О Крымской войне

foto_history — 19.06.2023

Изучение истории международных отношений и дипломатии является общепризнанной потребностью широких кругов советской общественности. Эта потребность ещё усиливается повелительной необходимостью разобраться в событиях переживаемого человечеством момента. Но не только у нас, а и в мировой литературе очень мало специальных научных исследований в этой области.

Предлагаемая статья представляет выдержку из введения к написанному автором специальному исследованию*, посвященному Крымской войне - одному из центральных событий мировой и, в частности, русской истории.*Е.В.Тарле «Крымская война» в скором времени выпускается Госполитиздатом в Москве Военно-морским издательством в Ленинграде. - Ред.

Двухтомное исследование В. Тарле о Крымской войне 1853—1856 гг. было задумано автором в 30-х годах, когда над Европой нависала опасность нападения со стороны фашистской Германии

Основная тема монографии строго ограничена: это история дипломатической подготовки Крымской войны и дипломатической борьбы, не прекращавшейся во время войны и при ее окончании. Такое специальное исследование не может ставить себе задачей изображение внутреннего состояния стран, принимавших участие сначала в дипломатической, а потом в вооруженной борьбе 1853-1856 годов. 

Но, исследуя подготовку и ход войны, нельзя не учитывать внутренних дел и настроений в Европе, над которой только что пронеслась грозная революционная буря 1848-1849 годов.   Вот люди, управляющие Британской империей. Одни - консерваторы (лорд Дерби, лорд Эбердин) - ещё полны воспоминаний о чартизме, который не умер, а лишь замер, и для них Николай I- противник, поскольку он хочет овладеть проливами, но желанный друг и союзник, поскольку он оплот европейской реакции.

Вот лорд Джон Россель и лорд Мэмсбери, колеблющиеся между направлением Эбердина и направлением Пальмерстона, и вот сам Пальмерстон, вождь богатеющей, быстро идущей в гору, экономически смелой, агрессивной английской буржуазии, уже начинающей успокаиваться от чартистских бурь и полагающей, что за гибелью Турции последует конец Индии и что война против Николая успокоит, а не обострит дремлющие революционные страсти, так как эта война всегда будет самой популярной из всех возможных.

Вот новая, «вторая» французская империя, возглавляемая крепко сплоченной группой смелых, абсолютно бессовестных авантюристов, удачно исполнивших исторический социальный заказ буржуазии и собственнического крестьянства и овладевших 2 декабря 1851 года диктаторской властью. Эта группа ищет и хочет войны, умело подготовляет ее дипломатически. Сначала (примерно в первые 8 месяцев 1852 года) некоторые члены этой группы ведут газетную кампанию против Англии, конечно, не думая воевать с ней, но отвлекая умы общества от внутренних вопросов бряцанием оружия.

Затем трения из-за «святых мест» и из-за титула Наполеона III ориентируют правящую кучку во главе с императором в сторону войны с Россией, той войны, в которой Французской империи обеспечена поддержка Англии.   Вот Австрия, Габсбургская держава, спасенная от распада летом 1849 года интервенцией Николая и подавлением венгерской резолюции. Крутая реакция победила, казалось бы, окончательно и в Вене и в разноплеменной провинции. Но так только кажется. Послушаем внимательнейшего наблюдателя, русского посла в Вене Петра Мейендорфа.

В секретном донесении канцлеру Нессельроде в середине июля 1853 года он пишет об Австро-Венгрии: «Внутреннее состояние этой страны не улучшается, и революция бродит повсюду с тех пор, как возможность войны на востоке пробудила надежды красной демократии».  Австрийское правительство чувствует себя под двойной угрозой: Николай стремится овладеть Молдавией, Валахией, интригует в Сербии, в Греции, в Черногории, угрожает Австрии охватить ее владения с двух флангов; Наполеон III поощряет Пьемонт к антиавстрийской политике, неопределенно грозит при случае помочь Пьемонту и изгнать совокупными усилиями Франции и Пьемонта австрийцев из Ломбардии и Венеции. Нужно выбирать.

И Франц-Иосиф, только что (31 декабря 1851 года) уничтоживший даже ту жалкую уступку буржуазии, которая называлась австрийской конституцией 1848 года, чувствует явно, до какой степени трон его непрочен, и непременно должен решить, на кого из двух грозных соседей ему опереться и с кем менее опасно вступить во враждебные отношения.  B Пруссии буржуазия вся почти сплошь враждебна к Николаю не только как к носителю идей интегрального абсолютизма, но и как к покровителю Австрии, упорно противящейся всякой попытке об'единеиня Германии.

Прусский король и ближайшее его окружение (но далеко не все) согласны все простить Николаю, лишь бы по прежнему он оставался оплотом против революции.  Но и тут следует считаться с опасностью со стороны запада, то есть Франции и Англии, и с юга, со стороны Австрии, если бы она окончательно выступила против России и ультимативно потребовала бы того же от Пруссин. Все было так шатко, так неверно, так еще тревожно, так не устоялось после страшного революционного потрясения 1848-1849 годов… 

Аристократия, придворная верхушка и в Англии, и в Австрии, и в Пруссии, и в Швеции, и в Дании всецело почти на стороне Николая по вполне откровенным, ничуть не скрываемым соображениям классового эгоизма и чувства самосохранения. Была только одна держава - Пьемонт (королевство Сардинское), где даже аристократическая верхушка оказалась против царя.   Точнее, не против царя, а на стороне Наполеона III.

Ловкость дипломатии Наполеона III в 1853-1855 годах в том главным образом и заключалась, что он оказывал давление на Австрию, требуя ее выступления против России и грозя в случае отказа выжить австрийцев из Ломбардии и Венеции и отдать эти две провинции Пьемонту, и в то же время Наполеси III нажимал на Пьемонт, требуя и от него выступления против России и неопределенно обещая в награду дать ему ту же Ломбардию и ту же Венецию! 

Министр Сардинского королевства (Пьемонта) граф Камилло Бензо Кавур, покорно исполняя волю повелителя, сидевшего в Тюильрийском дворце в Париже, послал на смерть 15 тысяч человек под Малахов курган. Это было так же неизбежно, как и то, что спустя несколько лет Кавур отдал тому же парижскому хозяину Савойю и Ниццу.  В исследовании особая глава посвящена характеристике и анализу настроений представителей европейской революционной общественности в годы Крымской войны, причем в центре внимания, конечно, стоят высказывания Маркса и Энгельса.

Они так страстно интересовались этой войной и волновались по поводу ее перипетий, как решительно ни один публицист и ни один мыслитель того времени.   Многое из того, что они писали в то время по поводу Крымской войны, сбылось. Исследователь истории Крымской войны не может забывать о внутреннем состоянии Россия накануне этой войны, о том строе, при котором Россия должна была выдержать натиск коалиции четырех держав.

Вы читаете дневник генерала П. Х. Граббе - и там и сям мелькают известия по две - три строчки: убит Ливен своими людьми; убит еще такой-то у себя в деревне. Вы берете воспоминания и документы по истории ополчения в 1854 году и особенно в 1853 году - и постоянно наталкиваетесь на известия о слухах, бродящих между крестьянами, будто все ополченцы и их семьи освобождаются навеки от крепостной неволи.

Хотите изучить вопрос о доставке продовольствия в действующую армию из южных и юго-западных губерний - и перед вами вырастает картина обширного крестьянского движения, то там, то сям вспыхивавшего перелетающим пламенем чуть ли не во всех уездах Киевской губернии весной 1855 года, и т. д. Замечательно, что и в 1855 году, как и в 1812 году, среди крестьян и среди ратников ополчения бродила мысль, что после очищения русской земли от вторгнувшегося неприятеля участники этого великого дела ни в коем случае уже не вернутся под крепостное ярмо...

***

...А ведь русские солдаты готовы были в тот день еще сражаться и сражаться, хоть до вечера! Между тем сколько глубокомысленных соображений высказано англичанами о том, что Инкерман - одно из главных доказательства неполноценности русского солдата… Вот перед нами «аксиома», казалось бы, не требующая доказательств: неслыханная жестокость русской дисциплины была неведома цивилизованным армиям союзников.

А вот и твердые факты, установленные не русскими, но французскими и английскими источниками: в английской армии солдату полагалось за провинности публичное наказание плетьми до одной тысячи ударов, и хотя ввиду очень уж частых смертных случаев с 1841 года рекомендовалось несколько снизить количество ударов (только рекомендовалось, но не запрещалось назначать и максимум), но и после такого «умеренного» наказания английских солдат в годы Крымской войны отвязывали от столба полумертвыми.

Вот еще «аксиома»: русские солдаты неспособны были обращаться с усовершенствованным оружием, так что именно в этом, а не в отсутствии усовершенствованного оружия была одна из причин русских неудач. А вот категорическое, да еще раз пять повторенное показание верховного начальника Балтийской эскадры - адмирала Чарльза Нэпира, бомбардировавшего в 1854 году побережье Финского залива: русские канониры лучше обучены и лучше стреляют чем английские.

Это не значит, конечно, что во всех частях русской армии русские солдаты хорошо стреляли: ведь их почти и не учили как следует стрельбе. а учили вытягиванию носка и другим балетным фигурам, как выражался тайно на это негодовавший и ровно ничем на деле своего негодования не проявивший фельдмаршал Паскевич. Все это осложняло и углубляло вопрос о русских неудачах, потому что ближайшее рассмотрение документов, свидетельских показаний и оценок приводило к заключению, что и у союзников дело с высшим командованием обстояло далеко не благополучно.

В командовании русской армии на десятки Меншиковых приходился одии Нахимов, и там тоже на десятки серых исполнителей приходился один Пелисье или Боске, на полсотню лордов Рагланов один Бэргойи (да и тот делал губительнейшие ошибки: ведь именно он посоветовал генералу Сент- Арно после Альмы идти от северной стороны Севастополя на южную сторону, что и спасло город от немедленной сдачи). Документы подтверждают мельком брошенное наблюдение одного из героев Севастополя, Виктора Васильчикова, которое он сделал во время великой борьбы и записал впоследствии в своих воспоминаниях: больше всего способствовала неудачному исходу войны веобычайная разбросанность колоссальной русской армии по необ'ятным границам империи.

Это обстоятельство - конечно, наряду со слабой техникой и общей экономической отсталостью - умичтожило шансы конечного успеха. И уж, во всяком случае, именно эта разбросанность военных сил не дала России возможности неопределенно долго длить сопротивление и измором добиться окончания схватки хотя бы «вничью». А чем была вызвана разбросанность сил, сыгравшая такую роковую роль, это уж об'ясняют нам не наблюдения и воспоминания очевидцев и участников, но богатейшие фонды дипломатических документов, хранящиеся в архивах Советского Союза и теперь ставшие доступными взору ученых.

Эти документы с исчерпывающей убедительностью и полнотой доказывают, что война 1853-1856 годов была Россией проиграна дипломатически гораздо раньше, чем на полях битв. И этот дипломатический проигрыш дела именно в том и заключался, что у русского верховного командования к началу войны не было ни малейшей уверенности в безопасности хотя бы на ничтожнейшем участке колоссальных, измеряемых тысячами километров границ.

Не нападет ли уже завтра Австрия? Или послезавтра Швеция? Не перебежит ли прусский король Фридрих-Вильгельм IV внезапно на сторону Наполеона III, которого ненавидит, но боится еще гораздо больше, чем ненавидит? Нужно было быть сильным везде и в одно и то же время, а это значило не быть достаточно сильным в тех местах, где враг захочет нанести главный удар. И только внимательное изучение этих обильнейших дипломатических показаний позволяет реально, чуть не до осязаемости ощутить, как изо дня в день подготовлялась полная дипломатическая изоляция России, логически обусловившая поражение на войне.

История того, как Крымская война началась, как продолжалась, как окончилась, является наилучшей иллюстрацией той известной мысли Клаузевица, которую не раз приводил Ленин, что война есть продолжение политики иными средствами. При углубленном изучении этого периода видишь, как часто незаметен бывал в 1853-1856 годах переход, перерождение, врастание дипломатической деятельности европейских правительств в деятельность чисто военную, как легко и, так сказать, «естественно» дипломатические перья заменялись штуцерами и конгревовыми ракетами. Классики марксизма придавали серьезнейшее значение изучению истории войн и истории дипломатии капиталистических держав, к войнам приводящей.



И это не случайно, как не случайно напоминание об окружении, в котором мы находимся. Советская общественность должна освоиться со специфическими особенностями и трудностями изучения военной и дипломатической истории, чтобы шире и отчетливее понимать современность. В заключение хочется напомнить о героях севастопольской эпопеи, о тех людях, которые своей кровью, своими увечьями, своей смертью должны были платить за дипломатические ошибки, за уродливости внутреннего строя, за все черные дела царского правительства. В группе самых высших военачальников не было ни одного человека вроде Нахимова, Корнилова или Истомина.

Но в матросской массе, среди этих шестнадцати тысяч моряков, о которых с таким восторгом «с горящими глазами» через много лет вспоминал вражеский главнокомандующий Канробер и из которых к концу осады уцелело около 800 человек - герои оказались в изобилии. И масса солдатская не уступала матросской. Последующая история Европы дала нам примеры того, как миллионные, прекрасно технически оснащенные армии вдруг слагали оружие, отдавали себя и свою страну на милость победителей.

Позднейшие об'яснения подобных происшествий заключались в том, что такой-то генерал оплошал, а такой-то изменил… Не углубляясь в это и никого не осуждая, можно вспомнить, что когда и Меньшиков и в особенности после него Горчаков, то есть главнокомандующий, склонялся к мысли сдать Севастополь, то в переписке Петербургом и первому и второму приходилось растерянно оговариваться, что не могут, не смеют они решиться сказать об этом матросам. Сдать несдающихся никак было нельзя…

Великий русский поэт, переживший Крымскую войну, сказал, как-то, обращаясь к русскому народу:

Попробуй, усомнись в твоих богатырях
Доисторического века,
когда и в наши дни выносят на плечах
Всё поколенье два-три человека!

Можно ли эти некрасовские слова применить к деятелям Крымской войны? Если говорить о правящих классах, о высшем командном составе, да: Нахимов, Корнилов, Истомин, Хрулев, Васильчиков прославили свое поколение, в котором они были редкими исключениями.

Но народная масса, выдвинувшая и шестнадцать тысяч перебитых почти полностью «нахимовских львов», как их называли, и тотлебеновских землекопов - рабочих, которых так часто разрывало бомбами вместе с их женами, приносившими им обед, и хрулевских солдат - эта серая, оборванная, полуголодная масса, создавшая великую севастопольскую эпопею, не нуждается в том, чтобы ее прославили отдельные герои: она сама себя навеки прославила. Изучение их подвигов (которые им самим представлялись вовсе не подвигами) дает то ощущение гордости за человека, которое так хочется передать другим, дать им почувствовать то, что перечувствовал сам, знакомясь с этим материалом.

Е.В.Тарле. "Большевик" №6, март 1941

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив