О ней


Мне понадобилась целая жизнь, чтобы понять то, что теперь я хочу сказать.
Родилась она в Риге в конце XIXв. в небогатой многодетной семье, отец работал в порту.
Пятеро детей, всем, кто смог взять, усвоить, дали образование.
Она смогла, блестяще закончила гимназию и что-то там еще тоже закончила и тоже блестяще.
Замуж вышла
по сватовству, в Москву, в очень состоятельную семью.
Ее жизненным предназначением было умение вести дом и украшать дом, с чем она и справлялась вполне успешно в течение нескольких лет до 1917.
Не справилась она только с личной жизнью, муж ее не любил.
Так бывает, не любил и все.
Ситуация противоположная ситуации с Сомсом и Ирэн Форсайт.
Кстати, я с юности представляла себе Ирэн именно такой, как на этой фотографии.
О странностях любви, она видимо была очень красива, но напрочь лишена обаяния, а красота без обаяния это всего лишь портрет на холодном фарфоре, даже не на холсте, холст теплый.
Но обаятельная, не обаятельная, а счастья хочется всем.
Ее оно обошло, и счастье и материальный достаток.
С 1918г сама-сама-сама.
Сначала кормила себя и дочерей, потом, уже до конца себя.
Я родилась, когда ей было за шестьдесят, от красоты не осталось и следа.
Странная штука гены, она никому и ничего не передала, разве что дочерям и мне заодно, рост и тонкокостность.
В советских интеллигентных семьях была в моде злая ирония.
Вот и к ней на моей памяти все относились с большой иронией и действительно, как тут без иронии.
Плохо слышала, была молчалива, если и говорила, то не то, что нужно и не тогда, когда нужно, держалась обособленно, была очень образована, но не очень умна, к тому же борщей не варила, с внуками не сидела.
Когда ушла из МГУ на пенсию 55 рублей, продолжала давать уроки, немецкого, английского, французского тем, кого Бог посылал, а посылал он немногих.
Я тоже не была ее ученицей в пять лет категорически отказавшись учить язык фашистов, что поделать, послевоенный ребенок.
Она любила старшую дочь и старших внуков, с младшей дочерью, с моей мамой ладила плохо, ко мне относилась достаточно равнодушно, я бы сказала официально.
Возможно это была не нелюбовь, как я считала, а эмоциональная усталость, выгорание.
Выгорание от бедности, от коммунальной скученности тридцати трех семей в одной арбатской квартире, от воспоминаний о холодном полу, на котором спала в общей камере, пусть и всего несколько месяцев, воспоминаний о длинных очередях к окошку с передачей в руке, передачей деду, которому она их носила и который возвращался из отсидок не к ней.
Но она всегда была его законной женой и таково было ее представление о долге.
Кстати, все утверждали, что никаких романов никогда, тоже ее представление о долге, так ее воспитали.
Выгорание от одиночества и от холодности и непонимания близких, в том числе и моего непонимания.
Для меня она была инопланетянкой.
Только сейчас, в последние месяцы я поняла и только сейчас отдаю ей дожное.
Не помню ее в халате, хотя конечно где-то он был, висел небось за платяным шкафом на гвозде.
Всегда подтянутая, с аккуратно причесанной головой, пышные волосы, затянутые в пучок, всегда в черном платье с длинной ниткой искусственного жемчуга, завязанного ниже груди крупным узлом.
Когда не придешь, всегда чисто убранная комната, всегда на столе открытая книжка на одном из четырех иностранных языков, очки и пара апельсинов, вдруг кто зайдет, угостить.
Оне не вмешивалась в жизнь других и с достоинством, без обид переносила их невмешательство в ее жизнь.
До конца. Ушла она за неделю, не доставив окружающим особых хлопот.
В молодости нам нравятся обаяшки, но сейчас, когда молодость трудно вспоминаема и когда жизнь заставила наработать другие критерии, я начинаю понимать (наконец-то), что она была достойна большого уважения, а не той едкой иронии, которая выпала на ее долю.
Начинаю понимать и начинаю судорожно искать в себе ее гены.
Ан нет, нетути.
|
</> |