О непоправимом

chipka_ne — 02.06.2020

Мне уже который день не дает покоя застреленный в старом городе арабский юноша-аутист. Пограничники увидели в его руках подозрительный предмет, похожий на пистолет. Приказали остановиться — он приказа не понял и бросился бежать. Спрятался в тупике для мусорных баков. По нему открыли стрельбу. То, что в руках его не были оружия, поняли слишком поздно. Я сто раз могу себе повторять, что это трагическая случайность. Что время и место сошлись неудачно — в Израиле, а в Старом Городе Иерусалима особенно, ощериться и броситься на еврея с ножом без причины может кто угодно в любой момент (как-то раз это была чистенькая девочка-студентка с ножничками), и нервы у военной полиции не железные. И на красивом рослом парне не было написано, что он — аутист. И нельзя было ему ходить без сопровождения. И задержанным пограничникам, которых ждёт судебное разбирательство и проклятия свободной прессы, сейчас не позавидуешь. Но, тем не менее, они — живы, а несчастный парень по имени Ияд — нет. 

Может всё дело в том, что у меня к аутистам особые сантименты. А тут ещё перебирание альбомов добавилось во время самоизоляции - у меня. оказывается, просто горы фотографий из «Элвина». Готовили когда-то большой альбом в подарок Марианне, потом стенды с портретами воспитанников ко всяким праздникам, альбомы с занятий и утренников для спонсоров — в ту пору, когда я ещё не рассорилась окончательно с Брендой, нашей начальницей, она мне с какого-то перепугу выделила денег на распечатку фотографий, и все, что не вошло в альбомы или было выброшено со стендов, я при увольнении унесла в клювике — синдром Плюшкина, что поделать (и не надо меня лечить!). 

У меня от этих трёх с половиной лет работы осталось какое-то щемящее чувство постоянной жалости и страха за моих подопечных — а ведь я со взрослыми работала, младшенькому мальчонке в моей группе было 24, но всё равно — дети. И если определить то, что их, таких разных объединяло, то это одно слово — беззащитность. Они, не умеющие себя объяснить — словно с содранной кожей стояли перед лицом этого непонятного и вечно чужого им мира. 

Из тех, кого я знала, никого, никого, ни на минуту нельзя было оставлять одного, даже самых, казалось бы, тихих, послушных, исполнительных и «удобных» (вообще-то ненавижу слово «удобный» по отношению к живому человеку). 

Кроме Йоши, были у меня ещё любимчики и среди них — Тамир, его я сегодня и вспомнила, дальше поймёте, почему.

Тамир был долговязый такой кузнечик лет тридцати, с лицом почему-то вечно виноватым. Родился у пары студентов-недорослей, из тех, кого называют «ילד בן שלושים» — тридцатилетние-плюс мальчики-девочки, мотающиеся до седых волос по Индиям-Бразилиям-Непалам в поисках духовности и просветления. Лет до шести они и ребёнка за собой таскали, благо удобный — почти не плачет, жуёт себе печенюшки с чипсами, мычит, улыбается да крутит шарик у одной-единственной полюбившейся намертво погремушки, только знай подгузник вовремя меняй. 

Когда малыш подрос и вытянулся, а испачканная детская попка утратила  младенческие очертания и перестала умилять, Тамир был сдан дедушкам-бабушкам, не очень понимающим, за что им всё это, а с десяти лет уже прочно осел в казённых учреждениях, где ему  вылечили заработанный на чипсах с печеньками гастрит, научили, наконец, пользоваться туалетом и худо-бедно говорить. 

Доктор Меир из больницы Эйтаним уверял, что интеллектуальный потенциал у Тамира выше среднего, но время для обучения и адаптации было упущено безвозвратно. 

Он ужасно смешно работал, сначала зависал на некоторое время над набором, который следовало запаковать в подарочный кулёчек, потом долго и подозрительно разглядывал этот самый кулёчек — а ну как не то подсунули! — а потом начинал укладывать в него конфетку, игрушку, вафельку в строго определённом порядке да так, чтобы вафелька лежала вдоль кулёчка, а конфетка — строго поперёк! 

Был у нас с ним ещё один обязательный ритуал, который на долгое время я превратила в семейный мэм начала рабочей недели. 

Дело в том, что каждую неделю, по четвергам группу самых уравновешенных и адаптированных воспитанников водили в кэньон — торговый центр, где им разрешалось потратить заработанные деньги. Хватало этого, разумеется, только на всякие пустяки — мороженое, колу, круассаны, иногда игрушки-безделушки, но удовольствие для всех участников было ни с чем не сравнимое. А для Тамира эти походы вообще были смыслом жизни. 

Поэтому каждая трудовая неделя (воскресенье — день первый) начиналась с тревожного вопроса:

— Кэньон?

— Нет, Тамир — не сегодня.

— Артик? (мороженое)

— Нет, Тамир, артик и кэньон — в четверг — день пятый.

— (с отчаянием) Кола?

— Тамир, милый, в какой день у нас кола?

— (упавшим голосом) День пятый... 

— А сегодня какой день?

— (со вздохом) День первый...

— И что мы в День первый делаем?

— (обречённо) Работаем...

(Вот так я себя и вытаскиваю с тех пор после субботы из постели, повторяя обречённо:

— Эйзе йом-hа-йом? — Ришон... — Ма осим бэ йом ришон? — Овдим...)

Так вот, однажды нам объявили, что вскоре несколько воспитанников нас покинут — их из спецотделения психиатрической больницы Эйтаним переведут в специальный хостель для аутистов в центре страны. Хостель на не до конца уворованные деньги был построен неусыпными заботами генеральной нашей вдовицы, насмерть прокуренной Леи Рабин — лучшего друга аутистов в стране. Бренда там побывала и пришла в полный восторг. Там — репродукции импрессионистов на стенах! ковры! дизайнерская мебель и посуда!  душевые со светомузыкой! тенистые лужайки! высокообразованный персонал! — я почему-то от этих восторгов немедленно затосковала и не зря, как оказалось. Разумеется переселяли в этот супер-дупер хостель не всех, а только самых адаптированных и (опять ненавистное слово) «удобных». 

— Тех, кого нельзя держать в тюремных условиях психбольницы! — пылко провозгласила Бренда. 

Разумеется, Тамир попал в число отобранных...

Вскоре высокообразованный персонал наведался к нам в классы — посмотреть на кандидатов в хостель за трудотерапией. Я эту компанию томных тель-авивских штучек встретила крайне неприветливо — с Брендой мы к тому времени были на ножах, миндальничать и притворяться мне было ни к чему. 

Слова «специалистки хреновы» были написаны у меня на лбу, и я пальцем не пошевелила, когда один из наших «звёзд» Цвика ловко выхватил у ближайшей к нему  цацы чашку с кофе, заглотил содержимое в один присест и принялся с аппетитом выгребать пальцами гущу — кто ей, дуре, виноват, что не расспросила нас с напарникам о привычках и особенностях воспитанников, прежде чем переться в класс?— Бренда тебя привела? так Бренда и должна была предупредить, что у Цвики кофемания, и в радиусе десяти метров от нашего класса чашка с кофе маячить не должна!

Одна из дам полезла с сюсюканьем к шарахнувшемуся от неё Тамиру, но я ласково попросила не соваться, туманно пообещав «а то мало ли что...»

Тут запросился в туалет Йоши. 

— По-большому или по-маленькому? — живо поинтересовался наевшийся кофе, а потому разговорчивый Цвика.

— Леонен... — невозмутимо разъяснил Йоши. (Этот короткий глагол переводится, как — звыняйте — «заняться онанизмом», и клянусь, дамы и господа, я почти уверена, что Йоши это брякнул нарочно — видно вычислил шестым чувством моё непреодолимое желание выжить дамочек из класса и побыстрее. На него нападало вдруг иногда желание нести несусветные непристойности, которым беднягу научили какие-то  пожелавшие остаться неизвестными добрые люди).

Тель-Авивские цацы дружно охнули. А я кротко сказала: 

— Мы вас покинем ненадолго, проследить надо, вы ж понимаете... 

Я провела Йоши в туалет (не за тем, о чем подумали чувствительные дамы),  но может быть, этот пикантный инцидент и спас моего любимца от моднючего хостеля. 

По возвращении мне пришлось выслушать прочувствованную речь о том, как это негуманно, что воспитанника мужеского полу провожает в туалет женщина, это вопиющее неуважение — не принимать в расчет естественное чувство стыдливости! 

Бренда подлила масла в огонь, поведав о том, что в Эйтаним иногда особы женского пола следят за воспитанниками в душевой — ужас-ужас, нарушение прав человека! В новом хостеле этого, разумеется, не допустят! 

Я с недоумением пересчитала компанию интеллекталок — ни одного мужчины среди них не наблюдалось — и осторожно проинформировала, что среди аутистов мужчины — в подавляющем большинстве, а среди вспомогательного персонала в медучреждениях — всё наоборот, так хватит ли у них мужиков-то на каждое посещение душа-туалета, а? 

Мы потом ещё с Хавой вдоволь позубоскалили над этими правачеловековыми заморочками. А надо было не зубоскалить, а криком кричать. Потому что два года спустя Тамир погиб в этом навороченном хостеле именно в душевой  от эпилептического припадка. Потому что парень из вспомогательного персонала в тот день в хостеле дежурил только один. А кабинки они сделали — ЗАКРЫТЫЕ — б***ь! Чтоб ничьё чувство стыдливости не пострадало! 

...Вроде было какое-то расследование, вроде кого-то отдали под суд. Разумеется, я верю, что на похоронах Тамира эти глупые тётки плакали навзрыд и искренне — они же не со зла, в конце-то концов. 

Но никого не вернёшь. На одного милого, смешного, безропотного и  безобидного человека на этом свете стало меньше. 

Берегите беззащитных, пожалуйста.

Оставить комментарий

Популярные посты:

vitellius

Как выбрать духи Nina Ricci

silverina1

Гортензии

liligorina

Битый-пере​**тый

fareast68

Кисловодск и флот. Николай Ярошенко — человек-пароход.

matsam

После атаки

foto_history

Наше старое кино

turbolunokhod

"ТЮЛЕНИ" ТОЖЕ НЕДАЛЕКИЕ.

vincenati

Медина Туниса

soullaway

Орёл. В сторону центра.

• Ранее
• Архив