Общепит

maria_amor — 13.07.2012

А может, это никогда и не случилось...
Может, я никогда не выходила в сад на рассвете...
О, мой Кинерет, ты был или мне снился сон?..
Поэтесса Рахель

...Один из самых неприятных моментов в кибуцной жизни – это одинокие походы на обед. С ужином, как правило, проблем нет – мы с Рони приходим вместе, и наш стол моментально заполняется его друзьями. В стальных лоханях на раздаче каждый вечер одно и то же: оливки, помидоры, огурцы, красные перцы, лук, творог «коттедж», сметана, вареные яйца, в сезон появляются авокадо с собственных плантаций, иногда столовая балует ломтиками «желтого» сыра – неубедительным подобием швейцарского. За ужином вся компания сосредоточенно измельчает овощи, сотворяя общий на весь стол знаменитый израильский салат. Ребята шутят, смеются, а я сижу на почетном месте – рядом с Рони.

Но без него плохо. По утрам я маскирую свой страх перед столкновением с коллективным питанием под рабочее рвение - забегаю в столовую лишь на минуту, намазать хлеб творогом, и несусь в пошивочную мастерскую, пить кофе уже на рабочем месте, под рассказы Эстер, ветеранки кибуцного движения, участницы героической истории Эрец-Исраэль.
- Сначала мы жили в первом кибуце страны - в Дгании, а потом с мужем основали вот этот наш Гиват-Хаим. Осушали болота, строили дома, пахали, сеяли...
- Эстер, так в Дгании вы, наверное, знали поэтессу Рахель? - трогательные, грустные песни на ее стихи - душа страны.
Эстер поджимает губы.
- А что, Рахель, Рахель! Конечно, про озеро Кинерет она красиво писала, но работница из товарищ Блумштейн была никудышная – вечно больная, туберкулезница. Только детей заражать!
- На всякий случай ее наши гуманные социалисты из своей Дгании взашей выперли, - уточняет работающая с нами бывшая учительница Пнина.
- А Моше Даяна помните?

- А что Моше Даян-то? Две руки, две ноги, два глаза - ничего особенного в нем не было... - небрежно роняет Эстер, ровня героям.
- Не то, что наша Эстер! – язвительно шипит Пнина.
- Когда кибуц Гиват-Хаим разделился на «Йехуд» и «Меухад», так с теми, кто в "Йехуд" ушел, мы на веки-вечные все отношения порвали! - приводит пример похвальной принципиальности основательница Земли Израильской.
Я слышала о размежевании, и по сей день поселение Гиват-Хаим «Йехуд» стоит по другую сторону дороги от нашего «Меухада».
- А из-за чего произошел раздел-то?
- Как из-за чего? – Старушка всплескивает руками. - Они поддерживали партию Мапай, а мы – Мапам!
- И что, с одной буквой разницы двумя рабочим партиям уже было не ужиться?
Эстер хватается за плоскую грудь, где все еще горят идеологические страсти:
- Мапайники изменили социалистическому лагерю! Они стали поддерживать западный блок! Что же, мы должны были молча смотреть, как они посылают лекарства в Южную Корею?
Меня, оказывается, забросило в кибуц, созданный несгибаемыми сталинистами.

За время исторического экскурса наступает время обеда. Рони, как и большинство мужчин, работающих в поле, обедает в тени ангара, и мне приходится топать в столовую самостоятельно. О том, чтобы сесть, как возможно, хотелось бы, одиноко и независимо у окна, опереть на соусники раскрытую книжку и спокойно наслаждаться своим свободным временем, и речи нет. С таким же успехом можно нацепить себе на лоб гордое сообщение: «Со мной никто не хочет говорить!». Плохо явиться к полным столам, когда уже не к кому подсесть, но самый неприятный вариант - появиться в столовой чрезмерно рано, до того, как образовались «свои» столы. Собственного магнетизма на то, чтобы привлечь компанию, мне не хватает. Я пытаюсь оттянуть время, задумчиво бродя у лоханок с рисом и курицей. Но сколько времени можно нагружать поднос? В конце концов, приходится где-то устроиться первой. И потом с затаенной неловкостью наблюдать, как появляются знакомые ребята, и как некоторые, старательно уперев глаза вдаль, проходят мимо моего столика, образуя позади веселые группы. Иногда рядом рассаживается чужая компания, и приходится деловито завершать свой обед, делая вид, что не слышишь и не слушаешь не обращенных к тебе разговоров.

Всего ужасней те пятничные вечера, когда Рони занят на дежурстве. Девушки каждый третий или четвертый выходной дежурят в детских домах и в столовой, чтобы люди всегда были сыты и дети присмотрены, а мужчины - в коровнике, в индюшатнике, и на любых других горячих участках хозяйства.
Все праздники и еженедельный приход царицы-субботы справляются в кибуце с большой помпой: пусть не читается ни единая молитва, не совершается омовение рук, не преломляется хала, не пьется вино, не кошерна пища, зато происходит «замена религиозного смысла праздника национальным наполнением» - Рош-а-Шана превращается в простой еврейский Новый год, Шавуот – в праздник урожая, Песах – в исход евреев из диаспоры... Легче всего с Ханукой - победой над греками, но и остальные, менее податливые даты, включая Судный День, все же обеспечивают вескую причину поесть, повеселиться и отдохнуть.
Только Эстер принципиально выходит на работу в Судный День:
- Бога нет! – убежденно заявляет она. - А значит, и никакого страшного суда тоже не существует! Так что праздновать нечего!
И довольная неопровержимой логикой своего довода, воинствующая атеистка бесстрашно прихлебывает йогурт и осторожно жует вставными челюстями предварительно растертый вилкой банан, демонстративно оскверняя пост назло раввинам, религиозным предрассудкам, и прочим средневековым мракобесиям, несовместимым с прогрессивным обликом социалиста-кибуцника.

Нынешние поколения не сплошь убежденные богоборцы, в праздничные вечера все наряжаются, и семьями и группами сходятся в торжественно освещенную и украшенную столовую. Оказаться в такой день неприкаянной немыслимо. Я прилагаю унизительные усилия, чтобы заранее договориться прийти в столовую с кем-нибудь из знакомых.

Сегодня я одна, но за столом первого ряда сидит Рути, воспитательница, с которой я успела недолго поработать в детском саду. Вскоре к нам подсаживается её муж, Аарон, типичный кибуцник – высокий, мускулистый, загорелый. Он начинает расспрашивать где я жила, да когда приехала, да что делает моя мама...
- А в Израиле тебе нравится?
Это спрашивают абсолютно все израильтяне, с таким любопытством, как будто мое мнение решающее. Но я уже знаю, что им просто очень хочется услышать хорошее о своей стране от тех, кто жил еще где-нибудь, даже если это «где-нибудь» – Советский Союз. Мне и в самом деле нравится, с того сентябрьского дня, когда меня впервые ослепило яркое израильское солнце на иерусалимских камнях, я попробовала вкусный ананасовый йогурт и углядела в витрине на улице Яффо женское кружевное белье.
- А в кибуце?
Тоже. Нравятся розы и газоны, жизнь на природе, бассейн, разъезжать на велосипеде, быть вместе с Рони, нравится напряженность существования в гуще людей, в постоянном общении, в этот момент нравится даже борьба за место в компании во время обеда... Особенно нравится уверенность в будущем: отработала свои восемь часов в мастерской, и ты – свободный человек, никаких забот: не надо беспокоиться, хватит ли денег, не надо сдавать никакие экзамены, не надо волноваться - удастся ли жизнь...
- Конечно, - довольно кивает головой Аарон, - у нас очень высокое качество жизни!..
Об этом высоком качестве жизни все толкуют постоянно. Создается впечатление, что кибуцники несколько приуныли от того, что в городах у людей теперь и квартиры больше, и образование выше, и все доступнее машины... Городские все чаще ходят в рестораны, и за границу ездят не в порядке общей очереди, устанавливаемой общим собранием. Наш главный, и почти единственный козырь – бассейн, не в силах перевесить все эти блага. Но несколько положений остаются по-прежнему незыблемыми – в кибуце очень хорошо растить детей, кибуцная молодежь – костяк армии, сами кибуцники – соль земли, и здесь царят всеобщее равенство и порука. Поэтому гиват-хаимники упорно противопоставляют жестокой прозе цифр дохода на душу населения облагораживающую поэзию кибуцного «качества» жизни.

Весь ужин я увлеченно болтаю с Аароном, счастливая стремительным расширением своих знакомств.
На следующий день, узрев дружественную воспитательницу, я бодро шагаю к ее столу, но Рути почему-то кисло смотрит в сторону, и говорит:
- Извини, у нас занято, я обещала занять место для Анат и ее мужа, и Гая... и всей нашей компании...

Залившись краской, подбираю поднос и пересаживаюсь, но есть не могу – из глаз потоком льются слезы, и остановить их не получается. Кажется, все смотрят на меня. Бросаю проклятый обед, и выскакиваю из столовой.

Сохранено