построить со своими правителями «горизонтальные» политико-правовые отношения.

Этот тип правосознания, который вырос из древнегерманского и лёг в основу феномена «феодальной лестницы» (зародыша будущей либеральной демократии), исходил из прямо противоположного: все со всеми заключают договоры. (Само слово «феод» означает право собственности на землю, основанное на договоре вассала и сеньора). А что такое договор? Это, прежде всего, равенство обязательств обеих сторон. Вассал обязан был служить сеньору, ходить с ним на войну и помогать ему советами. Но точно так же сеньор должен был выполнять свою часть договора – защищать своего вассала и оказывать ему иные формы покровительства. Если же возникал конфликт, созывался суд пэров (то есть равных) и решал, какая из сторон была неправа. И если король был неправ, то он терял права сюзеренитета по отношению к своему вассалу. И феодал мог после этого, сохранив свой феод, заключить договор с другим сеньором.
Идеалом нравственного поведения средневекового европейца было уважение чужого «своего права», а также строгое соблюдение добровольно взятых на себя обязательств.

Именно на основе феодальной договорно-правовой этики в дальнейшем развились и европейское городское самоуправление, и первые сословно-представительные учреждения, и, в конечном счёте, либерализм и конституционализм. Именно древняя феодальная («рыцарская») этика легла в основу европейской морали, которая в её русской версии известна сегодня под названием «интеллигентность». Европейская этика – это априорное уважение другого человека просто потому, что он человек, а не потому, что он «начальник» или «посланец начальника».


Итак, Европа – это цивилизация правовая. Она основана на презумпции того, что у каждого человека есть право, которое никто более сильный, в том числе власть, не может отнять.

Русская цивилизация («Россия») основывается на прямо противоположном. А именно, на торжестве силы над слабостью, где право является инструментом, которым манипулирует сильный. То есть право есть, оно прописано, но действует лишь тогда, когда это выгодно сильному. В первую очередь – самодержавной власти. Когда же сильному невыгодно, право перестаёт действовать, поэтому можно считать, что его нет. И это тоже – своего рода фундамент цивилизации.

Как структурировалась «русская матрица», о которой сегодня активно рассуждают историки и культурологи? Она структурировалась в несколько этапов, ключевым из которых стало монгольское вторжение.
В основе того определяющего влияния, которое смогли оказать монголы на значительную часть Руси, лежала исходная славянская уязвимость. Она довольно хорошо видна, если сравнить, условно говоря, национальный характер (хотя, конечно, никаких наций в ту пору ещё не было) древних славян – с теми же древними германцами.
Если мы возьмём самые ранние (из сохранившихся) описания древних славян – византийские – то увидим, что в поведении славян выделялись несколько особенностей.

Византийцы отмечали, что, в принципе, славяне любят свободу. Но сразу возникает вопрос: почему же тогда сперва в греческом, а затем в латыни и остальных европейских языках именно слово «славянин» стало синонимом (позднее – омонимом) слова «раб» - σκλάβος (склавос), sclavus, slave, esclavo etc.? В чём причина такого парадокса?

А причина – в том, что, как отмечали те же византийцы, любя свободу, славяне не очень умело и не очень отчаянно, «не до конца» за неё сражались. То есть они избегали открытого боя. Они не стремились «геройствовать». У них вообще не сложилось культа «героя-воина». Как свидетельствуют византийцы, славяне предпочитали нападать из засады, устраивать ловушки (например, разбрасывали ценные вещи или провиант и нападали из укрытия на врага, который начинал эти «трофеи» собирать). При вторжении противника на их территорию славяне старались спрятаться и затаиться, иногда подолгу находясь под водой и дыша через камышиные стебли-трубочки.

К чему вели такие особенности славянской военной культуры, догадаться несложно. Если ты недостаточно хорошо воюешь, ты либо гибнешь, либо приспосабливаешься к тем, кто воюет лучше. Славяне, как правило, выбирали второе. Отсюда – огромное их количество на невольничьих рынках раннего средневековья (что и привело к появлению рабской коннотации общеславянского этнонима). Отсюда же – и многочисленные примеры продолжительного существования славян под гнётом тех или иных завоевателей.

Настоящая уникальность русской политической культуры, которая имеет ордынские истоки, заключается, в том, что русская элита внутри Орды структурировалась как «рабская элита», или как «элита второго сорта», – в отличие от элит других не европейских обществ, включая саму Орду в её, так сказать, татарской части.

Что касается самих монголов, то они отнюдь не были носителями рабской морали и не сознавали себя «холопами», хотя и обязаны были беспрекословно подчиняться императору или хану. В отличие от русского дворянского ополчения, которое, как свидетельствует Сигизмунд Герберштейн, зачастую убегало с поля боя и в XVI веке (точно так же, как когда-то убегали древние славяне), татарская конница, как правило, держалась стойко и сражалась упорно.
Одним словом, ордынские татары (в широком смысле этого слова – включая потомков монголов, булгар, кипчаков, а также другие степные народы, непосредственно подчинявшиеся сарайскому хану) существовали в ощущении своей «первосортности». Их элита, соответственно, ощущала себя «первосортной», поскольку над ней не было ещё какой-то другой элиты.

А русские князья ордынской эпохи были холопами, которым выдан «ярлык».

Приезжая в Орду и возвращаясь оттуда, русские князья именовали себя «холопами». Они были обязаны выходить пешком навстречу не только хану, но любому его посланнику, и вести разговор, «стоя у стремени». В итоге модель поведения как самих князей, так и того боярского класса, который на них ориентировался, структурировалась не по тем принципам, по которым должна, по идее, структурироваться этика высшего сословия в любом традиционном обществе. Ведь что главное для аристократа? Честь. У разных обществ представления о чести, конечно же, могут быть разными. Но принципиальное отличие любой чести – в том, что она – дороже жизни. Главное для аристократа – не выжить любой ценой, но любой ценой утвердить свою честь и своё моральное превосходство. А какая главная задача холопа? Выжить, притом любой ценой. Приспособиться. Угодить начальству – и задавить подчинённого так, чтобы он не мешал угождать начальству. Ну, и по возможности, ещё как-то обогатиться за счёт подчинённого, опять-таки любой ценой.


В эпоху Орды на Руси сформировалась «трехуровневая» модель социума, которую условно можно уподобить тюремной. Высший уровень («тюремное начальство») – ханы, которых позднее сменили «свои» самодержавные правители различных модификаций. Следующий уровень – привилегированные заключённые («авторитеты»), или «государевы холопы». Третий, самый нижний уровень («терпилы») – «сироты», которыми непосредственно помыкают «государевы холопы».

«Российская матрица», коротко говоря, это – самодержавие. А точнее, самодержавно-холопское двуединство, где самодержец – это единственный политический (точнее, тиранический) субъект, а все остальные – это политические объекты (холопы) разных уровней.


Описанная выше самодержавно-холопская модель общества, основанная на системе «двойного рабства», стала социально-политическим фундаментом русской цивилизации.

Русская элита в эпоху Орды усвоила не аристократическую, а плебейскую модель поведения. «Плебейская элита» – это элита, которая не держит слова, не заботится о народе, которая занята только своекорыстным выживанием «любой ценой». Для которой народ, эти несчастные «сироты» – просто «скот», «быдло».

Классическая рыцарская этика обязывала аристократа защищать крестьян, женщин, вообще всех слабых, нуждавшихся в защите. И уж тем более рыцарь был обязан оказывать покровительство нижестоящему (тому же крестьянину), если он заключил с ним договор.
В России ничего подобного «рыцарским идеалам» не возникло и, как мы понимаем, возникнуть просто не могло. Вместо этого возник не аристократический, то есть рабско-плебейский тип аристократической этики, который, в свою очередь, оказался «скопирован» и гротескно заострён моралью «низов». В итоге возник вполне самостоятельный и исторически уникальный феномен российской «цивилизации ресентимента» – самодержавно-холопской гражданско-политической системы, основанной на рабской морали «сверху донизу».

Здесь стоит чуть более подробно пояснить, что такое ресентимент. Сам этот термин впервые использовал Фридрих Ницше, обозначив им «рабскую мораль».

Ресентимент – «гремучая смесь» из комплекса глубоко внутренне противоречивых и в то же время «органически» дополняющих и катализирующих друг друга психологических качеств.
Прежде всего, это жгучая ненависть раба к хозяину – к тому, от кого раб всецело (либо хотя бы морально) зависит.

Далее. Это декларированное презрение к ценностям господина, оборотной стороной которого является тайное стремление завладеть этими ценностями. Иными словами, это иссушающая душу перманентная зависть...
При этом, когда, например, некоторые российские государственные деятели, выказывая презрение к Западу и ратуя за полную независимость российской экономики от него, при этом размещают на эту тему записи в Твиттере со своих айфонов, общество в большинстве не видит в этом ничего нравственно парадоксального. Дело в том, что общество к этому исторически адаптировано и просто не допускает мысли о том, что можно вести себя как-то по-другому. Согласно имплицитным установкам ресентиментного социума, это нормально, когда мы «думаем одно, говорим другое, а делаем третье», ибо «так мы выживаем, так мы побеждаем». «А что, надо, что ли, бегать по улицам и правду кричать? Если ты так делаешь, ты просто городской сумасшедший и ты ничего не добьешься в этой жизни в рамках тех правил, которые здесь установились». Поэтому демонстративная ложь, согласно канонам «рабской морали», является не чем-то аморальным, а просто нормой выживания.

Продолжением лживых свойств ресентиментной морали является также ложное смирение, стремление прикрыть свою слабость утверждениями о своей доброте и отзывчивости, которые оборачиваются агрессивной жестокостью и бессердечием, как только у носителя «рабской морали» появляется повод столкнуться с кем-то более слабым. Особенно, если этот более слабый в прошлом был тем сильным, которому «человек ресентимента» рабски зависел. Отсюда же – присущая «рабской морали» жажда реванша (вариант – имитации реванша).

И, наконец, в этот перечень следует включить фундаментальную неудовлетворённости собой (в терминологии Ницше – «нечистую совесть»), порождающую напряжённые поиски «козла отпущения», а также стремление к «стадности» (снимающей моральную ответственность с индивидуума за его безнравственные поступки) и к иррациональной агрессии («бунту бессмысленному и беспощадному»)…

Тотальное торжество банальной прагматики, убив в русской ментальности аристократические начала и породив феномен травмирующей «нечистой совести», в то же время обернулось колоссальным успехом российского государства как самодовлеющего геополитического проекта.

…Москва сумела одолеть «татар» и рвануть вперед по пути безудержного державного роста потому, что, за исключением своей жёсткой приверженности православию и самодержавию (что обеспечивало устойчивость, управляемость и цивилизационное самовоспроизводство системы в любых, самых экстремальных условиях), во всех остальных вопросах готова была копировать более успешных соседей.

Конечно, в рамках описанной выше ресентиментной морали это копирование неизменно сопровождалось декларацией своего превосходства над «лютерами», «латинянами», «сыроядцами», «басурманами», «пиндосами» и т.д. Однако на практике массированное подражание заграничным образцам (западноевропейским, греческим, османским, американским и т.д.) осуществлялось на всём протяжении московского, петербургского и советского периодов российской истории. В значительной мере оно сохраняется по сей день.

В этом – в безграничной способности к подражанию чужим образцам (военным, техническим, культурным) – и заключается главная сила прагматической плебейской этики, которая, как уже было сказано выше, стала в итоге двух с половиной столетий пребывания под ордынским ярмом, этикой русского общества в целом. Цивилизация ресентимента готова к усвоению всего того, что помогает ей выживать и побеждать любой ценой, невзирая ни на какие моральные табу и самоограничения.

Как показала практика, это позволило российскому проекту вполне успешно развиваться практически вплоть до конца XX века. В то же время, как особенно наглядно показал тот же XX век, оборотной стороной успеха «цивилизации ресентимента» стали изломанные судьбы и массовые психологические травмы огромного числа людей. При этом особенно вирулентными, травматичными и трудно опознаваемыми оказались ресентиментные переживания, связанные с «нечистой совестью». То есть с неспособностью человека признаться самому себе в том, что он поражён «стокгольмским синдромом» и вынужден «добровольно» идентифицировать себя с властью-террористом, готовой в любой момент растереть его самого в лагерную или какую угодно другую пыль…».

Для тех, кто не въехал. Коцюбинский противопоставляет западную и российские цивилизации, описывая одну как основанную на правосознании, а другую на рабстве.

Сразу хочется спросить, почему сравнение идет по разным параметрам? Логично бы было: одна правовая – другая неправовая; одна - свободная, другая – рабская.

Разве рабство не может быть введено законом? Разве свободные люди не могут не заморачиваться правом?
Ну, ладно.

Итак, цивилизация Запада возникла из феодальной иерархии: «вассал моего вассала - мой вассал»; «один неведомый вассал ворота замка обоссал» и т.д. А изюминка феодальной иерархии в том, что она была договорная, т.к. основывалась на праве, а не на том, что один феодал захватил земли, объявил их своей собственностью, а тех, кто на этих землях жил, сделал своими вассалами. Ведь был же выход у людей: не хочешь быть вассалом данного сеньора – иди нафиг с пляжа.

Собственность в Европе всегда была священной: никто не мог взять, да и отобрать чужую землю, дом, жену – только по заранее составленному договору.

А, главное, все они были такие рыцари-прерыцари! Женщин, детей и крестьян очень-очень защищали, а сами такие в бархате, да в латах, да в шлеме с перьями… А кругом - замки, дамы в красивых платьях, лебеди, единороги...Шарман!

Ну, а в деревне Гадкино все наоборот. Никаких перьев в шлемах, никаких замков, никакой красоты, никакого уважения к женщинам, а одна грубость, как всегда. Чтобы стишок сочинить, да на мандолине сыграть под балконом – не дождешься, а все только: «Жена, щи!». Эх!

А все зло произошло из-за монгольского ига. Наша элита вместо того, чтобы вступить в договорные и правовые отношения с феодалами и вассалами вступила, прямо скажем, в противоестественные отношения с татарами. Те их, короче, сделали холопами. Во как!

Русские, т.е. древние славяне, в отличие от древних германцев, были второсортным народцем, который не умел драться за свою свободу, а всегда из трусости перед всеми пластался. Лучшее, что могли придумать - это засесть под водой, дыша через соломинку. Но долго ли так просидишь? Кто не задохнулся, тот вынырнул и сдался.
Поэтому все рынки древности были заполнены славянскими рабами.

Оттого и татары русских легко одолели. Татары-то - ничего себе были, храбрые, почти, как немцы.

Ордынцы гнули русских князей, а русские князья – всех остальных русских. Когда Орды почему-то не стало, место хана заняли русские цари. Вся аристократия считалась холопами царя, и все простые люди тоже.

Став самостоятельным государством, русские принялись воровать идеи и достижения культуры у других народов. Так наворовали себе кое-что, но остались трусливыми чмошниками.

Сидит себе с придуманным в США айфоном за неизвестно кем придуманным столом на неизвестно кем придуманным стуле и пишет придуманными финикийцами, греками, и св. Кириллом персонально буквами на неизвестно кем придуманным русском языке гадости про священных американцев. Ни стыда ни совести!

Русский – это рабский, трусливый, бездарный, лживый, вороватый, а главное, очень неуверенный в себе человек с нечистой совестью.

Хорошо, что среди нас живут такие титаны духа, как Даниил Коцюбинский, который может нам все это разъяснить.


В верхнее тематическое оглавление
Тематическое оглавление (Идеологические размышлизмы)

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив