"Ненависть и фанатизм погубили мой народ"

mikle1 — 07.08.2010
В: Адольф Галланд говорил мне, что он пытался заполучить вас в его JV-44 в 1945 году. Почему вы не приняли его предложение, как Крупи и Баркхорн?

О: Я прошел подготовку на Ме-262, но мое сердце и мои друзья были в JG-52, и я чувствовал, что я принадлежу им. Верность своей части была важна для меня. К тому же, у меня было много новых пилотов, которые нуждались в руководстве и обучении. Чем дальше, тем моложе они становились и имели все меньше и меньше часов налета, прежде чем их бросали в бой. Я был нужен и поэтому я остался. Ралль, Крупински, Штайнхофф и другие были переведены на защиту Рейха, где они и оставались до конца войны. Я разрывался между этими возможностями, но я чувствовал, что сделал тогда правильный выбор. Позднее, я осознал, что моя жизнь могла бы сложиться совершенно иначе, если бы я остался с JV-44.
14 лет. Гитлерюгенд.

В: Как вы оказались в руках Советов?

О: 8 мая 1945 года, около 8 часов утра, я взлетел со своего аэродрома в Чехословакии, направляясь в Бруенн. Мой ведомый и я заметили восемь яков под нами. Я сбил одного из них, и это была моя последняя победа. Я решил не атаковать остальных, поскольку я увидел, что над нами появилось 12 Мустангов. Мой ведомый и я направились к земле, где дым от бомбардировок мог скрыть нас. Мы пролетели сквозь дым, и вновь увидели, как два союзника дерутся друг с другом над нами. Невероятно! Мы приземлились на аэродроме и нам сказали, что война окончена. Должен сказать, что я никогда не отказывался выполнять приказ, кроме случая, когда генерал Зайдеманн приказал мне и Графу перелететь в британский сектор и сдаться, чтобы избежать русских, оставив всех остальных в руках Советов. Я не мог бросить своих людей. Тогда бы я был плохим командиром. За мою голову была назначена большая награда, как и за голову Руделя. Я был хорошо известен и все знали, что Сталин хотел заполучить меня. Вместе со своей частью я маршировал через Чехословакию, когда мы сдались американской танковой части. Они передали всех нас Советам. Я помню, как Граф сказал мне, что как обладателей Бриллиантов, Советы, скорее всего, казнят нас, если мы попадем к ним. В то время я не сомневался, что он прав. Граф также упомянул женщин, детей и наземный персонал, которым никто не сможет помочь; они остались бы на милость Красной Армии, а мы все знали, что это означает. Мы уничтожили самолеты и всю амуницию. Я сел в свой самолет и выстрелил боезапас в лес, где было брошено все топливо, и потом выпрыгнул из кабины. Мы уничтожили 25 прекрасных истребителя. Они бы здорово смотрелись сейчас в музеях.
The Hartmann children at their home in China. Erich is crouching

В: Расскажите о том, каково было в плену?

О: Граф, Грассер и я сдались 90-й пехотной дивизии, и нас поместили в лагерь за колючей проволокой. Условия были ужасные. Многие люди решили бежать, и некоторым помогали охранники. Мы провели восемь дней без какой либо пищи, и затем нам сказали, что нас увезут. Всех нас, даже женщин и детей, вывезли в открытое поле. Грузовики остановились и там нас ждали советские войска. Русские отделили женщин и девушек от мужчин, и произошли самые ужасные вещи, о которых вы знаете, и о чем я не буду здесь говорить. Мы видели это; американцы видели это, и мы не смогли сделать ничего, чтобы остановить их. Мужчины, которые сражались как львы, плакали как дети, наблюдая за повторяющимся насилием. Пара девушек смогла добежать до грузовиков, и американцы затащили их внутрь, но русские, большинство которых были пьяны, направили свое оружие на союзников и сделали несколько выстрелов. Потом водители грузовиков решили побыстрее уехать. Нескольких женщин пристрелили после изнасилования. Другие были не столь удачливы. Я помню девочку двенадцати лет, мать которой была изнасилована и убита, которая в свою очередь была также изнасилована несколькими солдатами. Вскоре после этого она умерла. Потом пришли еще русские, и все началось снова и продолжалось всю ночь. В течение ночи целые семьи покончили жизнь самоубийством, мужчины убивали своих жен и дочерей, а потом убивали себя. Я до сих не могу поверить в то, о чем говорю сейчас. Я знаю, многие никогда не поверят в эту историю, но это правда. Вскоре приехал русский генерал и приказал, чтобы все это прекратилось. Он был вполне серьезен, поскольку несколько русских, которые не остановились и продолжили насилие были казнены на месте их же товарищами через повешение.

		Erich (sitting) with his Jungvolk comrades
	Erich's parents Dr. Alfred Hartmann & Elisabeth Machtholf

В: Как с вами обращались в России?

О: Ну, я был в некотором роде знаменитостью, и русские хотели сделать из меня пример. Меня никогда не били и не мучили, но меня морили голодом и угрожали несколько лет. Допросы были хуже. Я знал, что вы брали интервью у нескольких немцы, которые пережили тоже самое. Истории очень похожи, поэтому я не буду вдаваться в детали. Первое, что они сделали, это проверили наше физическое состояние, чтобы понять насколько мы подходим для тяжелой работы. Потом они посадили нас на поезд, который шел из Вены до Карпат в Румынии. Там мы были помещены в другую тюрьму, обнесенную колючей проволокой, охранявшуюся румынскими охранниками. Там мы пробыли неделю, а затем были погружены в другой поезд. В этих маленьких вагонах совсем не было места, так что не все могли сидеть, поэтому мы менялись по очереди. Наконец, мы прибыли в окрестности Кирова и нас высадили в болото. На некоторое время это место стало нашим домом. Из 1500 военнопленных, брошенных в этом месте, около 200 пережили первую зиму. Я знаю это от тех, кто выжил. Их не кормили, просто заставляли работать до смерти. Я был отправлен в Грязовец, где уже находился Асси Хан. Он был в плену с 1943 года.

В: В каком лагере вы находились в качестве военнопленного.

О: Я был в нескольких лагерях, Шахты, Новочеркасск, где они держали меня в одиночном заключении, и Дятерка. Я объявлял голодовку, протестуя против рабских условий труда и факта, что советы заставляли работать людей до смерти просто по злобе. Ирония судьбы, но я был помещен в лагерь в Кутейниково, где моя эскадрилья базировалась в 1943 году.
                                                                                                    Жена Ursula Paetsch
В: В каком лагере было восстание?

О: Это было в Шахтах. Это случилось, когда я и другие отказались работать, взывая к Женевской конвенции. Они опять посадили меня в одиночку. Это был трудовой шахтерский лагерь и многие люди устали от этого, и, я думаю, мое пребывание там, послужило толчком. Через несколько дней, пленные набросились на охрану, загнали в угол коменданта лагеря и освободили меня. Это было довольно захватывающее событие. Потом меня отправили в другие лагеря, и в Дятерку, где находилось 4000 человек.

В: Опишите лагерь, как он был спланирован?

О: Великолепным примером была Дятерка. Там была высокая изгородь, потом “мертвая” зона, с дорожкой для охраны и собак, потом другая изгородь со сторожевыми башнями, на которых находись охранники с пулеметами. Внутри находились длинные ряды бараков, которые не спасали от холода, а зимы были весьма холодные, скажу я вам. В каждом бараке, в зависимости от его размера, жили 200-400 пленных, и в них были ряды деревянных трех-четырех ярусных нар. Лагерь был разделен на зоны с минимальной и максимальной охраной, мы находились в наиболее охраняемом секторе. В сверх охраняемой секции жили элита Третьего рейха и особые советские политические заключенные, и это была отдельная секция внутри нашей, с отдельным проволочным ограждением. Там, среди прочих, содержались адъютант Гитлера Отто Гунше и граф фон дер Шуленбург. Я оставался там до 1954 года, когда меня отправили назад в Новочеркасск. Это был мой последний лагерь.

В: Пытались ли вас завербовать, как это делали с остальными?

О: Да, они предложили мне возможность вернуться домой, если я буду работать их агентом, о чем для меня не могло быть и речи. Это им не понравилось. Меня назначили на кухню, чтобы простимулировать мое обращение в коммунисты. Я думал, что если бы им удалось завербовать нас, офицеров с высшими наградами, их работа стала бы значительно легче. Им удалось завербовать Графа, это был позор, но он не стал коммунистом. Он смотрел на это как прагматик – существовал либо западный строй, либо советский, а он уже был там. Они освободили его в 1950 году, а я не был столь удачлив. Те из нас, кто сопротивлялся, просидели гораздо дольше. Они хотели, чтобы я стал их информатором и даже дали мне список офицеров, информация о которых их интересовала. Они обещали быстрее освободить меня, если я сделаю это. Я отказался. Они несколько раз помещали меня в одиночку на длительное время.

В: Как вы смогли сохранять душевное равновесие, когда другие не справлялись?

О: Я думал о моей Уши. Она заставляла меня жить, а также мысль о том, что моя семья ждет меня. Они угрожали убить мою жену и сына, или силой привезти их в Россию, они говорили о жутких вещах. Все это для того, чтобы сломать меня.

      Rossmann          Grislawski              Hartmann

В: У вас была связь с Германией, почта?

О: Нам разрешалось написать лишь 25 слов на почтовой открытке, иногда даже меньше, и это было не часто. Письма, которые я передавал с освобожденными пленными, содержали полную информацию. Я получил около 50 писем от Уши за десять с половиной лет, но она написала более 400. Получение письма это величайшее моральное воодушевление, которые вы только можете представить.

В: Вы и Граф разошлись в России. Почему это произошло?

О: Ну, мы договорились никогда не сдавать наши Бриллианты Советам. Мои оригинальные были у Уши, копия была забрана американцами, а другая копия оставалась у меня. Я выбросил их, хотя они ничего и не стоили, чтобы не сдавать их. У Графа тоже они были и он отдал их, и они были на столе у офицера НКВД, когда меня вызвали к нему. Он потребовал также и мои. Но он не получил их. Они также хотели подробную информацию о Ме-262, несколько штук которых им удалось захватить и они хотели изучить и оценить. Я не стал помогать им.

В: Что отделяло немцев от остальных пленников; как все вы смогли выжить, когда столько людей погибло?

О: Должен сказать, что это наша дисциплина; мы никогда не теряли нашу военную выправку, и наша жесткая дисциплина и взаимное уважение поддерживали нас. У нас была структура званий и присутствие духа, чтобы сформировать свой собственный комитет руководителей. И хотя официально у нас не было никаких званий, каждый знал свое место и все работали внутри системы. В этом была наша сила, а также в том, что многие из нас верили в Бога. Я думал о моей вере и о моей Уши и благодаря этому я выдержал. Многие с трудом переносили известия, что их жены разводятся с ними или то, что кто-то из родственников, например отец, умирал. Мой сын Петер умер, пока я был в плену, но я узнал об этом гораздо позже, через год или больше, как и мой отец. Я многое узнал, когда вернулся на родину в 1955 году вместе с Хансом Бэром, Фердинандом Шорнером, Хайо Херрманном, Германом Графом, Йоханнесом Визе и несколькими другими. Асси Хан был освобожден раньше нас, как и Вальтер Вольфрам, который был тяжело ранен перед тем, как мы попали в плен. Вольфрам смог передать Уши письмо от меня, что позволило ей узнать, что я все еще жив.

В: Вы получали посылки от Красного Креста, которые были предназначены всем пленным, или нет?

О: Да, иногда, но они часто были разорваны и разворованы, а также поступали с большой задержкой, из-за чего еда, которая была в них, уже была непригодна. Эти посылки, когда они поступали вовремя и целыми очень помогали, особенно когда они шли на обмен с местным населением. У нас было много друзей среди местных крестьян, и они не держали на нас зла, как и мы на них.

Krupinski, Barkhorn, Wiese and Hartmann at Berchtesgaden.
В: Сколько вылетов вы совершили во время войны?

О: Я совершил где-то 1456 вылетов, как мне кажется, но я не уверен в точности числа.

В: Каков был ваш любимый метод атаки?

О: Заходить со стороны солнца и приближаться поближе; догфайт был пустой тратой времени. Ударил и ушел, с элементом неожиданности, вот такая тактика хорошо послужила мне, как и большинству высоко результативных пилотов. Как только один русский был сбит, особенно ведущий, они становились неорганизованными и легкими целями для атак. Это не всегда было так, особенно в конце войны, и были особые части очень опытных и дисциплинированных пилотов, например краснознаменные части [гвардейские], которые затрудняли нам жизнь.

В: Вы никогда не были ранены?

О: Нет. Я был очень удачлив, в отличие от Ралля и Крупински, и особенно Штайнхоффа, который едва не сгорел живьем. Я едва не был убит немецким часовым, когда выбирался из плена. В тот раз смерть была очень близка.

back again, this time for diamonds (Erich 2nd from left)

В: Вас когда-нибудь сбивали?

О: Нет, самолетом противника никогда, но я совершал вынужденную посадку 14 раз, из-за повреждений полученных в результате столкновения с обломками моих жертв или механических проблем, но я никогда не прыгал с парашютом [гыы, забыл, как прыгал в окружении мустангов]. Я никогда не был “победой” другого пилота.

В: Как мы знаем, вы были самым молодым из удостоенных Бриллиантов, вам было 22 года. У вас были какие-нибудь проблемы с этим?

О: Я думаю, что быть капитаном и быть награжденным Бриллиантами в таком возрасте, это была большая ответственность для меня. Я думаю, что я был в состоянии справиться с этой ответственностью благодаря силе и дружбе моих товарищей. Должен сказать, что я был амбициозен и целеустремлен; я не думаю, что пилот-истребитель может являться таковым не имея этих качеств. Становиться героем не всегда легко, поскольку вы не должны обмануть ожиданий других людей. Я бы предпочел просто делать свою работу и закончить войну никому не известным. Это сделало бы мою жизнь в качестве советского военнопленного гораздо легче.

В: Какие события обеспечили ваше освобождение?

О: Канцлер Конрад Аденауер был очень решительно настроен в этом отношении. Моя мать писала Сталину и Молотову в отношении меня, но не получила никакого ответа. Она написала Аденауеру, и он лично ответил, что он работает над этой проблемой. Советы хотели заключить торговые соглашения с Западом, особенно с Западной Германией, и одним из условий этой сделки было освобождение всех военнопленных. Я понял, что что-то происходит, когда нам позволили сходить в кино и выдали новую одежду, не тюремную, а что-то вроде костюмов. На автобусе нас довезли до Ростова, где нас погрузили в поезд в октябре 1955 года. Остальные поезда должны были закончить перевозку в декабре. Как только поезд остановился в Херлесхаузене, я смог отправить телеграмму моей Уши.

В: Что бы вы назвали самой большой радостью и самым большим огорчением, когда вы вернулись домой в 1955 году?

О: Я узнал, что мой сын Петер Эрих и мой отец умерли, когда я был в плену, и для меня это было тяжелое известие, больше мне нечего сказать. Но моя мать, и моя любимая Уши ждали меня. Они никогда не теряли надежды, и я думаю, что моя вера в их силу, была тем, что позволило мне пройти через самые ужасные муки и голод. Чтобы не делало со мной НКВД, я лишь думал о моей семье, был сконцентрирован на ней. Другой грустной вещью было то, что когда поезд остановился и мы вышли из него, сотни женщин и мужчин держали в руках фотографии своих сыновей, братьев, мужей и отцов, и спрашивали, не знает ли кто-нибудь о них? Многие тысячи умерли, и поскольку связь с домом была такой редкой, что никто не мог сообщить, что с ними происходит, и когда многие не вернулись, их семьи так и не узнали, что с ними произошло. Они просто превратились в исчезнувших призраков. Я нахожу это очень грустным.

В: Чего вы захотели в первую очередь, когда вернулись домой?

О: Хорошего обеда и горячую ванну! Но видеть мою Уши это была величайшая мечта. Я также читал все, что мог найти – газеты, книги и журналы, я жаждал информации. Я слишком долго находился в интеллектуальном вакууме, я хотел знаний. Конечно же, Уши и я обвенчались в церкви, это событие так долго откладывалось.

В: Было ли какое-нибудь празднование в честь вашего возвращения?

О: Да, была запланирована большая вечеринка, но я отменил ее. Я не считал ее уместной до тех пор, пока не вернуться домой все, кто еще был жив. Я также не мог поверить в восстановленные районы и количество новых автомобилей, самолетов в мирном небе. Мода на одежду была новой, все было новым. Одним из первых, кто встретил меня, был Асси Хан, который был дома уже 5 лет.

В: Почему вы вступили в Бундеслюфтваффе? Было ли что-то, что могло воспрепятствовать этому?

О: Всегда была мысль, что можно вновь оказаться в такой же ситуации. Мне было 33 года, когда я вернулся домой, и было слишком поздно начинать новую карьеру. Я потерял контакт с миром, но одно я знал и умел – это быть военным летчиком. Мысль о том, чтобы сражаться еще на одной войне также страшила меня. Но я также думал о нуждах моей страны, мои старые товарищи уже вступили и давили на меня, чтобы я сделал тоже самое. Крупи позвонил и сказал, что хочет, чтобы я присоединился к нему и Герду Баркхорну для полета в Англию. Дитер Храбак даже приехал и разговаривал со мной у меня дома. Я вступил в 1956 году. Старики вернулись назад.

В: Как вы вернулись к полетам?

О: У меня был друг, который позволил мне летать на его легком самолете, и я получил сертификат частного пилота. Хайнц Бэр также здорово помог, как и другие. Я провел тренировки в Германии, Англии и США на новейших самолетах. Меня сделали первым командиром новой JG-71 “Рихтгофен” и был очень горд этим.

В: Я знаю, что вы и Штайнхофф, вместе с другими отговаривали Германское правительство от программы F-104. Что вы скажете об этом сейчас?

О: Да. Старфайтер был великолепным самолетом, но у него были проблемы, и я не думал, что он нужен Германии, или что наши пилоты просто смогут справиться с этим самолетом без дополнительного опыта. Многие наверху считали, что я иду против государственных интересов, но я говорил то, что думал и я доказал свою правоту, но этим я приобрел себе врагов. Я также делал другие вещи, которые считались криминалом, например, у меня было подразделение F-86 раскрашенных, как мои старые самолеты, черным тюльпаном, и я создал эмблемы эскадрилий, как в старые времена, и это удивило многих. Я считал, что моральное состояние имеет большое значение, и что чувство товарищества благодаря уникальной и отличной от других эмблеме было необходимо. Эмблемы были отменены приказом сверху, хотя сегодня все эскадрильи имеют их. У меня были сторонники, например генерал Каммхубер, но он был одним из немногих стариков.

В: Чем вы занимались после отставки?

О: Я был инструктором и летал в нескольких аэроклубах, летал в команде высшего пилотажа с Дольфо Галландом. Потом я решил расслабиться и наслаждаться жизнью. У меня была семья и друзья, и я всегда встречаю новых, как вы Колин. Мы часто разговаривали в последние годы, но я чувствую, что сейчас было самое время поговорить о тех вещах, о которых я никогда раньше не говорил. Всему свое время.

В: Один вопрос, который может волновать многих, как вы можете не испытывать ненависти к русским, после того, чего вы натерпелись от них?

О: Одна вещь, которой я научился, это: никогда не позволяйте себе ненавидеть народ из-за действий нескольких людей. Ненависть и фанатизм погубили мой народ, и миллионы погибли. Я надеюсь, что большинство людей не испытывают ненависти к немцам из-за нацистов, или к американцам из-за рабства. Не надо ненавидеть, ненависть пожирает вас живьем. Пусть ваш разум будет открытым, и всегда ищите лучшее в людях. Вы можете быть удивлены тем, что вы обнаружите.


http://www.acesofww2.com/germany/aces/Hartmann.htm
http://kalte-winter.livejournal.com/14833.html#cutid1
http://www.redrodgers.com/forums/showthread.php?t=3627

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив