обреченные на наследие. наши бабушки. часть 1

kornienko_anna — 05.07.2013 Текст корявый из-за того, что записан на диктофон с моих слов. Надеюсь, что вы, дорогие друзья, простите мне мою сбивчивую речь J
Вступление
Хочу сказать, что, наверное, я немного с негативом смотрю на то, что происходит и происходило, из-за своей профессиональной деформации. Поскольку ко мне люди приходят с проблемами, с радостью люди ко мне не приходят. Поэтому я конечно в краешке, в глубине души понимаю, что есть те, кто не сталкивался с такими проблемами, но они как-то и не очень мне попадаются в жизни. Так что если вы, дорогие друзья, будете, например, внутренне не соглашаться с тем, что я говорю, или  вам будет казаться, что в вашей жизни все было организовано и устроено по-другому, то я думаю, что будет здорово, если вы будете этим с нами делиться, чтобы мы видели обе стороны. В чем-то было действительно очень плохо, но поскольку мы все тут, мы все выжили, то, благодаря именно чему-то хорошему, благодаря именно позитивным вещам, которые бывают во все времена.
Почему мне кажется важным эмоционально посмотреть на обстановку послевоенного общества? Когда я смотрю на своих родителей изнутри своей семьи, в первую очередь я вижу свои детские обиды и проблемы в отношениях с родителями. Когда я смотрю на боль военного и послевоенного поколения, на жизнь моих бабушек и моих родителей на фоне общей обстановки в стране, то мне становится проще посмотреть на них как на отдельных от меня людей, которые жили до меня и эта жизнь повлияла на то, какими они стали и как они со мной обращались. Тогда у меня появляется шанс их понять, а когда понимаешь другого, то с ним становится проще общаться.
Хорошее упражнение есть на эту тему, которое мы делаем на группе «Все о моей матери». Написать историю детства своей мамы – в какой семье она родилась, в какой обстановке. Когда рассказываешь об этом, начинаешь видеть свою маму чуть с другой стороны. А если еще и участники группы делятся своими переживаниями по поводу истории жизни твоей мамы, то происходят удивительные вещи – разные чувства поднимаются. Не те, что мы привыкли испытывать к своим мамам.
Я буду говорить про четыре поколения
1. Бабушки. Я начала с точки войны, поскольку это наше ближайшее окружение, и когда я начинала писать, я подумала, что про военное поколение даже не очень говорится «дедушки», потому что очень много дедушек осталось на войне. И я поэтому специально назвала это поколение «бабушки», потому что на нашу жизнь, и на жизнь наших родителей в основном влияла, конечно, женская половина. Хотя у меня, например, при этом оба дедушки были живы. Но когда у меня мама спрашивала:  «Что же, почему же, разве они на тебя не повлияли?». Я говорю: «Слушай, да я их видела раз в год.» Они, конечно, были живы, но со мной никак, в общем-то, не контактировали. Не знаю, как у вас.
2. Наши родители… я поколением наших родителей называю, скорее, тех, кто родился от 50-х до примерно где-то 65-х годов. То есть с таким вот разлетом. Это как раз самый такой активный период, когда начались коммунистические стройки, когда были сначала постройки гидроэлектростанций, потом это был БАМ. И при этом постоянные жилищные строительства, практически во всех городах строили кварталами. Общенародный единый порыв.
3. Наше поколение. Мы попали в эпоху перестройки, мне было в 1991 году 15 лет, то есть как раз весь мой подростковый период прошел на витке вот этого слома. То есть за нашу жизнь получается, что мы прошли три смены государственного строя: социализм, перестройка и капитализм. Это, конечно, не могло не отразиться на нас, на том, какими мы стали.
4. Наши дети. Хочу и буду говорить о том, как воспитание детей в соответствии с теорией развития Ньюфелда может помочь нам остановить передачу военной травмы дальше в поколения. Не знаю как вы, но я до сих пор 9 мая ощущаю вот эту глубокую боль потери наших бабушек. Мне кажется, что это еще в нас сидит до сих пор, еще не прошло.
Наши бабушки.
Я думаю, что совершенно очевидно для всех для нас, что война - это такая колоссальная травма потери, о чем как раз отлично Людмила Петрановская написала. По-моему, практически в каждой семье кто-то погиб или серьезно пострадал на войне. Вот, собственно говоря, моя бабушка. Она вышла замуж в сорок первом году, зимой. И летом сорок первого она уже была беременна. И моя тетя родилась в декабре сорок первого года, в эвакуации, в какой-то глухой деревне. А ее муж, у него была бронь, они были оба такие серьезные инженеры. Но для него просто невозможно было по каким-то внутренним причинам остаться в стороне, и он пошел добровольцем на фронт. Они чуть больше полугода вместе были. Он был альпинистом. Он попал в Крым, в тот кошмар, что творился вокруг Севастополя, и пропал без вести практически сразу же. И бабушка ждала его до 1954 года. Не могла никак смириться - а вдруг вернется? Потому что было же… Люди же возвращались даже после похоронок. И все вокруг ждали, что - а вдруг, а вдруг вернется, а вдруг это он… И в 1954 году она уже вышла замуж второй раз. Да. Родился мой папа.
Мне кажется те, кто остались в живых, они остались вот с этим ужасом пережитым. Моя бабушка рассказывала мне про войну как про историю своей любви. Но она никогда не говорила мне о трудностях эвакуации, о том, что они видели это количество смертей, о том, что тогда происходило. Про штрафбаты, про насилие с нашей стороны стали говорить дай Бог в 90-е годы. А они же видели тогда, что происходило. И молчали. В психотерапии не зря считается, что травмирует не только само событие, но в большей степени – невозможность обсудить его с кем-то и разделить свои чувства.
Так вот, непрожитое горе, вот это вот замалчивание того, что было. Вот простые даты. Первый фильм «Судьба человека», и второй «Летят журавли» - это пятьдесят шестой, пятьдесят седьмой год. То есть это уже 10 лет после Победы. Книги вообще только в шестидесятых начали появляться. А День победы широкомасштабно отпраздновали в первый раз в 1965 году.  Это спустя двадцать лет после Победы. И вот эти вот десять, пятнадцать, двадцать лет – молчание на уровне государства. Не было такой обстановки, такого места, где можно было бы про войну поговорить, то есть каждый, кто пережил вот все эти ужасы, он держал их в себе. Конечно, это отражалось. Я вот думаю, если бы у меня 20 лет не было возможности говорить о том, что меня травмировало – мне даже трудно представить, как это возможно.
И дети, которые родились в это время, дети же очень улавливают эмоциональный фон. Когда идет такое молчание и горе, такое колоссальное горе. И это называется, с точки зрения психологии, застревание на стадии отрицания. Потому что шок послевоенный спал, но поскольку не было возможности проговорить свое горе, как-то выразить его, обсудить, пережить… То вот эти двадцать лет, они, конечно, мне кажется, самый колоссальный след оставили на жизни тех, кто тогда, в тот период жил. Ну, и, безусловно, не стоит забывать и про тяжелый быт, и про лишения, да, и про то, что вообще же была полная разруха.
Мне кажется, что вот такой условный девиз, наших бабушек – это жизнь ради лучшего будущего детей. То, ради чего они сражались, выживали, чтобы дальше было лучше. Такой внутренний душевный порыв. То, что позволяло терпеть лишения. Идея коммунизма конечно насаждалась сверху, но ведь хорошая же идея была, жаль, что не жизненная.
Нынешнее непонимание между поколениями «бабушек» и современных детей и подростков, как мне кажется, диктуется не только разрывом в достатке и бытовых условиях. Но и в том, что сейчас мы учимся больше думать о себе, а тогда это просто никому и в голову не приходило. Мотивы и порывы были совсем другие.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив