Очернил героя?

radulova — 29.03.2012 Продолжаю читать записи Шумилина "Ванька-ротный". Автор умер еще в советское время, и его воспоминания, конечно, тогда никто бы не рискнул публиковать. Хотя их все же читали в издательстве и даже составили отписку-рецензию - так положено было. Но не об этом речь. Воевал Шумилин под командованием генерала Березина. И красной нитью через все его повествование проходит презрение и откровенная ненависть к этому генералу. Понятно, что окопники никогда штабных не жаловали. Но "Ванька-ротный" был свидетелем слишком многих ошибок Березина, которые, как он утверждает, стоили солдатам жизни. И даже не ошибок, а откровенного издевательства, самодурства.


(Слева - фото лейтенанта Шумилина. На фото справа - генерал Березин (в центре)

Считается, что Березин погиб в 1942 году. Простые солдаты гибли миллионами, а генералы все же погибали редко, поэтому имя Березина чествовали особо. Во Владимире, Красноярске и городе Белый улицы названы в его честь. Ему поставили обелиск. Но я так и не нашла достоверной информации о том, при каких обстоятельствах он погиб. И погиб ли? Впрочем, может ли быть что-то достоверное, когда случилась такая неразбериха - окружение? Шумилин утверждал, что Березин "в мае сорок второго года бросил свое гвардейское войско и скрылся, поставив немцам в плен восемь тысяч солдат".

У советской пропаганды была другая версия: "В боях с германскими полчищами генерал-майор Березин проявил себя как большевистский командир Красной Армии, освоивший современные методы войны. 12 января 1942 года Президиум Верховного Совета СССР наградил генерал-майора А. Д. Березина орденом Красного Знамени. А 17 марта того же года 119-я стрелковая дивизия была преобразована в 17-ю гвардейскую, о чем на второй день писала «Правда». В июне 1942 года генерал-майор А.Д. Березин был назначен заместителем командующего 22-й армией... А 2 июля гитлеровцы перешли в наступление. Они обрушили на нашу оборону огромной силы удар. Некоторые части оказались в окружении. С ними был и генерал Березин. Он указывал им пути отхода, организовывал круговую оборону, намечал места прорыва, организовывал тех, кто потерял управление. Генерал Березин погиб. В одном из документов есть официальная запись, сделанная 22.9.1942 г.: «Не вышел из окружения». В том же документе есть еще одна запись от 28.4.1944 г.: «Исключен из списков Красной Армии как пропавший безвести в боях против немецко-фашистских войск в 1942 году». Так считалось до 1966 года, до тех пор пока группа ветеранов 17-й гвардейской стрелковой дивизии не выехала в город Белый и не занялась установлением судьбы Березина. В результате тщательных поисков, рассказов живых участников и свидетелей тех боев было установлено предположительное место захоронения Березина. Похоронили его, по всей вероятности, партизаны".

Все - предположительно. Предположительно там был похоронен человек в генеральском мундире. Предположительно это был Березин. Но захоронение находится в Демяхах южнее города Белого, а это уж очень далеко от хутора Мяты, где, якобы, в последний раз видели генерала. В сторону Демях прорывались группы под командованием и командира 381 сд, и майора Горобца. Фамилия генерала Березина там не упоминалась. Тем не менее, могила и обелиск Березину есть, все как положено. И это противоречит воспоминаниям какого-то там "Ваньки-ротного".

Возможно, Шумилин совершил жестокий наговор. Или ошибся. А может, ротный просто терпеть не мог генерала и решил перед смертью написать эдакие фальшивые воспоминания, в которых то и дело сбивался чуть ли не на крик: "Люди, вы не знаете правды! Вам ее некому рассказать, потому что почти не осталось свидетелей! Вы читаете мемуары штабных крыс, а они войны не видели! Они врут!". В запале ветеран мог оговорить генерала, не исключено. Может быть, на самом деле Березин жалел своих солдат, следил, чтобы они не голодали и не помирали почем зря. Может, он жил и умер как герой. Собственно об этом и написано немало - о герое-генерале. Но записи лейтенанта Шумилина теперь тоже известны читателям, и по поиску "Березин" в его тексте можно многое найти.

...Несколько лет тому назад мне попалась книга М.И. Щедрина "Рубеж великой битвы". Он был в то время Начальником штаба 31 армии, в которую входила наша дивизия в декабре 41 года. Ничего похожего, на то о чём пишет Щедрин, под Марьино не было. Ни в какую контратаку немцы не ходили и наши полки не отбрасывали. Война - это 800 расстрелянных в упор из зениток солдат 11 декабря под Марьино и двое случайно оставшихся в живых свидетелей этого кровавого побоища на снегу. Щедрин М.И. основывался в своей книге на донесениях, которые поступали из дивизии. Но ни Карамушко, ни Шершин и Березин не знали, что там произошло. Роты остались одни с глазу на глаз под наведенными стволами немецких зениток. Все, кто бросились бежать, были ими расстреляны. Человеческие тела рвались на куски. Вот Вам один эпизод из тысяч.
Война это не только кровавое месиво, это постоянный голод, когда до солдата в роту доходила вместо пищи подсоленная водица, замешенная на горсти муки в виде бледной баланды. Это холод на морозе и снегу, в каменных подвалах Белого, когда от льда и изморози застывает жизненное вещество в позвонках.
Война это как раз то, о чём не говорят, потому что не знают. Из стрелковых рот, с передовой вернулись одиночки, они молчат, и их никто не знает! Разве знает Комитет ветеранов войны тех людей, что прошли через роты и исчезли во время войны. Живы они или погибли? Кто они и где остались лежать?
Напрашивается вопрос. Кто из оставшихся в живых может сказать о людях воевавших в ротах? Одно дело сидеть под накатами подальше от передовой, другое ходить в атаки и смотреть в упор в глаза немцам. Войну нужно познать нутром, прочувствовать всеми фибрами души. Война это совсем не то, что написали люди, не воевавшие в ротах. Они были на фронте, а я был на войне. Я, например, за зиму сорок первого года один раз ночевал в нетопленой хате с выбитыми окнами и дверью. Война для Карамушки прошла стороной. На памяти у него остались натопленные избы, баньки с парной, податливые хозяйки, сало, консервы и водка взахлёб, у крыльца ковровые саночки с жеребцом, который грызёт удила и брызгает слюной.

...А вообще, сколько бы мы не отшагали отвоёванной у немцев земли, вся она была на счету у Карамушки и Березина. Их стрелы на картах стоили того, а наши жизни и кровь в счёт не ставились. Я шёл с солдатами впереди, командир полка ехал с обозом сзади в ковровых саночках, а Березина на дороге я даже не видел. На этих холмах находились наши окопы и проходили наши передние траншеи. Здесь убивало наших солдат. Многих оставили мы здесь, на Бельской земле. Теперь на этих местах появились дома и новые улицы. Улицам дали новые имена. Одна из них носит имя Березина, человека недостойного, виновного во многом (в разгроме нашей дивизии, в результате чего в окружение попала 39 армия и 11 кав. корпус) и перешедшего на сторону немцев.

...Немцы были не дураки, они не стали занимать пустой и холодный подвал. Им в голову не пришло, что в каменный обледенелый подвал можно посадить живых людей и заставить там сидеть целую зиму. Наш генерал рассуждал иначе и велел посадить туда полроты солдат. Не думайте, что я тогда был недоволен своим генералом. Совсем наоборот. Я верил ему и всем, кто вокруг него крутились. Я тогда всё принимал за "чистую монету". Надо, значит надо! Для родины, за советскую власть мы на всё готовы! Генерал воткнул полроты живых солдат в ледяную каменную могилу, и рука у него не дрогнула, когда он подписал такой приказ. Немцы никак не предполагали, что русские заползут в обледенелые стены склада и останутся там на всю зиму. Разве считал Березин своих солдат живыми людьми! Внутри было пусто, голый пол и обледенелые стены. Ни печей, ни труб. Морозильная камера, склеп, могила для живого солдата. Я обращался несколько раз в батальон и непосредственно в полк с просьбой выдать на роту железную печку. Но её так и не прислали до самой весны. Солдатам, это было непонятно. Лёжа на полу, они корчились от холода. В подвале стояли часовые. Тот, кто сменялся с дежурства, |немедленно| устраивались спать. Сон на некоторое время избавлял людей от мыслей, от холода, от голода и мук. Камень не только излучал страшный холод, он пронизывал человека до самых костей. От него ломило суставы, болели впадины глаз. Холод [своим] остриём подбирался к позвоночнику. В позвонках застывала живая костная жидкость.
Если солдата пытались будить, то побудка начиналась с расталкивания и пихания. Солдата долго трясли, приподнимали от пола, только после этого он открывал глаза и удивленно смотрел на стоявших над ним солдат. Из памяти у солдата от холода всё вылетало.
Когда лежишь на боку на |ледяном| каменном полу, то застывает половина лица и вся нижняя часть тела. Она не только застывает, она немеет. И когда тебе нужно встать, пошевелить ты можешь только одной половиной. Рот и лицо перекошены, шея неестественно согнута |на один бок|. Лицо выражает гримасу страдания и смеха.
Рот и лицо искривились, как будто человек передразнивает вас. Хотя каждый, кто это видит, понимает, что это всё человеческие муки, а вовсе не гримасы и злоба, которую можно увидеть на сытых и довольных лицах |физиономиях наших тыловиков, батальонных и полковых|.
Холодным стальным обручем ледяной холод давит на голову, в висках |появляется| страшная ноющая боль. Глазные яблоки не шевелятся. Если я хочу посмотреть в сторону, я поворачиваю туда всё тело. Потом, окончательно встав на ноги, начинаешь ходить по подвалу. Так постепенно оттаиваешь и подаёшь свой голос.
Все двадцать солдат в подвале напрягали свои последние силы, но никто не роптал. Великий русский народ! Великий русский солдат! |А там, в тылу, наши начальнички жевали куски свиного сала, прихлебывая наваристым бульоном|.
Некоторых солдат приходилось менять совсем. Появлялись больные и раненые. Их по одному отправляли на льнозавод. Как огневая опорная точка, наш подвал никакой особой ценности не представлял. Он был во всех отношениях, для нашей обороны не удобен. Он был далеко выдвинут от основной линии обороны. |Находился в оторванном положении от неё|. Каждый выстрел из узкого подвального окна в сторону немцев оборачивался, для нас каждый раз новыми потерями своих солдат.

...Однажды с рассветом пулеметчик сержант Козлов встал за пулемет. Он решил осмотреть полосу обороны немцев. Сегодня он особенно изучал ее. Накануне ночью на тропе погиб пулеметчик. Он ночью шел в подвал с коробкой патронов и нес запасной ствол для "Максима". Сержанта привлекло одно место, на теперешней улице Кирова, где немцы вдоль улицы ставил новый забор. Решив отомстить за погибшего друга, он тщательно установил на пулемете прицел и дал в сторону немцев длинную очередь. Трое немцев повалились сразу. Сержант Козлов сделал паузу в стрельбе и стал наблюдать, что будет дальше. Через некоторое время к убитым подбежали еще трое. И когда он был готов уже нажать еще раз на гашетку, по амбразуре ударили сразу два немецких пулемета. Сноп искр и огненных пуль ворвались в подвал. Сержант не успел отскочить от пулеметного щита, очередной удар свинца рикошетом зазвенел щитом пулемета. Как перебило ему горло, никто не видел. От самой челюсти до ключицы горло у него было вырвано, его словно отрезало от шейного позвонка. Сержант отвалился от пулемета, и кровь из горла хлынула во все стороны. Грудь и лицо его были залиты кровью. При выдохе с клекотом и хрипом кровь выливалась наружу, над дырой пузырилась красная пена. Кровь текла по груди и стекала на пол. Солдаты бросились к нему, пытаясь забинтовать. Но он замотал головой и сорвал повязку. Он ходил по подвалу, хрипел и истекал кровью. Дикие умоляющие его глаза искали среди нас поддержки и умоляли о помощи. Он метался по подвалу, мотал головой и безумным, раздирающим душу взглядом, остолбенело смотрел каждому в глаза. Никто в подвале не знал, что делать.
— Иди на льнозавод! — показывая на боковое окно, говорили ему солдаты.
— Ты здесь обескровишь, погибнешь! Иди! Возможно, пройдешь! — сказал я ему.
Он слышал наши голоса, понимал, о чем мы говорили. Оборачивался каждый раз и одним взглядом заставлял умолкать говоривших. Солдаты цепенели от ужаса. Сержант умирал у нас на глазах. Он умирал страшной мучительной смертью. Через некоторое время он подошел ко мне и рукой показал на пистолет, что висел у меня на ремне. Он просил, чтобы я пристрелил его из пистолета, прекратил его страшные мучения.
— Что ты, милый! — воскликнул я, — Я не могу этого сделать! На, возьми сам и иди куда-нибудь в дальний угол, только не на глазах это делай. Я не могу! Ты понимаешь, не могу! Я не прощу потом себе этого всю жизнь!
Сержант все слышал и все понял, но пистолета у меня не взял.
— Вылезай наверх и иди на льнозавод! Немцы сейчас спят, за тропой не смотрят. Спокойно пройдешь! Слушай, сержант! Это твой единственный шанс! Иди во весь рост и ничего не бойся.
Но он снова замотал головой. Он не решался выйти наверх из подвала. Он не хотел. Он чего-то боялся. Боялся он не смерти. Она уже стояла у него перед глазами. Он боялся выстрелов. Страшился расстрела. Он храпел и брызгал кровью, он метался по подвалу взад и вперед. Через некоторое время он ослаб, ушел в дальний угол, притулился там и затих. К нему никто не смел подойти. Каждый понимал, что он умирает, что жизнь покидает его, уходит медленно и навсегда.
Он истекал кровью и никто не мог ему помочь. Он был одинок в своих муках и страданиях. К вечеру старшина Панин (командир стрелкового взвода) поднялся с пола и пошёл в дальний угол посмотреть на него. Сержант сидел в углу, откинув голову к стене. Открытые, полные тоски глаза его были уже неподвижны. Он умер от потери крови. Как можно было его спасти? Как можно было помочь этому человеку? Сержант Козлов погиб на глазах у людей, страшной мучительной смертью.
Где его могила теперь никто не знает. Жалко только, что улицу, где погиб этот храбрый солдат, лицемерно назвали именем предателя Березина, который летом сорок второго года сумел всю дивизию загнать немцам в плен. Загнал и скрылся в неизвестном направлении. Березин тогда подставил под удар не только 17 гвардейскую дивизию, которая полностью была захвачена в плен, он помог немцам одним ударом расправиться с 39 армией и 11 кавкорпусом. Березину за эти выдающиеся заслуги перед немцами наши идиоты в городе поставили обелиск.
И во всем этом виноват Шершин. Чтобы обелить себя, он после войны начал возвеличивать Березина. Шершину поверили, поставили обелиск.
Мне жалко молодого пулеметчика, который погиб в открытом бою лицом к лицу с врагом, с которым тогда сражались в городе белом. Там погибли многие, кто действительно с оружием в руках стоял насмерть в холоде и голоде. Не могу понять только одного, почему память об этом предателе ценится здесь выше, чем отданные жизни и страдания простых солдат, ротных офицеров, который действительно здесь воевали за нашу Русскую землю.

...Левее нас, от нашего края берега к самой деревне поднималась лесистая гряда. Заснеженный лес поднимался на самый бугор и доходил до крайних домов почти вплотную. Вот где можно совершенно незаметно войти в деревню! И когда я с представителем полка вышел на рекогносцировку местности, мне указали, когда я заикнулся на счёт этой гряды, — Березин приказал деревню брать развернутой цепью по открытой низине!
— Ты поведёшь роту по открытой местности так, чтобы тебя с НП батальона было видать! — Ротой в лес заходить запрещаем!
— Странно! — сказал я.
— Что тут странного? Дивизия приказала, — ты должен исполнять!
— Почему я должен пускать людей, как живые мишени под немецкие пули? Почему нужно солдат подставлять под явный расстрел? Когда по любому уставу я должен использовать скрытые подходы к противнику! — не успокаивался я.
— Не выполнишь приказ, пойдёшь под суд трибунала!
Представитель полка собрался уходить, а я никак не мог успокоиться. Почему они приказали не заходить мне с ротой в лес? Ведь это дураку понятно, что лесом можно подойти к деревне буквально на пять шагов, а потом навалиться всей ротой. Что-то тут не так! Лес не заминирован! Чего они темнят? "Тебе приказано вести разведку боем! — вспомнил я слова представителя полка. — Мы будем о ходе твоего продвижения докладывать в дивизию по телефону! Березин хочет лично знать каждый твой шаг!". Им не важно, сколько погибнет на открытом поле солдат! На то и война, чтоб солдат убивали! Главное, чтоб полковое командование видело, как встанет и пойдёт под пули солдатская цепь.

...Первый пробный удар немцев — и Березин в один день потерял целый полк. А что будет потом? Как пойдет дело дальше? Березин настойчиво, беспощадно и с упорством насаждал в дивизии боязнь расплаты и страх, а за самовольное оставление позиций — неотвратимое возмездие и кару судами и расстрелами. Он думал, что сумеет запугать ротных офицеров и солдат и на страхе удержать их на месте. Он думал, что они умрут под бобами и танками, а его, Березина, приказ не нарушат. Он думал, что немцы в наступление пойдёт, как мы через Волгу, сплошной жидкой цепью, и оборону полков построил в одну линию по деревенской прямолинейности. Теперь он получил сполна за самоуверенность и недомыслие.

...Я печенкой чувствовал, что не надо спешить, что не надо поддаваться его уговорам. Немцы без танков не сунутся сюда. А танки на пожарище, на огонь не пойдут. Появись мы сейчас на другой стороне, попадись мы на глаза своему начальству, если все другие успели смыться и разбежались, нас обвинят в развале обороны полка, нам припишут начало разгрома. В такой ситуации нужно найти дурака или рыжего. "С мельницы сбежал? Да! Бросил свою позицию? Бросил! Полк, отбиваясь, понес из-за вас огромные потери! Люди погибли из-за вас, паникеров!" На меня свалят всю вину за трусость! Не возьмет же на себя ответственность командир полка. Он в окопах не сидел, оборону не держал, от немцев не отбивался. Сейчас, именно сейчас, штабным и Березину нужно было найти жертву и покончить с этим делом. Генерал будет сам рыскать по кустам, чтобы поймать простачка и сунуть его под расстрел, чтобы самому оправдаться. Сегодня я снова и еще раз убедился, кому вручены сотни и тысячи жизней наших русских солдат. Я снова убедился как во главе с командиром полка вся свора штабных разбежалась с перепуга. Они спасали шкуры и были способны только объедать своих солдат, подставлять их под танки и пули. А чтобы смертные не роптали, их по всякому пугали и страшили. Теперь вся эта полковая шушера бросила своих солдат и разбежалась по лесам. Я, конечно, не знал, что это была генеральная тренировка перед еще большим по масштабам бегством. Сегодня я видел, как на большом пространстве без единого выстрела немцы забрали в плен целый гвардейский полк солдат. Фронт дивизии на всем участке был открыт. Немцы запросто, даже без танков могли двигаться дальше. |Передовая линия попала в плен, тылы полка разбежались в панике|. Немцы нигде не встречали сопротивления.
— Уйти с мельницы мы всегда сумеем, — сказал я громко, чтобы слышали все — И ты меня, Петя, не торопи. Приказа на отход ты не имеешь. |На той стороне нас уже ждут, чтобы выловить и на деревню послать. "На" — скажут — "лейтенант, папироску покури". Беломором угостят. "Кури, кури спокойно! Потом гранаты возьмешь! Вот выкуришь, тогда и давай на деревню! Танки гранатами рвать! Пойдешь, свою вину кровью оправдаешь!" Эти всю войну чужой кровью воюют. Наверняка сидят в кустах на той стороне. Они дурачков хотят наловить. Им все равно скольких. Двоих, пятерых или десять. Они и двоих на деревню могут послать. Это им сейчас очень нужно.

...Я спокойно посмотрел на генерала Березина. Он стоял в трех шагах от меня. Я рассматривал его лицо. Раньше я видел его мимоходом, с расстояния. Теперь он стоял передо мной. Меня почему-то приказ взять Демидки не испугал, а даже наоборот, придал мне уверенности и спокойствия. Кто этот человек, который посылает нас на смерть. В лице его я должен найти что-то огромное и непостижимое. Но ничего особенного я в этом худом и сером лице не увидел и не нашёл. И даже, откровенно говоря, разочаровался. Он был с первого взгляда похож на деревенского мужичка. На лице какое-то непонятное тупое выражение. Он приказывал, и мы беспрекословно шли на смерть!
Капитан стоял и ждал указаний генерала, а два автоматчика-телохранителя, выпятив груди вперед, довольные своим положением, смотрели на нас, на людей с передовой, с превосходством. Две группы людей стояли друг против друга, чего-то ждали и настороженно щупали друг друга глазами. И линия раздела между ними невидимо проходила по земле.
Генерал смотрел на нас и, видно, хотел определить, способны ли мы взять Демидки и выбить немцев из деревни. Уж очень нас было мало. И артиллерии никакой. Как так случилось, что сам он бегает по кустам вокруг Демидок? Заставил его немец кружить и петлять по кустам. Докатился до такой жизни, что самому приходится собирать солдат и посылать их на деревню с пустыми руками. "А где же командир полка? Где наш комбат Ковалёв?" — мелькнуло у меня в голове. Теперь генерал убедился, что командир полка и комбат, и их замы и помы бросили своих солдат и в панике разбежались, кто куда попало. Генерал стоял и шарил глазами по кустам в надежде поймать ещё с десяток солдат и послать их на Демидки.
Солдаты, лежавшие в кустах, были собраны из разных подразделений. Тут были и посыльные и связисты. В общем, настоящих солдат стрелков здесь не было. Два политрука сидели рядом на пригорке. Они, видно, сумели уйти из своих рот до начала бомбежки. Роты и командиры рот попали в плен. Командирам рот от своих солдат бежать было нельзя, им грозил расстрел за оставление позиций. Генерал и предупредил всех, что он будет смотреть за ходом атаки.
— Будете сидеть под бугром, живыми вы на этот берег не вернетесь! И не возражать! — прикрикнул он.
Всем стало ясно, что их послали на верную смерть. Выйти из-под крутого обрыва на том берегу и пойти по открытому полю, значит попасть под пулемётный огонь. На зеленом поле до самых Демидок ни канавы, ни кочек тогда не было. Все сгорбились, съёжились от генеральских слов. У моего Пети побелело лицо, задвигались губы. Дороги назад никому не было.
Мы переправились на плоту и вышли под обрыв крутого берега. Генерал с автоматчиками и капитаном остались на том берегу. Никто из сидевших под обрывом и из тех, что смотрели за нами с того берега, не знали, что немецкие танки из деревни ушли. Все думали, что они там, стоят за домами. В голове у всех было одно: что пришла пора рассчитаться и проститься с жизнью. Никто вины на себе не чувствовал.

...Капитан, тот, что вышел ко мне тогда навстречу с Шершиным, тоже сидел в лесу. Шершин исчез на третий день после моего доклада генералу. Его куда-то увезли.
— А где Шершин? — спросил капитан.
— Увезли на машине в штаб фронта.
— Что слышно о Березине?
— Березин говорят у немцев. — Всех беспокоит один вопрос, когда командующий вынесет своё решение? Когда начнут формирование нашей дивизии? Если бы появился Березин, то с этим вопросом не стали бы тянуть.
— Не обольщайте себя капитан! Березин здесь никогда не появиться.
— Это почему?
— Ему не меньше расстрела дадут.

...Березин не испытывал страха, когда восемь тысяч солдат попали в плен к немцу под Белым. Он боялся, что его расстреляют. И поэтому он прикрылся солдатской шинелью и ушел в сторону города и больше его никто не видел. А на командном пункте штаба армии его поджидала машина с людьми из контрразведки. Им было поручено взять его и увести куда надо. Я был в Белом, знаю многих кто там погиб, но кроме фамилии Березина, как будто он там один воевал, других имен гвардейцев отдавших свою жизнь нет. Но факты упрямая вещь, они сами за себя говорят.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив