О вещих снах

augean_stables — 09.08.2024

В 1937 году, на пике террора, Пришвин вернулся к идее написать о строительстве Беломорканала как о глубоком историческом и философском проекте переделки природы и человека:

«12 июля. Петров день. Начал работу над книгой „Канал“, надеюсь выжать из нее все соки, какие в ней есть».

Он понимал, что такая книга будет актом насилия над собой: «С этим каналом я как писатель, в сущности, сам попал на канал, и мне надо преодолеть „свою волю“…» Он добавил: «А я попал невинно…»

Книга «Канал» была его личным трудовым лагерем, в котором Пришвин работал над «перековкой» себя.

В течение всего 1937 года дневниковые записи о ходе работы над «Каналом» соседствуют с хроникой другого проекта: Союз писателей строил в центре Москвы кооперативный дом, оснащенный по последнему слову бытовой техники. Многие писатели добивались привилегии получить квартиру в Доме писателей (считалось, что он строился по указу самого Сталина). Пришвин вступил в эту борьбу, несмотря на отвращение. Он понимал, что место в Доме писателей прямо зависит от места писателя в сталинской иерархии («Тренев пишет пьесу по личному поручению Сталина и Вишневский тоже, отчего и вселились»).

Пришвин все еще жил с женой в Загорске, в деревенском домике, без водопровода и канализации, однако с годами такие условия стали для него физически тяжелы. Кроме того, Пришвин начал переоценивать идею убежища:

«Квартира в Лаврушинском против Третьяковки начинает казаться безумной мечтой о тихом убежище в горле вулкана. И тем не менее расчет совершенно правильный: убежище возможно только в самом горле…»

В течение всего года в дневнике записи о строительстве «моего канала» (понятие, совмещавшее книгу «Канал» и проект перековки себя в процессе писания книги) и строительстве квартиры были параллельными. В августе 1937 года квартира была готова. Вопреки первоначальному плану, Ефросинья Павловна осталась в Загорске: их брак не пережил перемен. Шестого августа Пришвин записал в дневнике: «Вот наконец желанная квартира, а жить не с кем».

Эти события развивались в обстановке усиливавшегося террора, которую Пришвин фиксирует в дневнике: 25 октября 1937 года он записал, что все «активные» люди в Загорске арестованы; 25 декабря — слух о том, что арестован он сам. Однако вопреки его ожиданиям он оставался на свободе.

В сентябре 1938 года, после месяца, проведенного в лесу, на охоте, Пришвин записал еще один ужасный сон:

«22 сентября [1938]. Охота мне дорога из-того, что я работаю ногами и не думаю, но все, что пропущено, в голове потом является сразу с такой силой, какой не добьешься в правильной жизни. <�…> Кошмарный сон, — будто бы среди множества людей я как в лесу, заваленном сучьями в три яруса: люди вплотную везде вокруг и даже подо мной. Я плюнул туда вниз и, взглянув туда, в направлении плевка, увидел, что два доктора режут кому-то толстую ногу. Я вздрогнул и ахнул от ужаса. „Вот барчонок какой, — раздался голос снизу, — неужели еще не привык?“ И я, сконфуженный, поправился очень ловко: „Я не тому ужаснулся, что человека режут, а что я, недоглядев, плюнул туда“. И тут я заметил, что всюду по серым, лежащим на земле людям перебегают большие крысы. Одна и по мне поперек прошла по животу, другая ближе, и я даже отпихнул рукой. И вдруг она остановилась и глянула на меня страшно, готовая броситься, и я понял, что она сейчас находится в своих крысиных правах, имеющих силу перед правами человека, и я смертельно обидел ее, и обиженная крыса может сделать со мной что только ей захочется…»»



Из книги Ирины Паперно "Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения"

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив