О петербуржцах и москвичах

silverina1 — 21.04.2024 Петербуржцы — все без исключения люди сумасшедшие. Не надо даже спорить, не надо. А если перед вами петербуржец без чудинки, без странного блеска в глазах, без предложений вот прям сейчас поехать неизвестно куда, неизвестно к кому, то это стопроцентный самозванец и обманщик, без раздумий гоните его обратно в Череповец и смейтесь, смейтесь вслед подлому притворщику. Вам удалось его раскусить!



Сумасшествие петербуржцев, впрочем, заразно. Даже те, кто не родился в городе Петра, но пожил там какое-то время, подхватывают этот вирус и тоже начинают сверкать глазами, тащить вас по морозу и ветру к набережной Фонтанки и рассказывать всякие небылицы о себе и своих бесконечных знакомых. Лечение тут может быть одно — срочный и безоговорочный переезд в Москву. В столице быстро этим чокнутым становится не до разговоров и гаснут безумные огоньки в их мутных глазах.

У москвичей же свое развлечение. Периодически им надоедают офисы, коворкинги, старбаксы, парки горького, эвенты, бизнес-завтраки, приезжие, толпы в метро, дорожные пробки, открытия-закрытия, премьеры хорошо забытого старого, гараж, симачев, шаурма. Им хочется Европы, но чтобы дешево и по-русски. Тогда москвичи выкупают «Сапсан» и едут в Петербург оставлять после себя дурную славу. Они желают развлечений, едва нога ступает на Площадь Восстания, но тут их сразу же сбивает с толку помешательство местных жителей. Все развлечения, а конкретно бары, доступны лишь с шести вечера, за редким исключением — с четырех, а некоторые и вовсе открываются только в семь, да и работают не каждый день. Это ли не признаки безумия? Москвичу, привыкшему к возможности напиться в общепите в любое время суток, это всё, естественно, кажется дикостью, недоразумением, плохим менеджментом, ух, он бы вас всех здесь, бездельников, было бы только время!

Ну ладно, промучился москвич до открытия баров — сбегал в Эрмитаж, попутно сделал дежурную фотокарточку на Дворцовой, пробежался по Невскому, пронесся по набережной Мойки, тут жил Пушкин, да-да, понятно, и дальше — галопом до Русского музея, но мимо, мимо, скорей! И вот к шести он уже на Рубинштейна, запыхавшийся, беспокойный, уставший, садится за столик, чтобы, наконец-то, начать выпивать и сорить деньгами, восхищаясь дешевизне коктейлей и харчей, — собственно, ради этого москвич и приехал. Но и тут его подкарауливает всеобщее петербургское безумие — официант не спешит, повар тормозит, администратор тупит, — всё как в замедленной съемке, а москвич-то уже разогнался, ему еще за вечер в пару мест надо успеть, кровь бурлит, сердце колотится. Ух, он бы вас всех, бездельников! Вот бы вы все забегали!

Но петербуржцы бегать не умеют, это факт. Они даже в метро вниз по эскалатору никогда не бегают. Если вы вдруг увидели, что кто-то все-таки бежит, то будьте уверены, это либо москвич опаздывает в Кунсткамеру, либо это самозванец из Череповца.

Некоторые петербуржцы настолько слетают с катушек, что уже не в состоянии скрывать свой недуг. Тогда они закутываются в пуховое одеяло, надевают шлепки и идут морозным январским утром в «Полушку» за пивом «Невское», там завязывают долгий и бессмысленный диалог с кассиршей о тщете всего сущего, цель которого — создать за собой равнодушную очередь из таких же психов, только мельче калибром. О горе похмельному москвичу, попавшему в эту «Полушку»! Он никогда не выйдет оттуда прежним. Всё его естество будет требовать справедливости и возмездия, он будет стоять, переминаясь с ноги на ногу, и всем своим московским нервным лицом, охваченным одновременно пятнадцатью тиками, выражать крайнюю степень раздражительности. Он переполнится праведным гневом. Но очередь никогда не поддержит его одиночный бунт. Никто не оборвет на полуслове чокнутого в одеяле и шлепках, никто не сделает замечания кассирше, у всех в головах мирно плещутся воды Невы, звучат стихи Бродского, плавно льются звуки второй симфонии Стравинского, — и некуда спешить, у каждого в кармане Вечность.

«Да я бы вас всех!» — думает москвич, стрелой вылетая через полчаса из «Полушки». Но еще надо успеть на кораблик, отобедать в «Кококо» и заехать к бывшему сокурснику на Гражданский, не виделись же столько лет, а тут такая возможность! Сокурсник этот, конечно же, тоже давно и бесповоротно сошел с ума, только москвич пока об этом и не догадывается. Москвич-то мечтает хорошо посидеть, уютно закутавшись в воспоминания о былом, об институте, о девочках, потом, конечно, он обязательно вытащит из рукава свои успехи, жену, детей, деньги, ипотеку, отпуска и фотографии новой дачи. Но, бедный, он не знает, что сокурснику на всё это наплевать. Теперь сокурсник — человек творческий! Такие вот необратимые изменения происходят поголовно со всеми, кто переехал в Петербург: из них, как дерьмо из прорванной канализации, начинает выплескиваться Творчество и бить фонтаном в желтый потолок.

Одни вдруг открывают в себе талант танцора, тут же записываются в кружок по интересам и каждый вторник по вечерам выкидывают коленца в компании таких же душевнобольных. Другие, с более стабильной психикой, берутся осваивать гитару или аккордеон. Но потом, конечно, состояние их ухудшается, и они принимаются при этом петь, в запущенных случаях — песни собственного сочинения. Все без исключений становятся фотографами, и социальные сети ломятся через край от их видения красоты петербургской архитектуры. Городской вирус въедается в мозг и заставляет каждого писать стихи, а некоторых — даже прозу. Если перед вами предстает петербуржец, не написавший ни строчки, не рисовавший акварелью, не танцующий балет или краковяк, то да-да, вы правильно поняли, это всё тот же лгун из Череповца.

Увы, москвич поймет, что попал в дом к сумасшедшему, и прежнего сокурсника уж нет, и разговора по душам о том, сколько кто зарабатывает и где отдыхал за последние три года, не выйдет, только тогда, когда хозяин начнет демонстрировать ему собственноручно вылепленные кособокие горшки из глины, расписанные им же в художественной студии недалеко от дома. «Бездельник, — подумает москвич, — ну лишь бы не работать! Ух, его бы к нам! Мало бы не показалось!» И поскорее выскочит из этого бедлама, чтобы успеть на ночную экскурсию по городу с разводкой мостов.

Однако чем сильнее москвич сопротивляется, чем быстрее скачет, носится и суетится, тем плотнее обступают его петербуржские безумцы, следят, ждут удачного момента и сцапывают ничего не подозревающего гостя, чтобы заразить его своим вирусом. Обыкновенно всё начинается с простого разговора. Москвич думает, что перед ним здоровый человек, но нет — это он, коренной петербуржец! И он готов показать гостю настоящий Петербург, а не эту, фи, ярмарку для туристов, где все это время, оказывается, ошивался москвич.

Затем москвич оказывается в какой-то пятнадцатиметровой плохо освещенной комнате в районе Чернышевской, которую ему преподносят, как Лучший Бар Петербурга, известный лишь узкому кругу Истинных Петербуржцев (самых буйных из помешанных). В комнате орет музыка, под которую веселятся бармен и десять его близких друзей. Здесь нет меню, а из выпивки присутствует только водка и три коктейля на ней же. И вот оно, — горе-горькое, — нет еды. Никакой. Совсем. Зато москвича угощают некими веществами, и он мгновенно переносится на какой-то концерт современной петербургской группы, то ли в клуб, то ли на прокуренную коммунальную кухню. Звенят гитары, поет заунывно тощий блондин, пять человек кивают в такт головами. Москвич думает, что это модно, но ему говорят, что скучно, и вот он уже в маршрутке едет к кому-то в гости, а на самом деле в Финку, но в последний момент его выхватывают, дают в руки книгу стихов неизвестного, но бесспорно гениального поэта, поят чем-то алкогольным, он выслушивает лекцию об Эросе и Танатосе, ему безошибочно определяют психотип, рассказывают десять историй о несчастной любви и об одной — счастливой, но несостоявшейся. И крутят, и крутят, и крутят. Наконец, москвич оказывается ночью, за три часа до поезда, в круглосуточном магазине, где не продают алкоголь, в очереди за бутылкой виски. Ее открывают при нем и ласково протягивают с тонкой, загадочной петербургской улыбкой.

Пьяного, совершенно счастливого и обалдевшего москвича выплескивает всеобщее городское безумие обратно на площадь Восстания, он садится в выкупленный «Сапсан» и плачет от радости и полного удовлетворения. Вирус прогрызает его насквозь, и москвич все четыре часа пути думает о переезде в Петербург, но, слава московскому смогу, болезнь проходит, как только он оказывается на площади Трех Вокзалов.

А петербуржцы уже и думать забыли о москвиче, живут себе дальше в своем великом сумасшедшем доме, и только изредка между ними пробегает очередной столичный гость, пока не пойманный, еще не сведенный с ума.

Автор: Аида Павлова. Опубликовано в журнале "Урал", № 3, 2019. Нравится этот текст, решила сохранить здесь.
Картинка с fishki.net.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив